Но на пасеку я все-таки снова пошел. И тут неожиданно и неприятно для себя узнал, что в эту ночь вместе со мной остается сторожить пчел и сам пчеловод.
То, что хозяин пасеки теперь имел право не доверять мне, меня особенно не смущало. Смущало меня другое — теперь, когда медведя будут ждать два человека, ни о каком «разговоре» со зверем не могло быть и речи. Мне предстояло новое испытание. Я должен был либо выложить пчеловоду все свои планы, либо ждать медведя вместе с ним, как ждут зверя охотники, и стрелять наверняка, чтобы новая худая слава не пошла обо мне вслед за первой.
Но вряд ли понял бы меня местный охотник, если бы я поведал ему, что не собираюсь убивать медведя, — такие сантименты здесь не в моде, а потому я смолчал и, договорившись с пчеловодом, кто где будет сидеть этой ночью, загнал в патронник ружья два пулевых патрона и приготовился ждать, что будет.
Мне выпало ждать зверя около избушки. Пчеловод же забрался под крышу омшаника и должен был оттуда следить за левым углом пасеки, скрытым от меня кустами.
Эта ночь тянулась долго. Не было ветра, и мы могли заранее узнать о приближении зверя. Того меда, что он успел ухватить утром, ему вряд ли хватило бы, чтобы двое суток дожидаться нового похода к пасеке, — медведь мог прийти в эту ночь.
До утра было еще далеко. Я, как и прошлый раз, сидел у окна избушки, не шевелясь и внимательно всматриваясь в темноту. И тут со стороны омшаника, где таился пчеловод, раздался легкий шорох… Неужели медведь? Если это медведь, то сейчас должен вспыхнуть луч фонарика, а следом грохнуть выстрел… Но фонарик не зажигался, выстрел не гремел, а новый шорох за кустами раздался еще громче.
Неужели пчеловод заснул и не заметил зверя?.. Ну что же, это к лучшему. Если медведь начнет ворочать улей, я выйду к нему… А если пчеловод не спит, а ждет, когда зверь займется ульем? И выстрелит как раз тогда, когда я подойду к зверю, — не придется ли этот выстрел точно в мою сторону?..
Шорох повторился еще раз, сразу за кустами выросла какая-то тень, и тут же вспыхнул фонарик. Только фонарик светил не сверху из омшаника, а откуда-то из-за кустов… Луч пошарил по пасеке, качнулся в мою сторону, и я услышал кашель пчеловода, а потом из-за кустов показался и он сам и объяснил все происходившее без всяких обиняков:
— Чуть не заснул, да и замерз весь. И курить хотелось — терпежу не стало. Да теперь к утру и не придет, раз ночью не вышел.
До утра мы сидели в избушке, разговаривали, а как только показалось солнце, я собрался домой. Пчеловод остался один. Он, видимо, понимал, что в моих глазах его авторитет охотника упал — какой настоящий охотник покинет засаду без времени и только потому, что замерз или захотел курить. Смущаясь, он стал просить меня побыть на пасеке еще хотя бы ночь. Я согласился, но при условии, что на пасеке я останусь один, ибо с таким охотником, как он, не охота, мол, а одна беда.
Пчеловод молча принял мои условия, и вечером я снова перебрел речку и поднялся к знакомой избушке.
Хозяин избушки ждал меня, но встретил на этот раз как-то странно и, пока не рассказал до конца обо всем, что произошло здесь после моего ухода, глаз от земли не поднял…
Проводив меня, пчеловод решил отдохнуть. На случай, если медведь все-таки придет, он лег не в избушке, а прямо на пасеке, вытащив из избушки кровать. Заряженное ружье стояло рядом, у кровати. И если бы зверь соображал, что к чему, то на этот раз пчеловод, пожалуй, остался бы и без ружья.
К счастью, ружье медведю не потребовалось — двустволка так и осталась на своем месте, а вот улей прямо из-под носа пчеловода зверь все-таки утащил.
