Наступил вечер 31 декабря 1899 года, последний вечер XIX столетия. Текли его последние часы, летели минуты.

На Спасской башне Московского Кремля заиграли куранты. По морозному воздуху поплыли звуки: «Коль славен наш господь в Сионе….» Часы пробили двенадцать.

Наступил новый год! Новый, XX век!

Москва встречала его шумно, весело, многоречиво. В эту ночь говорили о том, что началась новая эпоха, новая эра, открылись новые горизонты, дороги, пути. Говорили: «Мы присутствуем при смерти старого, отжившего, при рождении светлого, нового…» Каждый верил в свершение того, что было ему близко, дорого, что составляло цель жизни.

Начало XX века обмануло ожидания многих. Только что отзвучали пышные новогодние тосты, как суровая, тревожная действительность напомнила о себе.

29 января 1900 года студенты выпустили гектографированную прокламацию за подписью «Московские товарищи». В прокламации возмущались сдачей киевских студентов в солдаты и требовали их возвращения и отмены «Временных правил»[4].

Студенческие представители факультетов собрались в актовом зале и попросили выйти к ним ректора, готовясь в его присутствии провести сходку. Однако ректор не явился, сославшись на нездоровье. Сходка была перенесена на другой день. Но 3 февраля лекции были отменены, с утра двери университета оказались запертыми.

Толпа студентов пошла по Никитской улице, пели студенческие песни. Полиция никого не останавливала, и студенты понемногу разошлись.

Николай Дмитриевич тяготился бездействием. Несмотря на запрет, он продолжал работать в лаборатории, попадая туда через двери своего кабинета, смежного со служебными помещениями. Ему помогал Степанов.

Временное закрытие университета, как всегда, ничему не помогло. Студенческие волнения продолжались. Реакционная часть студенчества призывала к прекращению «беспорядков». Они выпустили воззвание и пытались распространить его среди студенческой массы.

Университетское начальство решило на каждом факультете, в коридорах, аудиториях и лабораториях вывесить воззвания и уведомить об этом профессоров.

Среди студентов в то время рассказывали такую историю:

Субинспектор лично принес воззвание в химическую лабораторию. Николай Дмитриевич стоял у рабочего стола, на столе были фарфоровые чашки с какими-то жидкостями. Профессор взял воззвание, внимательно прочитал и… уронил листок в одну из чашек. Тут произошло нечто неожиданное. Листка не стало! Он растворился в жидкости! Зелинский извинился: «Такой непредвиденный случай! Извините — химия!»

Не было у субинспектора больше воззваний или он боялся за их целость, только в химическую лабораторию листков больше не приносили.

Обращение к студенчеству, подписанное его реакционной частью, не возымело желаемого действия. 23 февраля студенты снова собрались в актовом зале и снова повторили свои требования. К ним прибавились новые: вернуть исключенных из Московского университета и высланных из Москвы.

Около университета стала собираться толпа. Здесь, кроме студентов, не попавших в актовый зал, были курсистки, гимназисты, рабочая молодежь. Люди, стоящие внизу, дружно и радостно закричали, когда с треском распахнулось одно из широких окон и сверху медленно поползло полотнище с требованиями студентов.

Возгласы радости быстро сменились криками негодования: конные жандармы и войска окружили безоружную толпу и стали теснить ее к Манежу. Пошли в ход приклады ружей, шашки. Демонстрантов и многих, кто случайно находился на улице, загнали в Манеж.

Арестованным два дня не давали ни еды, ни питья. На третий день студентов переправили в Бутырскую тюрьму. Рабочая Москва на эти репрессии ответила забастовками, демонстрациями, произошло несколько столкновений с полицией и войсками.

В марте студенческое движение пошло на убыль, но университет продолжало лихорадить. Лекции читались в почти пустых аудиториях. В лаборатории студенты собирались больше для того, чтобы поговорить о последних событиях.

