С 1 сентября начались занятия в Политехническом институте. Лекции, заседания кафедры, ученого совета отнимали много времени. А тут еще отсутствие в лаборатории Садикова.

Сотрудники работали вяло: им казалось, что главное уже сделано, а детали не так уж важны, можно и не спешить. Все равно Ольденбург не пропустит противогаза.

Были и такие разговоры:

— Не так уж безопасны эти опыты: заболел Владимир Сергеевич, и в Москве был такой же случай.

Все это отражалось на работе.

Как-то утром Николай Дмитриевич собрал сотрудников в кабинет и объявил, что назначаются новые испытания угольного респиратора.

— В этот раз, кроме других испытуемых, в камеру войдет мой сын Саша. Мальчик давно просится.

Испытания прошли удачно. Разговоры в Лаборатории о ненадежности угольного противогаза прекратились.

Вскоре вернулся и Владимир Сергеевич Садиков, поправлявшийся после болезни в одном из санаториев в Финляндии.

И снова в лаборатории все пришло в движение. Снова начались проверки, испытания…

Пронин, кассир и делопроизводитель лаборатории, выдавая октябрьское жалованье, вдруг поманил к себе Розенблата:

— Имею вам что-то сообщить.

Розенблат немного удивился.

— Слушаю вас, господин Пронин.

— Говорю это только вам и совершенно конфиденциально. А вам потому, что вы один из тех одержимых: все требуете и требуете от Николая Дмитриевича денег на опыты, а не понимаете, что на ваши опыты денег никто не дает и что профессор, как вернулся из Москвы, жалованье не берет. И я с их личных средств отпускаю по вашим требованиям. А теперь получите, что вам причитается, и распишитесь вот тут… Только больше на опыты не просите — денег нет, все вышли.

Розенблат расписался, взял жалованье, взвесил на руке и положил обратно на стол.

— Вы ошибаетесь, господин Пронин, деньги есть.

Кассир спокойно сгреб кредитные билеты.

Без ведома Зелинского он уже проделал такую же коммерческую операцию с Садиковым и Суммом. Так увеличил он суммы, даваемые Зелинским.

Не только работа над созданием угольного противогаза требовала знаний и энергии Зелинского.

Война заставила «вспомнить» давно предложенный Николаем Дмитриевичем метод промышленного получения ароматических соединений. Он был занят организацией промышленной переработки нефти для получения бензола и толуола — сырья для взрывчатых веществ.

Работа проводилась на Большом Зыхском заводе в Баку. Николаю Дмитриевичу пришлось несколько раз выезжать туда. Поездки в военное время были трудны, и трудны были условия проведения производственных опытов. Об этом Николай Дмитриевич писал Евгении Павловне:

«…Ехал ужасно, сел только благодаря коменданту. Лежал, скорчившись, на полу. В Петровске достал билет. Предстоят испытания по толуолу».

«…Работа немного нервная, волнующая. Нё все так идет, как хотелось бы. Всех нужных материалов нет еще. А между тем время не ждет, и толуол требуется. Не могу вести опыты в заводской обстановке, так как следовало бы, как выяснено мною, в условиях лабораторных испытаний».

На обратном пути Николай Дмитриевич задержался в Сочи из-за сильного шторма.

«…До сегодняшнего дня ни один пароход не мог спустить пассажиров, — писал он, — и вчера министра путей сообщения провезли, несмотря на его строгое телеграфное распоряжение во что бы то ни стало спустить его в Сочи. Как это хорошо, что иногда и министров провозят мимо…»

Профессор Зелинский, как мы знаем, имел основание не очень жаловать министров и принцев.

По возвращении из Баку Николай Дмитриевич узнал, что по примеру Москвы в Петрограде начала работать экспертная комиссия. Комиссию учредили при том же управлении принца Ольденбургского.

На 24 ноября было назначено испытание противогаза Зелинского — Кумманта. Это известие пошли отпраздновать в «Асторию».

