– Привидение?

– Да, привидение. Кажется невероятным, правда? И уж точно необъяснимым. Но я могу точно сказать, как она выглядела. Я даже нарисовала ее. А ведь, когда я приехала сюда, я знала о той легенде не больше, чем вы сейчас.

– Я с удовольствием послушаю.

– Тогда я вам расскажу.

Джуд подождала, пока вернувшаяся Бренна усядется и примется за еду, и начала рассказывать. Ее рассказ лился плавно и неспешно, словно подстраиваясь под слушателя. Тревор узнал о юной девушке, мать которой умерла при родах. Эта девушка, скромная и добродетельная, жила в домике на холме, заботилась о своем отце, ухаживала за домом и садом.

Под зеленым холмом, на котором стоял домик, раскинулся серебряный дворец эльфов, дворец, в котором жил и правил принц Кэррик, гордый и красивый. У него были длинные, черные как вороново крыло волосы и пронзительно-синие глаза. И однажды Кэррик увидел Гвен, а Гвен увидела Кэррика.

Они полюбили друг друга, эльф и смертная девушка, и по ночам, когда все спали, он прилетал за ней на огромном крылатом коне. Они никогда не говорили о любви, ибо гордость смыкала их уста. Но однажды ночью отец девушки проснулся и увидел дочь, эльфа и крылатого коня. В страхе за нее он сосватал ее за другого и приказал ей выйти замуж незамедлительно.

Кэррик полетел на крылатом коне к солнцу, собрал огненные искры в серебряный кошель. Когда Гвен вышла к нему перед свадьбой, он открыл кошель, высыпал бриллианты, сокровища солнца, к ее ногам и сказал ей: «Я принес тебе сокровища солнца. Это моя страсть к тебе. Прими их и меня». Он обещал ей бессмертие и жизнь в роскоши, но ни слова не произнес о любви. Гвен отказала ему, отвернулась от него, и бриллианты, лежавшие на земле, превратились в цветы.

Еще дважды приходил к ней Кэррик. Во второй раз – когда она носила под сердцем своего первого ребенка. Из серебряного мешочка он высыпал жемчужины, слезы луны, собранные для нее. «Это слезы луны, – сказал он ей. – Они – мое томление по тебе». Но томление не любовь, а она принадлежала другому. Когда Гвен отвернулась от Кэррика, жемчужины превратились в луноцветы.

Время шло. Гвен растила своих детей, потом внуков, ухаживала за больным мужем, похоронила его и совсем состарилась. А Кэррик все тосковал в своем дворце и по ночам летал по небу на белом крылатом коне.

Однажды бросился он в морские глубины и дальше в океан, вырвал сердце океана и пришел к Гвен в третий раз. Он высыпал к ногам Гвен свой последний дар – сверкающие сапфиры – его верность ей. Гвен в отчаянии разрыдалась, ибо было слишком поздно. Так она и сказала ему. Она никогда не стремилась ни к бессмертию, ни к роскоши, ей была нужна только его любовь. Если бы он сказал, что любит ее, может, она и отбросила бы страхи и покинула свой мир ради него. Когда и на этот раз она отвернулась от него, сапфиры превратились в цветы. Ослепленный гневом и болью, Кэррик наложил страшное заклятье. Не найти ей покоя без него, и не увидят они друг друга, пока трижды не встретятся влюбленные, не примут друг друга, не рискнут своими сердцами, поняв, что любовь превыше всего.

Триста лет, думал Тревор, входя в домик, где жила и умерла Гвен. Долгое ожидание. Он выслушал неторопливый напевный рассказ Джуд, ни разу не прервав ее. Он даже не намекнул ей, что эта история каким-то странным образом была ему знакома. Она снилась ему.

Как не сказал он Джуд и того, что мог бы описать Гвен вплоть до глаз цвета морской волны и нежного овала лица. И ее он видел во сне. И, как понял, чуть не женился на милой Сильвии потому, что она напоминала ему тот образ из сна. Поднимаясь по лестнице, Тревор вспомнил, как искренне надеялся, что у них все получится. Не получилось. Даже сейчас это воспоминание было болезненным. В конце концов оказалось, что они не подходят друг другу.

