Когда Бэйты наконец появились в школе, они выглядели очень утомленными, словно пьяницы с тяжелого похмелья. И это постоянно повторялось. Они пропускали два дня, приходили, пропускали три, появлялись на два – и с каждым появлением выглядели все хуже. В особенности Фэнни – он увядал на глазах. Он словно старел раньше времени: стал настолько худым, что на лице – на лбу и в уголках глаз – появились морщины. И он, я готов в этом поклясться, ухмылялся мне. Фэнни Бэйт ухмылялся, хотя, честное слово, ему бы не хватило на то умственных способностей. Это делало его лицо отталкивающим, а меня пугало.

Поэтому в один из воскресных дней, после службы, я стоял у церковных дверей. Я дождался, пока уйдет последний прихожанин, и поздоровался с доктором Грюбером за руку. Когда дорога к церкви совсем опустела, я сказал ему, что нуждаюсь в его совете в связи с одной проблемой.

Вероятно, он предположил, что я хочу покаяться в адюльтере или в чем-то подобном. Однако доктор Грюбер был очень учтив и пригласил к себе в дом, что стоял через дорогу от церкви.

Он очень любезно проводил меня в свою библиотеку – большую комнату, всю уставленную книгами: подобной я не видел с тех пор, как покинул Гарвард. Это была комната настоящего ученого – здесь человеку, полному идей, удобно работать над их воплощением. Большинство книг было на немецком, но я увидел много и на латыни и на греческом. Стояли там и «Писания Отцов Церкви»[5] – в мягком кожаном переплете, комментарии к Библии, труды по теологии и обширное пособие в помощь составителям проповедей «Библейский Конкорданс»[6]. На полке позади письменного стола я с удивлением увидел небольшую коллекцию Лалли, Фладда, Бруно – то, что называется оккультными учениями эпохи Возрождения. И еще с большим удивлением – несколько антикварных книг о колдовстве и сатанизме.

Доктор Грюбер вышел из комнаты за пивом, а когда вернулся, то застал меня разглядывающим эти книги.

– То, что вы видите, – сказал он с гортанным акцентом, – напрямую связано с тем, как я оказался в Футвилле, мистер Джеймс. Надеюсь, заметив эти книги, вы не сочли меня выжившим из ума стариком. – И, без всякого повода с моей стороны, он поведал мне свою историю и, как вы можете предположить, сделал это блестяще: его уважали заслуженные деятели церкви, он написал несколько книг, но когда он проявил слишком большой интерес к «закрытым темам» (так он выразился), ему приказали прекратить исследования в этом направлении. Тем не менее он опубликовал еще один подобный документ и был за это сослан в самый отдаленный лютеранский приход.

– Итак, – заключил доктор, – мои карты на столе, как говорят мои новые прихожане. В своих проповедях я никогда не упоминаю об этих закрытых темах, однако продолжаю изучать их. Прошу вас, вы вольны рассказать мне все или уйти – как вам будет угодно.

Это прозвучало, на мой взгляд, несколько напыщенно, и я поначалу заколебался, но затем решился.

Я рассказал ему все, не опуская подробностей. Он слушал с глубоким вниманием, и было ясно, что он уже слышал о Грегори и Бэйтах.

Более того, моя история очень взволновала его.

Когда я закончил, он спросил:

– Все произошло именно так, как вы описали?

– Разумеется.

– Вы никому об этом не говорили?

– Нет.

– Я счастлив, что вы пришли с этим ко мне, – сказал он и, не продолжив фразу, вытащил из ящика стола огромную курительную трубку, набил ее и закурил – все это он проделал, не сводя с меня взгляда выпуклых глаз. Я почувствовал себя неловко и уже начинал жалеть, что так легко воспринял его недавние замечания.

– Ваша хозяйка не объяснила вам, почему она считает Фэнни Бэйта «самой испорченностью»?

Я отрицательно покачал головой, словно пытаясь избавиться от недавнего чувства неловкости:

– А вы считаете, что ей следовало это сделать?

– Об этом знают все, – ответил он. – Во всяком случае, в наших двух городках это в своем роде знаменитая история.

– И Фэнни на самом деле такой скверный?

