Нет, не могу поверить.

Не поверю».

И, хотя Танакалиан и знал, что жрец мертв, он все же заговорил с ним: — Ошибка, Дестриант, была вашей. Вы странствовали далеко, вот как? Подозреваю, что… недостаточно далеко. — Он замолчал, стараясь подавить охватившую тело дрожь. — Дестриант. Сир. Я рад, что вы отвергли мои объятия. Ибо вижу, что вы их не заслуживаете.

Нет, он не просто Надежный Щит, он не таков, какими были все предшественники, жившие и умиравшие под бременем титула. Ему не нужно простое приятие. Он готов забрать себе боль смертных, да… но не всех.

«Нет, я не буду таким, как другие Щиты. Мир изменился — мы должны меняться вместе с ним. Должны меняться, чтобы встретить его на равных». Он смотрел вниз, на бесформенное месиво, недавно бывшее Дестриантом Ран’Турвианом.

Будет потрясение. Отчаяние. Лица исказятся в ужасе и отвращении.

Орден может впасть в раскол, и на долю Смертного Меча и Надежного Щита выпадет задача удержать руль, пока новый Дестриант не поднимется из рядов братьев и сестер.

Но пока что возникает забота более неотложная: во время пересечения речного русла они останутся без магической защиты. По его суждению — каким бы шатким оно не было в данный момент — это самая важная забота, просто горный пик.

Смертный Меч подождет.

Да и что он может ей сказать?

«Вы приняли брата нашего, Надежный Щит?

Разумеется, Смертный Меч. Его боль отныне во мне, как и его спасение».

Разум создает привычки, а привычки разума переделывают тело. Тот, кто всю жизнь ездил верхом, ходит с кривыми ногами; моряк широко расставляет ноги, хотя под ним твердая почва. Женщины, заплетающие косы на сторону, однажды начинают склонять голову набок. Люди, склонные к беспокойствам, скрипят зубами, и годы делают челюстные мышцы утолщенными, истирают короны зубов, становящиеся похожими на пеньки.

Йедан Дерриг, Дозорный, подошел к краю моря. Ночное небо, давно ставшее привычным для любителя бродить в темноте перед восходом солнца, вдруг показалось ему странным, потерявшим всякую предсказуемость. Мышц его челюстей работали, зубы непрерывно, ритмично скрипели.

Мутное отражение зеленоватых комет упало на гладь залива, подобно призрачным огням, что возникают иногда по следу кораблей. В небесах появились чужаки. Что ни ночь — они все ближе, словно их кто-то притягивает, призывает. Взошла тусклая луна, что стало некоторым облегчением; но Дерриг ясно видел, как изменились приливы. Привычное перестает быть привычным. Есть от чего впасть в беспокойство.

Страдание приходит на берег, и трясы не останутся в стороне. Он разделял это знание с Полутьмой; он видел растущий страх в покрасневших глазах ведьм и ведунов, подозревая, что они тоже ощущают приближение чего-то громадного и ужасающего. Увы, но общие страхи не родили желания действовать сообща — политическая борьба не только осталась, но даже усилилась.

«Глупцы!»

Йедан Дерриг не был красноречивым человеком. В голове его умещались сотни тысяч слов, готовых складываться в практически бесконечное число сочетаний… но это не означало, что он готов трудиться, придавая им голос. Какой в этом смысл? Люди прозябают в трясине чувств, грязью прилипающих к каждой мысли, замедляющих течение, делающих идеи бесформенными. Требуется внутренняя дисциплина, чтобы очиститься от таких зловредных тенденций, и это всегда слишком тяжело, слишком мучительно. Поэтому почти никто не предпринимает подобных попыток. Но есть и еще более горькое соображение: в мире гораздо больше людей глупых, нежели умных. Однако глупцы умеют очень умно скрывать свою глупость. Редко кто готов искренне наморщить лоб или недоуменно воздеть брови. Нет, люди изображают подозрение, неверие или снисходительное допущение, а иногда, напротив, «глубокомысленно» молчат, хотя никакой глубины в них нет.

