«Твой Пишта вернулся, — отозвалась ей темнота голосом Тери Чома. Он заказал в магазине «Резеда» двадцать пять алых роз. Я как раз выбирала кактус поколючее по поручению двенадцатого молочного магазина. Для тети Эндре, чтобы она не была всегда такой ершистой. И адрес Пишта назвал мне знакомый: Сильвия Ауэр, улица Эперьеша, девяносто восемь. Между прочим, Ауэр уже всем растрезвонила, что сегодня у ее дочки будет помолвка, а на Новый год — свадьба с твоим Пиштой».

«Не может быть, — спорит Галамбош с темнотой. — Если он здесь и заказывает для невесты цветы, не может быть, чтобы он все время провел там и не заглянул к своей родной матери, у которой, кроме него, нет больше никого на свете. Рождество — праздник домашнего очага. Я жду его»…

Поднеся левую руку к подсвечнику с кручеными свечами, горевшими в нем, Сильвия разглядывала обручальное кольцо. «Нет больше школы, — говорило, сверкая, кольцо, — нет больше учебы, учителей, внутриклассных интриг, забот о деньгах…» Госпожа Ауэр даже немного всплакнула: она считала, что если уж Сильвии так захотелось замуж, могла бы она выбрать себе кого-нибудь и получше Галамбоша Стол был великолепен. Мать жениха они не пригласили на помолвку: во-первых, она не выносит Сильвию, а во — вторых, у этой молочницы ужасные манеры…

У Варьяшей не было никакого праздничного стола. Миклош метался по комнате, как разъяренный тигр, и кричал:

— Как тебе не совестно, отец! За какие-то жалкие десять форинтов ты продал мой замечательный цикламен! А теперь трясешь у меня перед глазами пустой пивной бутылкой и ждешь, чтобы я пошел и купил тебе чего-нибудь выпить? Или ты думаешь, что я не заберу обратно свой цветок?

— Хорош у меня сынок! — огрызался старый Варьяш. — Как он с родным отцом разговаривает! И это в канун праздника!

У Миклоша даже дух перехватило от этих слов отца.

— Канун праздника?.. Теперь и ты вспомнил! Праздник существует для тех, кто живет нормальной человеческой жизнью. А у нас с тобой нет жизни! Какая разница, что у меня есть ноги, а у тебя их нет. Куда мне на этих ногах идти, к какой цели? Только ты никогда не задумывался над этим.

Старый Варьяш озадаченно посмотрел на захлопнувшуюся за сыном дверь. Еще никогда Миклош так резко не говорил с ним. Старик уже давно потерял интерес к тому, что происходило вокруг него; его занимали только собственные незадачи. Но последняя брошенная Миклошем фраза словно продолжала звучать в воздухе и после его ухода.

«Где, интересно, теперь моя мама? — думал Миклош, шагая по улице и глядя на освещенные окна домов. — Вспоминает ли она о нас с отцом? Нет, наверное».

Неужели все женщины таковы, что могут бросить вернувшегося с войны без ног мужа и своего собственного маленького сына? Нет, наверное. Тетя Иллеш, например, или эта вездесущая, что сует свой нос во все дыры…

«Спросить у нее, как себя чувствует тетушка Иллеш? Ну нет, еще подумает, что просто ищу способ заговорить с ней… Да и, наверное, мать Бори хорошо себя чувствует, иначе бы я давно уже и сам знал. На улице Эперьеша люди быстро узнают все друг о друге. У Иллешей к тому же и света нет. Видно, уже спать легли…»

Четвертый этаж. Вот где живут эти Ауэры! А ну выходите, черт вас побери, да побыстрее! Миклош нажал всей ладонью на кнопку звонка.

Дверь открыл сын тетушки Галамбош. Весь в черном, такой торжественный. «Как он-то здесь оказался, ведь он же в Зегерче работает? Ах да, он же за дочкой Ауэрши ухаживает, — вспомнил Миклош. — Дурень! Вот и отворяет теперь здесь двери».

— Можно?

Пишта Галамбош молчал, не зная, как быть, всем своим видом, однако, говоря незваному гостю, что тот заявился в самый неподходящий момент. В конце концов он подал голос, позвав хозяйку:

— Мама!

«Дурак, — подумала госпожа Ауэр, — неотесанный чурбан! Я же объяснила ему, чтобы он мне говорил «ты» и называл Марго. А то — «мама»! Мне же всего только тридцать девять лет. Нет, он законченный дурошлеп!»

