Волки бывают, но редко. Это осторожный зверь — пугни разок, и будет далеко обходить деревню…

Медведь есть неподалеку — правда, всего один. Бродит по округе, но шалый, не тот медведь. Людей уже многих попугал. И никуда не уходит. А где завтра объявится, не знаем. Скотину стал трогать то там, то тут. А раньше скотиной не баловал — тише был медведь…

Вороны есть. Этих много. Эти никуда не уйдут, но птица хитрая — с ружьем к ней не подходи. За ворон как-то в этих местах премию давали. Хищниками они считались. Но убьешь одну, и больше ихнего брата не увидишь, не подойдешь к ним — хорошо будут ружье помнить…

Что это — грусть человека, знавшего когда-то Край Непуганых Птиц, или отповедь старика, адресованная молодежи: мол, и время теперь не то, и вы другие, и природа чахнет?..

Я очень верю, что были когда-то здесь, неподалеку, птицы, что к озеру выходили на водопой лоси, что медведь был тише и добродушней, верю, что навсегда улетели лебеди, когда слышу тут же, за домами, беспардонную стрельбу пацанов по стайке доверчиво налетевших куликов-чибисов.

Но верю и в другое: край, принадлежащий животным, еще есть — лебеди, лоси, медведи не уничтожены совсем, они отошли, отступили, подыскали себе более спокойное, хотя, может быть, и худшее теперь место, и живут сейчас более осторожно в новом для себя, Осторожном Краю Птиц и Зверей.

А почему этот заповедный Край именно Осторожный?.. Почему животным время от времени не возвращаться сюда, обратно, чтобы проверить: не ушла ли опасность из их прежнего дома?.. Ведь возвращались же гагары на свое озеро, когда мой плот отступал, а я скрывался в избушке… А утки, которые отступали от меня и моей собаки, — уже на следующий день они снова смело разгуливали по своему заливу, где совсем недавно их побеспокоила собака и напугал человек.

В чем же причина?.. Может быть, шум большого рабочего поселка, рев тракторов, визг мотопил, грохот машин на проселочных дорогах — может быть, это естественное отступление животных от шума, от людей?.. Ну а как же тогда Москва, где шум погромче, где людей побольше, — ведь в парках Москвы нет-нет да и появятся настоящие, дикие лоси?.. В чем же разница?.. А не в том ли, что в Москве в лосей не стреляют?..

В ворон стреляли в лесных деревушках не только из-за премии. Стреляли в пронырливых птиц и тогда, когда они нагло вели себя около курятника. Но и там выстрел гремел только один раз — после этого вороны далеко облетали ружья. Сторож курятника порой может утверждать, что вороны чуют порох… Не знаю. Но ружье после выстрела эти птицы помнят очень хорошо…

В Москве, за бывшей Кутузовской слободой, я частенько встречался с многочисленными отрядами ворон. Птицы подпускали меня к себе совсем близко, возмущенно орали мне чуть ли не в лицо и никогда не собирались поспешно покидать свои кучи мусора, которые были для них щедрым обеденным столом.

На следующий день в моих руках появлялась палка. Я держал палку, как держат настоящее охотничье ружье, но наглые самоуверенные птицы вели себя точно так же, как день назад. Тогда я прицеливался в ворон ружьем-палкой, останавливался, замирал, как перед выстрелом, и затем громко кричал: «Пиф-паф!»

Разве можно было удивить московских ворон, знакомых с праздничными салютами, жалким подобием несостоявшегося выстрела… Конечно, нет… иногда вороны только передергивались и недоуменно отступали от меня, как отступали мы перед невменяемым человеком.

И наконец, в нарушение всех и всяких городских постановлений, в руках человека появлялось ружье, но хорошо вычищенное и давно не стрелявшее (на всякий случай я помнил утверждение сторожа, будто вороны чуют порох; там, около курятника, старик действительно подсыпал себе в карман немного черного пороха и убеждал меня, что после такой меры предосторожности набеги грабителей тут же прекращались). Я с ружьем, но птицы реагируют на него точно так же, как на вчерашнюю палку.

