Но ссоры между мамой и папой происходили все чаще, и он тоже начал меняться. Теперь после очередного скандала он нередко собирал сумку с вещами и уезжал на работу посреди ночи. После того как за ним закрывалась дверь, мама выгоняла меня из кровати и тащила на кухню. Я стоял в одной пижаме, дрожал от холода и страха, а она начинала меня избивать. Но я уже придумал несколько уловок для таких случаев. К примеру, я ложился на пол, притворяясь, что у меня нет сил стоять. Вскоре это перестало работать. Мама хватала меня за уши, поднимала на ноги и начинала кричать мне в лицо, так что у меня глаза слезились от ее алкогольного дыхания. По ночам она обычно вопила одно и то же: это я виноват в том, что они с папой ругаются. Иногда это продолжалось так долго, что у меня ноги начинали дрожать от усталости. Единственным спасением было смотреть в пол и надеяться, что мама наконец выдохнется.

К тому времени, как я перешел во второй класс, мама была беременна четвертым ребенком. Моя учительница, мисс Мосс, начала проявлять ко мне особый интерес. Сперва она спрашивала, почему я стал таким невнимательным и рассеянным. Я врал, что допоздна смотрю телевизор. Но ее это не убедило. Она продолжала допытываться, почему я все время хочу спать, почему моя одежда в таком состоянии, откуда у меня столько синяков. Мама предусмотрительно придумала несколько историй для подобных случаев, и мне оставалось только пересказывать их учительнице.

Шли месяцы, и мисс Мосс становилась все более настойчивой. И однажды она сообщила директору школы о своих наблюдениях. Он знал обо мне лишь то, что я ворую еду у других учеников, поэтому позвонил матери. Его действия произвели эффект взорвавшейся атомной бомбы. Только эта бомба взорвалась у меня над головой. Когда я вернулся из школы, мама вела себя хуже, чем когда-либо. Она была в бешенстве, ведь какая-то учительница-«хиппи» посмела обвинить ее в жестоком обращении с детьми. Мама решила, что обязательно встретится с директором и докажет ему, что это ложь. К концу «разговора» у меня был разбит нос и не хватало одного зуба.

На следующий день после уроков я обнаружил, что мама улыбается так, будто выиграла в лотерею миллион долларов. Она рассказала, как приоделась и с малышом Расселом на руках отправилась к директору. Мама объяснила ему, что у Дэвида слишком живое воображение. Иногда он намеренно причиняет себе боль, чтобы привлечь ее внимание, поскольку новорожденный отнимает у нее слишком много времени и сил. Я легко представил, как она по-змеиному улыбается директору и воркует с Расселом, чтобы произвести хорошее впечатление. В конце разговора мама заявила, что с радостью будет сотрудничать со школой. Они могут звонить ей в любое время, если возникнут какие-либо проблемы с Дэвидом. Учителей проинструктировали, чтобы они не обращали внимания на дикие истории о том, что меня не кормят и избивают дома. Я стоял посреди кухни, слушал, как она хвастается своей победой, и ощущал ужасную пустоту в груди. Теперь мама больше, чем когда-либо, уверена в своей безнаказанности. И мне остается только бояться за свою жизнь. Я мечтал навсегда исчезнуть и никогда не встречаться с другими людьми.

Летом мы всей семьей отправились на реку Рашн-Ривер. Хотя мама обращалась со мной не так уж плохо, ожидание волшебства испарилось. Истории у вечернего костра, жареный зефир, закаты на берегу — все это было в прошлом. В основном мы сидели в домике, и даже купаться на пляж Джонсона ходили очень редко.

Папа изо всех сил пытался сделать каникулы веселее. Для этого он водил меня, Стэна и Рона кататься с новых горок на берегу. Рассел был еще слишком маленьким, поэтому оставался в домике с мамой. Однажды, когда мы с братьями играли у соседей, мама вышла на крыльцо и потребовала, чтобы мы немедленно возвращались. Оказывается, я вел себя слишком шумно, поэтому буду наказан. Она запретила мне идти с папой и братьями на горку. Я сидел на стуле в углу и отчаянно надеялся, что они никуда не пойдут. Ведь мама явно задумала что-то ужасное! Как только они ушли, мама вытащила одну из грязных пеленок Рассела и размазала ее содержимое по моему лицу. Я знал, что, если пошевелюсь, будет еще хуже, поэтому старался даже не смотреть в ее сторону. Она стояла передо мной и тяжело дышала.