Сильвия поняла это первой и тактично отпустила его прежде, чем он сам признал, что уже смотрит на дверь. Может, именно это и беспокоило его больше всего. Ему не хватило мужества положить конец их отношениям. И, хотя Сильвия простила его, он себя еще не простил.

Тревор уловил легкий аромат сразу, как вошел в спальню. Тонкий, женственный аромат, словно от розовых лепестков, упавших на влажную от росы траву.

– Привидение пользуется духами, – с веселым изумлением констатировал он. – Ну а сейчас, если вы скромница, пожалуйста, отвернитесь. – Тревор быстро разделся догола и направился в ванную комнату.

Остаток вечера он провел в делах. Разбирал накопившиеся документы, просматривал факсы – все необходимое офисное оборудование он привез с собой, – отсылал ответы. Закончив, он вознаградил себя за труды бутылкой пива и вышел на крыльцо. В последних отсветах уходящего дня в пронзительной тишине одна за другой вспыхивали на небе первые звезды.

Тим Райли, кем бы он ни был, похоже, прав. Дождь пока не намечается. Фундамент нового здания успеет затвердеть.

Возвращаясь в дом, Тревор краем глаза заметил в вышине какое-то движение, словно серебристо-белое размытое пятно пронеслось по темнеющему небу. Однако когда он оглянулся и прищурился, то не увидел ничего, кроме мигающих звезд и лунного серпа.

Падающая звезда, решил Тревор. Ну, ладно привидение, с привидением он уже смирился. Однако принц эльфов на крылатом коне – это совсем другая история… правда, когда Тревор запирал на ночь дверь коттеджа, ему послышалось, будто где-то вдалеке звучат флейты и трубят трубы.

Дарси Галлахер снился Париж и над ним безоблачное голубое небо. Теплым весенним днем она прогуливалась по Левому берегу, вдыхая аромат цветов, а самым приятным ощущением, пожалуй, была тяжесть фирменных пакетов в руках.

В своих снах Дарси владела Парижем не только в короткую неделю отпуска, а бесконечно. Она с удовольствием просидела бы час, а то и два за столиком уличного кафе, цедя изумительное вино и наблюдая, как мир – ибо окружающее казалось ей целым миром – неспешно проплывает мимо.

Длинноногие женщины в модных платьях, мужчины, не сводящие с них восхищенных глаз. Старушка на красном велосипеде с торчащими из пакета свежими багетами, опрятные ребятишки в школьной форме, парочками вышагивающие за чопорной учительницей.

Все они принадлежали Дарси, как и проносящиеся мимо машины, и цветочный лоток на углу. Ей вовсе не надо было взбираться на Эйфелеву башню, чтобы весь Париж лежал у ее ног.

Дарси сидела в уличном кафе, смаковала вино и идеальной зрелости сыр, слушала музыку принадлежащего ей города: воркование вездесущих голубей, резкий свист рассекающих воздух крыльев, когда несметная стая дружно взлетала, испуганная раздраженным ревом автомобильных сигналов, перестук тонких высоких каблучков по асфальту, смех влюбленных.

Дарси счастливо вздохнула… и вздрогнула от неожиданно ворвавшегося в ее блаженство раската грома. Она взглянула на небо. С запада подкрадывались темные грозные тучи. Дрожащий солнечный свет пронзал обманчивые сумерки, предшествующие буре. Громыхание стало ритмичным и таким невыносимым, что Дарси вскочила, хотя окружающие спокойно сидели, шли, переговаривались, словно ничего странного не видели и не слышали.

Подхватив свои пакеты, Дарси метнулась в поисках безопасного укрытия, но тут ярко-голубая молния пронзила потемневшее небо и вонзилась в землю у ее ног.

Судорожно дыша, с бешено бьющимся сердцем, Дарси раскрыла глаза и уставилась… в потолок собственной комнаты над пабом, а не в бурное парижское небо. Родные стены и спокойный утренний свет принесли некоторое утешение. Еще больше успокоили разбросанные по всей комнате парижские безделушки и шмотки.

Ну что ж, она вернулась в реальную жизнь с вполне реальными трофеями.

Прошедшая неделя обернулась идеальным подарком на день рождения, и неважно, что она сделала его себе сама. Правда, в сбережениях теперь зияет огромная брешь, но зачем нужны сбережения, если не потворствовать хотя бы изредка своим капризам? А шикарно отметить первое двадцатипятилетие – святое дело!