У Йедана Деррига нет времени на такие игры. Он умеет вынюхать идиотов за пятьдесят шагов. Он видит их ловкие увертки, слушает хвастливые речи и снова и снова удивляется: неужели они так никогда не уразумеют, что усилия, бросаемые на сокрытие глупости, было бы лучше пустить на развитие тех крох ума, которыми их одарили? Но ведь это такие крохи, что улучшение невозможно…

В обществе слишком много механизмов, созданных для сокрытия и ублажения глупцов, ведь глупцам почти всегда принадлежит большинство. Кроме таких механизмов вы можете наткнуться на различные ловушки, капканы и засады, призванные изолировать и затем устранять умников. Никакой аргумент — даже самый блестящий — не отклонит ножа, нацеленного вам в брюхо. Или палаческого топора. Кровожадность толпы всегда заглушает одинокий глас разума.

Но истинная опасность, считает Дерриг, скрыта в тайных обманщиках — тех, что ломают из себя дураков, хотя и наделены сообразительностью. Они нацелены лишь на удовлетворение своих эгоистических потребностей, но весьма умело эксплуатируют и глупцов и гениев. Такие люди жаждут власти и чаще всего получают ее. Ни один гений не примет (добровольно) власть, ведь он ясно видит все ее гибельные искушения. А глупец не сможет удержать власть надолго; он удовлетворится иллюзорной силой, ролью носовой фигуры корабля, которым правит кто-то иной, скрытый.

Соберите небольшую группу таких тайных обманщиков — людей с посредственным разумом, ловких, злых, завистливых, амбициозных — и серьезные неприятности не заставят себя ждать. Отличный тому пример — ковен ведунов и ведьм, до последнего времени правивших трясами (насколько вообще можно править народом угнетенным, исчезающим и подавленным).

Скрипя зубами, Йедан Дерриг присел на корточки. Мелкие волны набегали на носки сапог, затекали в отпечатки на мягком песке. Руки его тряслись, каждая мышца жаловалась на утомление. Но даже соленая вода с ароматом моря не сможет промыть его ноздри, спасти от вони.

Сзади, среди жалкого скопища хижин, закричали. Он слышал, как кто-то выходит на берег, шатаясь, приближаясь словно бы неровными прыжками.

Йедан Дерриг опустил ладони в холодную воду, и ясно видимое дно вдруг заслонили темные цветы. Он смотрел, как нежные волны уносят пятна, и мысленно молился:

Она встала за спиной. — Во имя Пустого Трона! Что ты наделал, Йедан?

— Ну как же, — сказал он устрашенной сестре. — Я перебил всех, кроме двух, Королева.

Она вошла в море, расплескивая воду, и встала перед ним. Положила руку на лоб и толкнула, чтобы он поднял голову, чтобы она смогла поглядеть ему в глаза. — Но… почему?! Ты думал, что я не возьму их в руки? Что мы вдвоем не сладим с ними?

Он пожал плечами: — Им нужен был король. Тот, что контролировал бы тебя. Тот, кого они сами контролировали бы.

— И поэтому ты их убил? Йедан, тот общий дом стал бойней! Ты думал, что просто вымоешь руки — и всё? Ты только что зарезал двадцать восемь человек. Трясов. Моих людей! Стариков и старух! Ты зарезал их!

Он нахмурился, глядя вверх: — Моя Королева, я Дозорный.

Она смотрела на него сверху вниз, и он хорошо понимал ее мысли. Она думает, что сводный брат стал безумцем. Она готова отпрянуть в ужасе.

— Когда Стяжка и Сквиш вернутся, — сказал он, — убью и их.

— Нет, не убьешь!

Он понимал, что вести осмысленный спор с сестрой невозможно — не в этот миг, когда в деревне все сильнее нарастают крики потрясения и горя. — Моя Королева…

— Йедан, — прохрипела она. — Ты не видишь, что ты сделал со мной? Не понимаешь, какую рану нанес… что сотворил от моего имени… — Казалось, она забыла окончание мысли. В глазах блестели слезы. А потом взор стал холодным, очень холодным. Она произнесла: — У тебя два пути. Останься и будешь отдан морю — или избери судьбу изгнанника.

— Я Дозорный…

— Тогда мы останемся слепыми к морю.

— Этого нельзя допустить.