Казалось, прошел целый час перед тем, как она опустилась на колени и тихо сказала: «Съешь это».

Я вскинул голову, но по-прежнему избегал смотреть ей в глаза. «Ни за что!» — подумал я. Как и прежде, мое упрямство сделало только хуже. Она начала лупить меня, а я изо всех сил вцепился в стул. Мне казалось, если я упаду, она прыгнет сверху и начнет топтаться по мне.

— Я сказала «Съешь это!», — визжала мама.

Я сменил тактику и принялся плакать. «Тяни время!» — повторял я про себя. Чтобы сосредоточиться, я начал считать. Время было моим союзником. Мои слезы только сильнее разозлили маму, удары посыпались один за другим. Она остановилась лишь, когда заплакал Рассел.

Хотя мое лицо было испачкано в какашках, я был доволен, ведь мне все-таки удалось победить. Я попытался стереть их с лица, стряхивая вонючую жижу на пол. Мама тихо пела Расселу колыбельную, и я представил, как он уютно свернулся у нее на руках. Я молился, чтобы он не заснул. Но через несколько секунд моя удача подошла к концу.

Все еще улыбаясь, мама вернулась ко мне. Схватила за шею и повела на кухню. Там, на столе, лежала еще одна грязная пеленка. От запаха меня едва не вывернуло наизнанку. «Теперь-то ты съешь все!» — сказала мама. Глаза у нее были точно такие же, как в тот день, когда она пыталась сжечь меня на плите. Стараясь не двигать головой, я скосил глаза в поисках ярких часов, которые должны были висеть на стене. Через несколько секунд я с ужасом понял, что они находятся позади меня. Без них я чувствовал себя совсем беспомощным. Я уже знал: в такие моменты мне необходимо сосредоточиться на чем-то, чтобы не потерять контроль над ситуацией. Но я не успел ничего сделать — мамины пальцы сжались у меня на шее, и она злобно прошипела: «Ешь!» Я задержал дыхание. Запах был просто тошнотворным. Я попытался сосредоточиться на краешке пеленки. Секунды текли, как часы. Мама явно разгадала мой план. Она ткнула меня лицом в пеленку и начала возить из стороны в сторону.

Я предугадал ее движение, поэтому, когда она начала придавливать мою голову к столу, успел закрыть глаза и крепко сжать губы. Первым пострадал нос. В ноздри набилось что-то мягкое и теплое, потекла кровь. Я пытался остановить ее и нечаянно шмыгнул носом, так что втянул кусочки кала вместе с кровью. Руками уперся в столешницу и начал выворачиваться из маминых рук. Крутился изо всех сил, но это не помогало. И вдруг она отпустила меня. «Они вернулись! Они вернулись!» — испуганно вздохнула мама. Мигом схватила из раковины выстиранное белье и швырнула его мне.

— Вытри дерьмо с лица! — рявкнула она, а сама бросилась отчищать стол.

Я вытер лицо, но прежде хорошенько высморкался. Через несколько секунд мама запихнула кусок салфетки в мой все еще кровоточащий нос и приказала сесть в угол. Там я провел остаток вечера, по-прежнему ощущая в носу отвратительный запах грязной пеленки.

Больше мы никогда не ездили на реку Рашн-Ривер.

В сентябре я пошел в школу в прошлогодней форме и со старой ржавой коробкой для завтрака. Я был просто олицетворением позора. Каждый день мама складывала в коробку одно и то же: два бутерброда с арахисовым маслом и несколько морковных палочек. Поскольку я больше не был членом семьи, мне не разрешалось ездить в школу на машине вместе с братьями. Поэтому приходилось идти пешком, точнее, бежать, чтобы не опоздать. Таким образом, я не успевал украсть какую-нибудь еду у ребят.

В школе я окончательно стал изгоем. Никто не хотел со мной водиться. Во время большой перемены я жадно заглатывал бутерброды и слушал, как мои бывшие друзья сочиняют про меня издевательские песенки. Их любимыми были «Дэвид-воришка» и «Пельцер-вонюльцер». Мне не с кем было поговорить, никто со мной не играл. Я остался совсем один.