Когда июнь сменился июлем, от моего боевого духа почти ничего не осталось. Еда к тому моменту превратилась в практически несбыточную мечту. Как бы усердно я ни работал по дому, остатки завтрака перепадали мне все реже; что касается обеда, то о нем я мог даже не думать. Ужином меня кормили в среднем раз в три дня.

Мне особенно запомнился один из июльских дней. Он начался так же, как и все дни в моей рабской жизни. К тому времени я не ел трое суток. Поскольку летом не нужно было ходить в школу, у меня почти не осталось возможностей добыть еду. Вечером я, как обычно, сидел на нижних ступеньках гаражной лестницы, подложив руки под попу, и прислушивался к доносящимся сверху звукам «семейного» ужина. Теперь мама требовала, чтобы я сидел на руках, откинув голову назад, в позе «военнопленного». Но я не очень строго соблюдал ее указания и периодически засыпал, в полудреме представляя себя одним из членов «семьи» наверху. Я не заметил, как заснул, а разбудил меня грубый окрик мамы: «Живо тащи свою задницу сюда!»

Даже не разобравшись толком, что она говорит, я вскочил и помчался вверх по лестнице. Я молился, чтобы сегодня мне удалось хоть немного утолить голод.

Я принялся торопливо убирать посуду со стола в гостиной, но тут мама позвала меня на кухню. Наклонив голову, я слушал, как она бормочет, сидя за столом:

— У тебя есть двадцать минут! Одной минутой, одной секундой больше — и ты снова останешься голодным! Все понял?

— Да, мэм.

— И смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — рявкнула она.

Подчиняясь ее приказу, я медленно поднял голову и сразу увидел Рассела, цепляющегося за ее левую ногу. Грубый тон маминого голоса его нисколько не беспокоил. Он спокойно смотрел на меня своими холодными глазами. Хотя Расселу в то время было всего четыре года, он успел стать маминым «маленьким нацистом». Он следил за мной, чтобы я не мог красть еду. Иногда он специально врал маме, чтобы посмотреть, как меня наказывают. Конечно, Рассел был не виноват. Я знал, что мама промыла ему мозги, но это не мешало мне постепенно начинать ненавидеть своего маленького брата.

— Ты слышишь? — крикнула мама. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Я поднял глаза и увидел, что она схватила со стола нож для мяса.

— Не успеешь вовремя, я тебя убью! — завизжала мама. Ее слова не произвели на меня никакого эффекта. Она повторяла эту угрозу почти всю неделю. Даже Рассел не обратил внимания на ее слова. Он продолжал цепляться за мамину ногу, словно катался на игрушечной лошадке. Новая тактика явно не доставляла маме особого удовольствия, поэтому она продолжала изводить меня придирками, а кухонные часы тихонько тикали, сокращая отведенное мне время. Я хотел только одного — чтобы она замолчала и я мог приступить к работе. Я отчаянно стремился уложиться в двадцать минут. Мне безумно хотелось кушать. И меня пугала даже мысль о том, чтобы снова лечь спать на голодный желудок.

Но что-то пошло не так. Совсем не так! Я внимательно наблюдал за мамой. Она начала размахивать ножом, но я опять не слишком испугался — она проделывала это не в первый раз. «Глаза, — твердил я про себя, — посмотри ей в глаза!» Я так и поступил. Обычный стеклянный взгляд, ничего странного. Но инстинкты кричали, что что-то идет не так. Не думаю, что она собиралась ударить меня, но тело напряглось почти вопреки моей воле. Наконец я понял, в чем проблема. Рассел продолжал раскачиваться на маминой ноге, она сама размахивала ножом, из-за всех этих движений ее тело принялось заваливаться вперед, и на мгновение мне показалось, что она сейчас упадет.

Мама попыталась вернуть равновесие, шлепнула Рассела, чтобы он слез с ее ноги, и все это — не прекращая кричать на меня. К тому времени движения ее тела напоминали мне взбесившееся кресло-качалку. Забыв о бесполезных угрозах, я представил, что старая пьяница упадет и разобьет лицо, поэтому сосредоточил все внимание на мамином лице. И краем глаза заметил, как непонятный предмет вылетел у нее из руки. Верх живота пронзила острая боль. Я попытался не упасть, но ноги меня не держали, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, то почувствовал, как что-то теплое течет у меня по животу. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, где я. Мама посадила меня на унитаз. «Дэвид умрет. Мальчик умрет», — весело напевал Рассел. Стоя на коленях, мама торопливо прикладывала толстый марлевый тампон к тому месту, откуда текла темно-красная кровь. Я знал, что это произошло случайно. Я хотел, чтобы мама знала, что я прощаю ее, но у меня не было сил говорить. У меня не было сил даже на то, чтобы держать голову прямо, она все время валилась вперед. Я потерял счет времени и опять провалился в забытье.

Вскоре я очнулся. Мама по-прежнему стояла рядом и прижимала марлю к моему животу. Она прекрасно знала, что делает. Когда мы были маленькими, мама часто рассказывала мне, Рону и Стэну, что до встречи с папой собиралась стать медсестрой. Поэтому она никогда не терялась, если кто-нибудь из домашних заболевал или получал травму. Я ни на секунду не сомневался в ее способностях и только хотел, чтобы она отнесла меня в машину и отвезла в больницу. Я был уверен, что так она и поступит. Нужно только подождать. Удивительно, но я чувствовал облегчение. В глубине души я понимал, что это конец. Больше я не буду домашним рабом. Даже у мамы не получится соврать о том, что случилось. Мне казалось, что этот несчастный случай освободит меня.

Маме потребовало почти полчаса, чтобы обработать рану. Я не заметил сочувствия в ее глазах. Могла бы хоть пожалеть меня или успокоить, но нет. Закончив с перевязкой, мама равнодушно посмотрела на меня, встала, помыла руки и ровным голосом сообщила, что я должен закончить с посудой за тридцать минут. Я потряс головой, пытаясь понять, что она сейчас сказала. Спустя несколько секунд до меня дошел смысл ее слов. Совсем как в тот раз, когда мама пыталась поджарить меня на плите, она не собиралась признаваться в содеянном даже самой себе.

У меня не было времени на жалость. Часы тикали. Я встал, подождал, пока все перестанет плыть перед глазами, и пошел на кухню. Каждый шаг отдавался острой болью где-то под ребрами, кровь начала просачиваться сквозь футболку. Когда я наконец дошел до раковины, то задыхался, как старый пес.

Из кухни я слышал, как папа в гостиной шелестит газетой. Я сделал глубокий вдох, надеясь, что смогу быстро добраться до отца, но сделал только хуже и от боли повалился на пол. Я понял, что нужно вдыхать воздух быстро и неглубоко. Только так я смог добраться до гостиной. Герой моего детства сидел на дальнем конце дивана. Я знал, что он позаботится о маме и отвезет меня в больницу. Я стоял перед папой и ждал, когда он перевернет страницу и заметит меня. Когда наконец это произошло, я, запинаясь, сказал:

— Папа… ма… ма… мама ударила меня ножом.

Он даже бровью не повел и только спросил:

— Почему?

— Она сказала, что, если я не помою посуду за двадцать минут, она… она меня убьет.

Время словно остановилось. Я слышал, как папа тяжело вздохнул, прикрывшись газетой. Потом он откашлялся и сказал:

— Ну… в таком случае… думаю, тебе лучше вернуться на кухню и помыть посуду.

Я дернулся, не в силах поверить тому, что услышал секунду назад. Отец, наверное, почувствовал мое смятение, с шумом перевернул страницу и продолжил, уже повысив голос:

— Боже мой! А мама знает, что ты стоишь здесь и разговариваешь со мной? Тебе действительно лучше вернуться на кухню и заняться делом. Проклятие, мальчик, нам лучше не расстраивать ее еще больше! Не хватало только, чтобы мы сегодня с ней поссорились…

Папа снова глубоко вздохнул и резко понизил голос. Он почти шептал:

— Я тебе вот что скажу: ты сейчас пойдешь на кухню и будешь мыть посуду. А я постараюсь сделать так, чтобы она не узнала о нашем разговоре. Это будет наш маленький секрет. Просто вернись на кухню и помой посуду. Давай быстрее, пока она нас обоих не поймала!

Я стоял перед отцом в немом изумлении. Он на меня даже не посмотрел. Откуда-то пришло понимание, что если бы он на секунду отвлекся от газеты и встретился со мной взглядом, то почувствовал бы мою боль и увидел, как отчаянно я нуждаюсь в его помощи. Но даже сейчас мама контролировала его, она контролировала всё в этом доме. Мы с отцом оба знали главный принцип «семьи» — если не признавать существование проблемы, то ее и решать не надо. И я стоял перед папой, пытаясь собраться с мыслями, и смотрел, как кровь капает на ковер. Я ждал, что отец вот-вот подхватит меня на руки и увезет прочь из этого дома. Я даже представил, как он разрывает на себе рубашку, под ней оказывается костюм Супермена, и мы вместе улетаем в небо.