25 февраля 1901 года в Политехническом музее было организовано чествование В. В. Марковникова по случаю сорокалетия его научной деятельности. Был заслушан доклад В. И. Вернадского «О нефти, как природном теле в конце. XIX века», в котором он осветил громадную работу в области изучения нефти, проведенную Марковниковым.

Затем начались приветствия. К. А. Тимирязев говорил о приходе Марковникова на кафедру химии Московского университета:

«С вами свет и жизнь проникли в это мертвое царство… Московский университет благодаря вашему упорному, настойчивому труду получил настоящую европейскую лабораторию. Ведь не случайность, что за одинаковый период времени до вас из этой лаборатории вышло 2 научных труда, а при вас почти 200».

От химической лаборатории приветствовал Владимира Васильевича Зелинский, с глубоким уважением отмечал он плодотворную работу Марковникова.

Вечером на торжественном обеде в «Эрмитаже» собрались все научные силы физико-математического факультета. После первого тоста в честь юбиляра — делегация от студенчества, приветствовала старого профессора.

Чествование сорокалетия научной деятельности Марковникова вылилось в большое общественное событие. Это была дань глубокого уважения всех прогрессивных ученых научным и общественным заслугам Владимира Васильевича.

Было это, пожалуй, последним радостным событием в его жизни. Он стал сильно прихварывать и 29 января 1904 года умер.

Война с Японией началась рядом неудач и поражений. В. И. Ленин в статье «Падение Порт-Артура» расценил сдачу крепости как крушение системы самодержавия. По всей стране стали раздаваться голоса, требующие свержения царского правительства. В ноябре 1904 года недовольство войной вызвало мощную демонстрацию. Наряду с рабочими в ней принимала участие московская интеллигенция и студенты университета.

Профессор Тимирязев открыто выступал в печати с требованиями свободы совести, слова и собраний. Полиция преследовала прогрессивного ученого.

На события 9 января — Кровавое воскресенье — Москва ответила взрывом негодования. Ленин писал: «Да, урок был великий! Русский пролетариат не забудет этого урока. Самые неподготовленные, самые отсталые слои рабочего класса, наивно верившие в царя и искренне желавшие мирно передать «самому царю» просьбы измученного народа, все они получили урок от военной силы, руководимой царем…»

Началась всеобщая забастовка. В Москву вводили дополнительные войсковые части.

Эти тревожные дни совпали со 150-летием. Московского университета. Празднование юбилея было запрещено. Начальство боялось политического взрыва среди студентов.

Студенчество теперь стало другим, чем было в 80-х и 90-х годах. Учащиеся высших учебных заведений были объединены единым центром, в который входили пропагандисты и представитель Московского комитета РСДРП. Студенческое движение под знаменем революционной социал-демократии стало бороться не за узкоуниверситетские права, а за общеполитические лозунги.

События развивались. Произошли разгром русской эскадры при Цусиме, стачка иваново-вознесенских текстильщиков. Броненосец «Потемкин» поднял красное знамя. На все это в Москве сейчас же откликались рабочие, общественность, студенчество.

Осень принесла «Булыгинскую думу», всеобщую забастовку и — 17 октября — царский манифест о «даровании конституции».

На следующий день после царского манифеста на улицы Москвы вышла «черная сотня», начались погромы, убийства и аресты. Злодеяния лабазников, мясников и переодетых жандармов были остановлены вооруженными отрядами рабочих, в которые вливались и студенты Московского университета.

Лучшие люди не могли стоять в стороне. Не отстранился от помощи революции и профессор Зелинский. В критические моменты, когда в здание университета врывалась полиция, те, кому грозил арест, стучались в двери химической лаборатории. Ни о чем не расспрашивая, профессор Зелинский заботливо провожал их внутренним ходом из кабинета лаборатории в свою квартиру. А там, уже по одному, осторожно их выпускала Раиса Ивановна.