Приходилось и стрелять на территории города, с опаской забыв последующие неприятности… Все. Теперь вороны облетали ружье чуть ли не за версту, но не помнили человека, который стрелял, — я приходил снова без ружья, и птицы, хотя и вели себя теперь более осторожно, все-таки подпускали меня…

Возможно, сразу же после нанесения обиды, вороны и шарахались от каждого, встречи с невооруженными людьми не подтверждали опасность — и птицы больше не боялись случайных прохожих.

Но снова ружье появлялось возле ворон — с моим ружьем шел другой человек, он отличался ростом, одеждой — и птицы, познакомившиеся с выстрелами, кидались в сторону.

Мне не хотелось бы утверждать, что вороны запомнили именно металлический предмет — для стреляных птиц и ружье, и палка становились одинаковым сигналом к бегству. Пожалуй, осторожные птицы скорей запоминали позу человека, его движения, которые и в наших глазах отличают поведение безоружных и вооруженных людей.

Выяснить, чуют ли вороны порох, насыпанный в карман, мне так и не удалось… Но только что, говоря об осторожности этих птиц, употребил понятие — «обида» — «сразу же после нанесения обиды»… Так, наверное, в этом и была разница между поведением гагар, которые почти тут же возвращались в родное озеро, и поведением других животных, в которых стреляли неподалеку от рабочих поселков, больших сел и шумных деревень.

На таежном озере не было выстрелов и гагары не теряли собрата, опасность не переходила в обиду, не причиняла боль и не оставляла поэтому у птиц неприятной памяти…

Лебедям же, медведям, лосям была нанесена обида, причинена боль — заряды достигали цели, наносили ранения или отнимали у стаи, стада, небольшой группы животных их собратьев. И лебеди, и лоси, и волки, и медведи, и вороны по-своему отнеслись к обиде со стороны человека.

Воронам была причинена боль. Но боль узнала только одна птица — она последний раз рванулась вверх и судорожно забилась на земле…

За шумом взметнувшейся стаи трудно было разобрать, издала ли умирающая ворона предсмертный крик, который ее сородичи и могли принять как приказ запомнить опасное место и опасное существо… А может быть, другие птицы получали предупреждение, отметив не совсем обычное поведение собрата, который навсегда расстался с ними… Но так или иначе, вороны хорошо запомнили опасность… «Пуганая ворона и куста боится» — не здесь ли собрал наш народ в немудреную строчку весь опыт общения с осторожными птицами…

Но вороны умели запомнить не только опасное место — они оставляли в своей памяти и непосредственный источник угрозы. Если бы эти птицы походили на лебедей и далеко облетали место трагедии, то так благополучно существовать они бы не смогли… В Москве не так много свалок уличного мусора, а в тайге не на каждом шагу деревни. Нет, место кормежки бросить нельзя — и вороны остаются за прежним обеденным столом, но теперь зорко следят за своим врагом.

После выстрела отряды этих находчивых птиц не прекращали и набеги на курятник. Они так же успешно подкарауливали зазевавшихся цыплят — просто подслеповатый сторож, не видя больше орущей и беснующейся стаи ворон, поторопился сделать опрометчивый вывод… Через небольшое окошечко курятника я видел этих ворон. Но теперь они орудовали молча и поспешно скрывались в кустах в случае тревоги. И стоило мне чуть скрипнуть дверью или позвать старика к окну, как грабители тут же исчезали.

Не покидала опасного места и лиса… Там, у курятника, где орудовали вороны, обязанности сторожа иногда выполнял и я. Мне, еще малолетнему охотнику, была оказана высокая честь — избавить цыплят не только от ворон, но и от прожорливой лисы.

К тому времени, когда я заступил на свой пост, лиса обнаглела настолько, что давила кур прямо на глазах у беспомощного старика сторожа. Старик воинственно размахивал палкой, осыпал грабителя замысловатыми ругательствами, но разбойник продолжал не обращать внимание на все словесные предупреждения, и дело дошло до ружейного выстрела.