Госпожа Аауэр выплыла в переднюю. Варьяш-младший буркнул ей: «Добрый вечер» — и швырнул на стол десяток форинтов.

— Давайте мне назад мой цикламен! — пояснил Миклош. — Сожалею, но старик не имел права продавать его. Этот цветок — мой. Он продал его по ошибке. Надеюсь, он еще цел?

Весь разговор в передней хорошо слышен из комнат. Сильвия расхохоталась. Действительно, смешная ситуация: старый Варьяш украл чужой цветок и продал ее матери за десять форинтов. А мать тоже хороша, сказала во всеуслышание: «Это страшно дорогой цветок, Пишта, сорок пять форинтов, но что делать — один раз празднуем помолвку дочери». «Ну и шут с ним, с этим цветком, — решила Сильвия, — все равно его куда-то запихнули в угол, потому что на столе положено было красоваться только Пиштиному букету роз. Мать обещала шампанского, несла бы поскорее… Давайте же наконец выпьем!»

Сильвия вынесла цикламен и сказала:

— Вот твой цветок, старина, можешь его забрать!

«Какая ты умница, милая», — подумал Галамбош.

«У, подлая! — подумал Варьяш. — На каждого парня готова повеситься! Теперь я вижу, что тут готовится. Сильвия Ауэр вступает в жизнь. И этот дурень на первое время будет ее мужем».

Не сказав даже «спасибо», Варьяш захлопнул за собой дверь. На площадке он остановился, озабоченно усмехнувшись. «Как же я понесу такой нежный цветок на мороз? Даже бумаги завалящей не дали завернуть! Может, позвонить к Иллешам?» На счастье, на крышке мусорного бака он увидел старую измятую газету. Но этим судьба цветка еще не была решена. «Вот он снова у меня в руках. А дальше что? — раздумывал Миклош. — Поставить дома, поливать и любоваться им? Отобрал у старика деньги, а пива ему так и не купил. О, будь она проклята, эта наша нищенская жизнь!»

Миклош сунул руку в карман, где звякала пригоршня скопившихся за день работы чаевых. Пивная еще открыта. Надо сбегать за пивом, пусть утешится бедолага. «Вот будет умора-то, когда я с цветком в руках заявлюсь в пивнушку! И вообще на кой шут мне этот цветок?.. Только повод для ссоры, чтобы хоть раз дать волю накипевшим обиде и горечи, потому что у всех в домах праздник, уют, свет, родные, мать…»

Цветы нужны девчонкам. Может, отдать кому-нибудь? Но кому?

Постучать в первую попавшуюся дверь и вручить как праздничный сюрприз? Выступить в роли Деда-Мороза. Еще осмеют. Эти девчонки только и умеют что хихикать; каждая мнит себя венцом творенья.

Нет, в самом деле, не идти же ему в пивнушку с цветком в руках? А где живет противный долгоносик, «к каждой бочке затычка»? Как — где? В сотом доме.

Ну, тогда быстро, пока не передумал! Миклош вбежал в подъезд. Квартиру он и так помнил: на улице Эперьеша все знают, где кто живет. «Долгоносик» живет со своей старой бабкой на втором этаже.

Ютка отворила дверь, раскрасневшаяся от печного жара и хлопот с приготовлением праздничного ужина. Но, увидев, кто пришел, она мигом побледнела и отшатнулась назад, словно от удара.

— Ну, чего уставилась? — спросил Варьяш.

— Что-нибудь с отцом? — выдавила Ютка шепотом от испуга, перехватившего ей горло. — Что случилось, Миклош? Плохо? Мне пойти?

Да что там могло еще случиться? Ошалела девчонка.

— Ничего, — угрюмо буркнул Варьяш. — Выпить хочет, вот иду за пивом. На вот, это тебе.

Он сунул ей в руки цветочный горшок. Ютка смотрела на Миклоша широко раскрытыми от удивления глазами, даже не пытаясь развернуть пакет. Варьяш разозлился:

— Не надо, что ли? Могу другим отдать.

Дрожащими пальцами она развернула газету. Цикламен всегда хорош, но такого красавца она еще не видела никогда. Их взгляды встретились. «Глупая, копуша, — отметил про себя Варьяш. — И еще во все сует свой нос… Ишь, аж язык отнялся…»

А Ютка не могла промолвить и слова благодарности, только медленно покачивала головой. Она уже опустила глаза, потому что в них, под черным серпиком ресниц, вдруг заблестели слезинки.

«Плакучая ива, — подумал Миклош. — Пробка глупая».