– Он не скверный. Он развращенный, – сказал доктор Грюбер. – Но, по вашим словам…

– Все может обстоять еще хуже? – произнес я. – Загадка какая-то.

– И большая, чем вы можете себе представить, – спокойно сказал он. – Если я попытаюсь все вам объяснить, вы, возможно, объявите меня сумасшедшим. – Его глаза округлились еще больше.

– Если Фэнни развращен, – спросил я, – кто же тогда развратил его?

– О, это сделал Грегори, – ответил доктор Грюбер. – Несомненно, Грегори. За всем этим стоит Грегори.

– Но кто такой Грегори?

– Человек, которого вы видели. Я в этом абсолютно уверен. Вы описали его довольно точно. – Он поднял короткие толстые пальцы над головой, совсем как я показывал Констанс Бэйт. – Очень точно, уверяю вас. Однако когда вы узнаете больше, вы не поверите мне.

– Ради бога, почему?

Грюбер покачал головой, и я заметил, что его свободная рука дрожит. На секунду я подумал, что вовлек себя в откровенный разговор с безумцем.

– У родителей Фэнни было трое детей, – сказал он, выпустив облачко дыма. – Грегори Бэйт был первым.

– Так это их брат! – воскликнул я. – Однажды мне показалось, что я вижу сходство… Да-да, я понял. Но в этом нет ничего неестественного.

– Конечно, но все зависит от того, какие у них отношения.

Я попытался понять.

– Вы имеете в виду, что что-то неестественное произошло между ними?

– Да, и их сестрой.

Я содрогнулся от ужаса. Я словно вновь увидел красивое лицо и полные ненависти беззаботность и самодовольство, поразившие меня в Грегори.

– Между Грегори и его сестрой.

– И, как я уже сказал, между Грегори и Фэнни.

– Значит, он развратил их обоих. Почему же Констанс не подвергается таким гонениям в Фор Форкс, как Фэнни?

– Помните, учитель, что это очень отдаленный район. И некоторая… неестественность… отношений между братом и сестрой в этих бедных семьях из лачуг, я полагаю, считается допустимой.

– Но между братьями… – Я словно на мгновение перенесся в Гарвард, на лекцию профессора антропологии о племени дикарей.

– Вот именно.

– О боже, вот именно! – вскричал я, вспоминая коварное, недетское выражение лица Фэнни. – И теперь он пытается убрать меня с дороги – я мешаю ему.

– По-видимому, так. Надеюсь, вы понимаете почему.

– Потому что я не позволю ему этого. И он хочет избавиться от меня.

– Ах, – сказал он. – Грегори многого хочет.

– Вы имеете в виду, он хочет заполучить их навсегда?

– Обоих – и навсегда, но, судя по вашему рассказу, Фэнни – больше всего.

– Могут ли их родители помешать этому?

– Мать умерла. Отец сбежал, когда Грегори вырос настолько, чтобы лупить его.

– Они живут одни в этом жутком месте?

Он кивнул.

Это было ужасно: словно ядовитые испарения, ощущение проклятия исходило от самих детей – от всего, что произошло между ними и Грегори.

– Но, – возразил я, – неужели дети не могут как-то защитить себя?

– Они это уже сделали.

– Но как? – Я мысленно взмолился, поскольку разговаривал сейчас со священником и на своем опыте убедился, чего стоила благотворительность в Фор Форкс.

– Вы не поверите мне на слово, – ответил он. – Поэтому лучше я покажу вам.

Он резко встал и жестом предложил подняться мне.

– Выйдем, – сказал он. За его оживлением проглядывало сильное беспокойство, и на мгновение мне подумалось, что я ему неприятен так же, как и он мне, с его клубами табачного дыма и глазами навыкат.

Я покинул комнату и по пути к выходу из дома прошел гостиную с накрытым на одного человека столом: вкусно пахло жареной стряпней, и на столе стояла открытая бутылка пива – так что, скорее всего, причиной антипатии доктора Грюбера была всего лишь задержка обеда.

Он захлопнул за нами дверь и направился к церкви. Все это было весьма загадочно. Когда доктор Грюбер перешел через дорогу, он окликнул меня, не поворачивая головы: