– Я понимаю, понимаю! – с досадой ответил Валентайн.

Кэтрин услышала скрип стула, на который с размаху уселся отец.

– Я возьму «Лифт на тринадцатый этаж», слетаю поищу тела…

– Нет, – отрезал Кром. – Вы с вашим дирижаблем нужны мне для другого. Полетите вперед. Проверьте обстановку между Лондоном и его местом назначения.

– Кром, это работа не для «Лифта», а для разведывательных кораблей Планового комитета…

– Нет! – снова оборвал его Кром. – Я не хочу, чтобы слишком много народу знало, куда направляется город. Узнают, когда придет время. К тому же есть одно задание, которое я могу доверить только вам.

– А девчонка? – спросил Валентайн.

– Не беспокойтесь, – ответил лорд-мэр. – У меня есть надежный агент, он выследит ее и закончит то, что вы не доделали. Займитесь лучше подготовкой дирижабля к полету, Валентайн.

Разговор был окончен. Кэтрин услышала, как лорд-мэр встает, собираясь уходить, и сбежала, пока не открылась дверь. В голове у нее крутился целый вихрь мыслей, словно в стиральной машине из музейного зала древних технологий.

У себя в комнате Кэтрин села и попробовала обдумать все, что только что услышала. Она надеялась разгадать загадку, а в результате тайн стало еще больше. Ясно одно: у папы есть секрет. Раньше он никогда ничего от нее не скрывал. Обо всем рассказывал, советовался, а сейчас шепчется с лорд-мэром, называя ту девушку призраком из прошлого. Какого-то агента отправят найти ее и доделать… Что доделать? Неужели Том и девушка-убийца в самом деле могут быть живы? И почему лорд-мэр отправляет папу на разведку, да еще с такой секретностью? И почему не хочет, чтобы знали, куда направляется Лондон? И что же такое эта МЕДУЗА?

Весь день они брели вперед по краю рваного шрама, пропаханного Лондоном в мягкой земле Охотничьих Угодий. Город все еще виднелся вдали, только становился все меньше и меньше, уходя на восток. Том понял, что скоро город скроется за горизонтом, и на него накатило ощущение одиночества. Раньше ему не особо нравилась жизнь ученика-историка (третьего ранга), но сейчас годы, проведенные в Музее, казались прекрасным сном. Он уже соскучился по хлопотливому доктору Аркенгарту и напыщенному Чадли Помрою, по своей койке в продуваемой сквозняками общей спальне и по долгим часам работы, а еще он тосковал по Кэтрин Валентайн, хоть они и были знакомы всего несколько минут. Закрывая глаза, он ясно видел ее лицо, добрые серые глаза и чудесную улыбку. Наверняка она не знает, что за человек ее отец…

– Смотри, куда идешь! – сердито крикнула Эстер Шоу.

Том открыл глаза и понял, что чуть не утянул ее за край глубокой траншеи, оставленной гусеницами города.

Они все шли и шли, и Том начал склоняться к мысли, что больше всего скучает по еде. В гильдейской столовой кормили не слишком хорошо, но все-таки это лучше, чем ничего, а сейчас у него как раз ничего съедобного не было. Когда он спросил Эстер Шоу, чем они будут питаться, она ответила только:

– Жалеешь теперь небось, что потерял мой рюкзак, лондонский мальчик! У меня там была отличная вяленая собачатина.

Вскоре после того, как перевалило за полдень, они наткнулись на заросли полузасыпанных землей чахлых сероватых кустов. Эстер нарвала листьев и растерла их в кашицу между двумя камнями.

– Если их сварить, было бы вкуснее, – заметила она, когда они ели кошмарную слякотную массу. – В рюкзаке была растопка для костра.

Позже Эстер поймала лягушку в глубокой луже, скопившейся на дне колеи. С Томом она не поделилась, а он старался не смотреть, как она ест.

Он не знал, что и думать о своей спутнице. Она все больше помалкивала, а когда он пытался завести разговор, так яростно сверкала единственным глазом, что он предпочел тоже идти молча. Но иногда она вдруг заговаривала сама. Например, говорила: «Местность повышается. Значит, Лондон притормозит. Ехать в гору на полной скорости – слишком много топлива уйдет». Потом через час-два: «Мама говорила, что движущиеся города – это глупость. Может, в них был смысл тысячу лет назад, когда постоянно случались землетрясения, извержения вулканов и ледники сползали к югу. А сейчас города просто катаются туда-сюда и жрут друг друга, а у людей ума не хватает остановиться».