Пропажу пчеловод обнаружил не сразу. Когда проснулся, все вокруг было так же тихо, как и полчаса тому назад…
Я слушал рассказ, посмеивался в душе, а вслух подвел выгодный для себя итог:
— Итак, мы с вами квиты. Я-то хоть не проспал улей…
С этим мы и расстались до следующего утра. Я честно дежурил всю ночь до утра возле избушки. Медведь в этот раз не приходил. Да и не надо ему было приходить в эту ночь — он только что как следует закусил и теперь где-то отдыхал или же заедал сладкий мед кислой лесной ягодой. Теперь зверя следовало ждать только на следующую ночь…
Пожалуй, мое пятое дежурство мало чем отличалось от прежних ночных вахт на пасеке. Со мной опять была моя собака на случай, если ночью поднимется ветер. Я так же зарядил ружье пулевыми патронами и приготовил фонарь. Только на этот раз стекло из окна я не выставил и за столиком у окна не сидел — закрыв собаку в избушке, я занял боевой пост прямо на крыльце…
Так же, как вчера и позавчера, солнце ушло за горы сразу и сразу же вслед за солнцем опустился на пасеку густой сумрак. Так же разом исчезли сороки и дрозды, а в наступившей тишине в кустах у кучи мусора негромко завозились мыши.
Ожидание шорохов, ночных далеких и неясных звуков стало для меня за прошедшие четыре ночи опять столь привычным, что я без особого напряжения, без особого труда готов был тут же уловить любой голос ночной тайги. И я не удивился, не вздрогнул, когда за кустами у омшаника, где позапрошлую ночь таился пчеловод, раздался негромкий, глухой шорох.
К пасеке подошел медведь. Он был совсем рядом. Нас разделяла лишь полоса кустов, полоса черемухи, частого березняка, шириной метров в пятнадцать. Медведь вышел к крайним ульям. Эти ульи я не мог видеть с крыльца. Я подождал, услышал новый шорох и легкий стук крышки улья — зверь подошел к улью, в темноте отыскал крышку и легонько подцепил ее лапой. Сейчас он снимет крышку и вытряхнет рамки. Я ждал, но удара крышки о землю так и не услышал… Неужели он не станет ворошить улей здесь, а унесет его в лес?..
Я осторожно взял ружье, взял в левую руку фонарь и тихо поднялся с крыльца. На ногах у меня были легкие резиновые тапочки. Тапочки не выдавали моих шагов… Шаг, еще шаг. Сейчас я доберусь до кустов. Зверь окажется совсем рядом. Я замер и услышал новый шорох, а вслед за ним глухой утробный звук, будто медведь только что проглотил застрявший в горле кусок. Я включил фонарик…
Желтое пятно света схватило улей и темный живой бок большого зверя… Медведь, пожалуй, не сразу понял, что произошло. Он только что не спеша выедал из рамки соты и, наверное, не думал, что ему кто-то помешает… Большая широкая голова качнулась к свету. Увидел ли он меня в темноте, ослепленный фонариком? Я громко и зло произнес какое-то замысловатое ругательство, и тут же из ружейного ствола громовым выстрелом вырвался в ночное небо короткий плеск огня. Зверь качнулся назад и, с треском ломая кусты, бросился в сторону. И тут же еще один выстрел рявкнул вслед перепуганному медведю.
Эхо выстрелов еще не успело высоко подняться над ночной пасекой, как сзади меня с грохотом отскочила в сторону дверь избушки, и на свободу вырвался мой пес. И долго еще слышал я через ночь и тайгу бешеный лай собаки — собака в темноте гнала в горы оплошавшего зверя.
Когда рассвело, я внимательно осмотрел место происшествия и шаг за шагом восстановил все события прошедшей ночи…
…Медведь вышел на пасеку как раз в полночь. Вышел осторожно, но шел прямо, а не таился в кустах. Подошел к крайнему улью, подцепил лапами крышку, снял ее, но не отшвырнул в сторону, а тихо опустил на землю — поэтому и не слышал я удара крышки о землю… Затем медведь приподнял улей и аккуратно вывалил из него рамки с медом. Как уж умудрился зверь неслышно вытряхнуть рамки из деревянного ящика, не знаю, только никакого стука не было и здесь. Выедал соты из рамок разбойник тоже очень тихо, не урчал и не ворчал. Здесь-то и уперся в медвежий бок луч моего фонарика.
Медведь успел ухватить зубами соты лишь в одной-единственной рамке. Остальные рамки были целы, пчелиная матка была на месте. Я поднял и поставил улей, опустил в магазин рамки, собрал всех пчел и закрыл улей крышкой — следов преступления на пасеке не оставалось.
След пули в стволе дерева я затер глиной, чтобы он не бросался в глаза, и отправился в лес вслед за медведем. На этот раз след зверя отыскать было просто. У перепуганного как следует медведя обычно тут же начинается «медвежья болезнь» — расстраивается желудок. Подвел слабый медвежий живот и этого разбойника, и я стал даже опасаться, не помрет ли он со страху. Говорят, и такое бывает…