За столом Розенблат спросил Кумманта, почему, собственно, в отношении из управления сказано: противогаз Кумманта — Зелинского.

— Вашей работы — на медный грош, а Николая Дмитриевича — на золотую гору.

Куммант обиделся.

— Я не просил, чтобы мою фамилию называли первой, в чем вы меня подозреваете. Но я протестую, что моей работы в противогазе на грош. Я инженер, конструктор. При всем моем уважении к Николаю Дмитриевичу…

— О чем спорите, господа? — поспешил вмешаться Зелинский, — Разве нам не все равно, чья фамилия стоит впереди? Принцу Зелинский стал поперек горла, вот он и тешит себя этакой уловкой. Пусть так и будет. Лишь бы скорее наш противогаз приняли на вооружение.

Через несколько дней, при очередном испытании противогаза в лаборатории, Куммант снова поднял тот же разговор.

— Вот, Николай Дмитриевич, посудите сами, — сказал он, по-детски обиженно надувая губы. — Розенблат умаляет мои заслуги. Я, конечно, сам понимаю, что важнейшее в противогазе — угольный фильтр, но шлем-то мой…

— Вам не надоело, дорогой мой, продолжать этот спор? — отмахнулся Зелинский. — Я раз навсегда высказал свое и, думаю, наше общее мнение. Мы не ищем ни награды, ни славы за спасение людей. Не так ли?

— Конечно, Николай Дмитриевич!

Но скоро в лабораторию дошли слухи, что Куммант хлопочет о патенте, надеясь, что их противогаз все же пройдет. Уже сейчас договаривается с «Треугольником». Называли даже сумму его требований: 50 копеек с каждой маски.

Услышав об этом, Сумм недобро усмехнулся.

— Ого! Наш Куммант метит в миллионеры.

В лабораторию пришло сообщение: в Москве снова вернулись к испытанию угольного противогаза.

Испытывались комиссией и другие типы противогазов. После сравнительных испытаний в решении было записано: «Древесный, активированный по способу Зелинского, уголь, как универсальный твердый поглотитель, как вещество дешевое и доступное, вполне применим в противогазных коробках без клапанов и имеет исключительное преимущество перед другими сухими противогазами. Маска инженера Кумманта, последнего образца, в соединении с респиратором профессора Зелинского в настоящее время является наиболее простым и лучшим из предложенных противогазов».

Получив на руки это заключение, Зелинский стал добиваться разрешения организовать производство активированного угля.

Выручило «свое» министерство финансов. На казенном складе четыре небольшие печи были впервые загружены серым березовым углем.

То, что можно было сделать полгода назад, началось только сейчас. Теперь Зелинский редко бывал в лаборатории, мало — дома. Он ездил по городу, договаривался, с другими военными складами, следил за проведением работ по активированию.

Николай Дмитриевич писал жене, временно уехавшей в Москву к матери: «…Хлопот полон рот, а вместе с ними и всяческих терзаний. Сегодня уже в 8 утра выехал из дому и не уверен, удастся ли к 8 часам вечера возвратиться…»

Работа по производству активированного угля шла успешно, и вскоре он опять писал Евгении Павловне: «…Здесь и в Москве заводское изготовление угольной массы надлежащего качества будет обеспечено…»

Но деятельность Николая Дмитриевича остановило отношение за подписью Иванова:

«Для использования печей винных складов в целях производства активированного угля необходимо личное разрешение Верховного Уполномоченного».

Опять принц Ольденбургский!

И вот снова Зелинский шел по залам Управления санитарной и эвакуационной части. Теперь на него смотрели не только с любопытством, но и с уважением. Зелинский заговорил сухо:

— Мне принцем обещана ваша помощь.

Иванов изящно наклонил голову.

— Конечно, профессор, я готов помочь, но вы раньше должны достать официальное заключение, что ваш противогаз принят на вооружение.