Тому нравилось, когда Эстер нарушала молчание, хотя ее мама производила впечатление опасной противницы Движения. Но когда Том пробовал поддержать разговор, Эстер снова уходила в себя, рукой прикрывая лицо. Как будто в одном худеньком теле жили две Эстер: одна – мрачная мстительница, которая только и думает о том, как убить Валентайна, а другая – умная, живая, обаятельная девушка, изредка выглядывающая из-за исполосованной шрамами маски. Может, она немного не в себе? Как не спятить, когда у тебя на глазах убивают твоих родителей.

– Как это случилось? – тихо спросил он. – Я про твоих маму и папу. Ты уверена, что это Валентайн?..

– Заткнись и шагай давай, – оборвала она.

Но вечером, когда уже стемнело и они устроились в какой-то яме, спасаясь от холодного ночного ветра, Эстер вдруг начала рассказывать.

– Я родилась на голой земле, но там было не так, как здесь. Я жила на крайнем западе, на Дубовом острове. Когда-то он был частью Охотничьих земель, но от частых землетрясений местность вокруг затопило и получился остров. Голодные города не могли до него добраться, слишком далеко от берега, а города-амфибии тоже не могли подступиться, чтобы не напороться на рифы. Там было чудесно – зеленые холмы, и каменистые мысы, и ручьи в густых дубравах. Деревья все заросли седым лишайником, стояли лохматые, как старые собаки.

Тома передернуло. На голой земле живут одни дикари, это каждому лондонцу известно.

– Мне больше нравится, когда под ногами надежная прочная палуба, – сказал он.

Эстер будто не слышала. Она не могла остановиться, как будто слова сами сыпались из ее искореженного рта.

– У нас был город, назывался Данроуминг[2]. Раньше он тоже ездил, но жителям надоело вечно удирать от больших городов, они переплыли на Дубовый остров, сняли колеса и моторы и закопали среди холмов. Данроуминг уже больше ста лет стоит на острове, и не догадаешься, что когда-то он двигался.

– Это же ужасно! – ахнул Том. – Прямо в духе Лиги!

– Мои родители жили на отшибе, – продолжала Эстер, как будто он ничего и не говорил. – У них был дом на краю вересковой пустоши, у самого берега. Папа был фермером, а мама – историком, как ты. Только гораздо умнее, конечно. Каждое лето она улетала куда-нибудь на своем дирижабле, раскапывала разные предметы олд-тека, а осенью обязательно возвращалась. Зимой я приходила по вечерам к ней в кабинет на чердаке, мы ели гренки с сыром, и мама рассказывала мне о своих приключениях… А однажды, семь лет назад, я проснулась ночью, слышу – на чердаке голоса, о чем-то спорят. Я поднялась по лесенке, заглянула – а там Валентайн. Я его знала, они с мамой дружили, и он часто заходил в гости. Только в ту ночь он вел себя совсем не по-дружески. Все повторял: «Отдай мне машину, Пандора! Отдай МЕДУЗУ!» Меня он не заметил. Я выглядывала из люка и от страха не могла двинуться с места, ни вперед, ни назад. Валентайн стоял ко мне спиной, а мама – напротив. Она держала в руках ту самую машину. Мама сказала: «Иди к черту, Таддеус! Она моя, это я ее нашла». И тогда Валентайн выхватил шпагу… Он… Он…

Эстер умолкла, задыхаясь. Она не хотела говорить дальше, но волна памяти подхватила ее и тащила назад, к той ночи, той комнате, где брызги крови на маминых звездных картах – как будто новое созвездие.

– А потом он обернулся, и увидел меня, и бросился, а я отскочила, и его шпага только порезала мне лицо, а я грохнулась с лестницы. Наверное, он подумал, что убил меня. Я слышала, он подошел к маминому столу и стал рыться в бумагах, а я вскочила – и бежать. В кухне на полу лежал папа, он тоже был мертвый. Даже собаки были мертвые… Я выбежала из дома и увидела пришвартованный около нашего сада черный дирижабль Валентайна. Там ждали его люди. Они погнались за мной, но я удрала. Добежала до лодочного сарая, взяла папину лодку и уплыла. Вроде я хотела плыть в Данроуминг, позвать на помощь. Я была совсем маленькая, думала – доктор вылечит маму и папу. Но я так ослабла от боли, и крови столько вытекло… Отвязать лодку сил еще хватило, течением ее отнесло от берега… А после этого я помню только, как очнулась на берегу, уже в Охотничьих Угодьях… Я так и осталась там жить. Сначала я почти ничего не помнила. Как будто, когда он раскроил мне голову, половина воспоминаний вывалилась, а остальные перемешались. Но постепенно память начала возвращаться. Однажды я вспомнила Валентайна и то, что он сделал. Тогда я решила, что найду его и убью, как он убил маму с папой.