– А почему ты так в этом уверена?

Девушка села на край подстилки.

– Тебе-то какая разница?

– Ты видела те же сны, что и я? Говори, видела?

Ведьмино Перышко вздрогнула и отвернулась.

– Ты – сын должника. И для меня ты – никто.

– Зато ты, Ведьмино Перышко, для меня – все.

– Не будь глупцом, Удинаас! Выйти за тебя замуж – все равно что связать жизнь с крысой из погреба. А теперь помолчи. Мне надо подумать.

Удинаас сел, придвинувшись к колдунье поближе. Их лица вновь оказались совсем рядом.

– Я доверяю тебе, а потому сам все объясню, – сказал он. – Хозяйка сумела очень глубоко залезть мне и в разум, и в душу, но вивал исчез. Если бы Урута догадалась присмотреться к моей тени…

– Этого не может быть! – возразила Ведьмино Перышко, упрямо качая головой. – Ты летериец, а духи служат только тисте эдур.

– Духи служат тогда, когда обязаны это делать. Они такие же рабы тисте эдур, как и мы с тобой. Я нашел себе союзника.

– Зачем он нужен тебе, Удинаас?

На этот раз улыбка летерийского раба была куда мрачнее.

– Как это – зачем? Чтобы расплатиться с долгами. Полностью.

В гавани Трейта, в южной ее части, высилась Тарансидская башня. Ее сложили из грубых базальтовых глыб, не придав очертаниям даже отдаленного намека на изящество. Семиэтажное строение напоминало сухощавую руку, вознесшуюся над искусственным островом. Под стать башне был и сам остров – нагромождение острых камней, о которые со всех сторон бились волны, вздымая пену и брызги. Башня не имела ни окон, ни дверей. Ее верхний этаж опоясывали блестящие обсидиановые плиты высотой с человека и почти такой же ширины.

На границах владений Летерийского королевства поднималось еще девять сестер этой башни. Она была самой северной из всех.

Сейчас обсидиановые плиты отражали лучи предвечернего солнца. За пределами залива, на мелководье, виднелось около дюжины рыбачьих суденышек. Пути больших кораблей, направлявшихся в Трейт, пролегали в стороне. Рыбаков больше занимал собственный улов, и они не сразу обратили внимание на три корабля, которые на всех парусах неслись с севера прямо в гавань, сопровождаемые стаями крикливых и драчливых чаек.

Вскоре эти суда заметили и на берегу. Им навстречу из гавани выслали лодку с гребцами.

Корабли отразились в плитах Тарансидской башни. По черному обсидиану метались белые пятнышки чаек. А потом… потом рулевой ялика вдруг распорядился повернуть назад и грести изо всех сил.

Ближайший корабль кишел призраками. Ветер, что еще недавно раздувал паруса, стих, превратив их в измятые тряпки. Призрачные фигуры, лишь отдаленно напоминавшие человеческие, взмывали над палубой и таяли в густеющих сумерках. Чайки с громкими воплями торопились убраться прочь.

На ялике зазвонил сигнальный колокол. Он аж захлебывался от страха.

Любой моряк, в какие бы времена он ни жил и каким бы смелым ни был, обязательно нахмурится, услышав про морскую пучину. Если не по собственному опыту, то по рассказам товарищей он отчетливо представляет, сколь она ненасытна. Даже в самый ясный день солнечные лучи пронизывают лишь тонкий слой воды. А дальше владычествует тьма. Там, в безмолвии глубин, обитают древние духи. Сила их неизмерима, а голод – неутолим. Все, что попадает туда из верхнего, освещенного мира, отныне безраздельно принадлежит им.

Любой моряк знает, сколь обманчива водная гладь. В безмятежность моря способны поверить только глупцы, которые всю жизнь провели на суше. Таинственным хозяевам глубин ничего не стоит подняться наверх и хорошенько всколыхнуть всю эту идиллию, превратив ее в кромешный ад.

Человеку дано лишь задобрить грозные силы, вымолить у них позволение пройти по морю без потерь. Благосклонность, а точнее, равнодушие властителей пучины к проплывающему судну испокон веку определялось по надежным приметам. Если дельфины играют с правого борта – это добрый знак, а коли с левого – жди беды. Да и поведение матросов издавна подчиняется неким неписаным правилам, которые соблюдаются построже всех корабельных уставов. Плюнешь за правый борт – и не видать попутного ветра (за такую провинность и самого нарушителя могут без сожалений сбросить с корабля). Прибираешься на палубе или в каюте – скреби левой рукой, а вытирай правой. Существуют еще десятки таких же ритуальных жестов, помогающих благополучному плаванию.

Ни одному здравомыслящему человеку и в голову бы не пришло вызывать духов пучины. Повелевать ими невозможно, а на сговор они идут крайне редко. Их сердца бьются соразмерно лунному циклу, голоса слышатся в реве бури, а крылья простираются от горизонта до горизонта, окаймленные белыми барашками волн.

Между тем три летерийских корабля приплыли в гавань Трейта отнюдь не по воле случая или благоприятно дувших ветров. Их пригнал туда дух, вызванный Ханнаном Мосагом. Все это время он двигался в глубинных холодных течениях. Но чем ближе к берегу, тем мельче и теплее становилось море. Дух начал раздуваться, заполоняя собой все пространство под кораблями. Мелкая и средняя рыбешка в панике улепетывала прочь, не разбирая дороги. Кого выбрасывало на поверхность, кого – на прибрежную отмель, где рыбы становились добычей чаек и береговых крабов, ошалевших от такого внезапного изобилия.

Почти у самого берега дух вздыбил высоченную волну, на которую взлетели и мертвые корабли. Еще через мгновение волна обрушилась на причалы. Зеваки, заполонившие гавань, бросились врассыпную. Обезумевшее человеческое стадо под завязку забило все ближайшие улочки.

Казалось, волна перехлестнет причалы и вырвется на берег, но она вдруг осела. И все же корабли сильно ударило о бревна и камни. Главная мачта третьего судна разлетелась в щепки. Пространство между причалами мгновенно заполнилось обломками.

Дух покинул залив. Дело, ради которого его вызывали, было завершено.

Первый корабль вплотную прибило к берегу. Чайки шумно слетались на его палубу. Все это видели обсидиановые плиты Тарансидской башни. Невзирая на слабеющий свет, они вбирали в себя каждый мельчайших штрих происходящего.