Мы летели к Воксу под небом, приобретавшим все более безумный вид. Температура за бортом поднялась настолько, что датчики корабля почти беспрерывно заставляли срабатывать сигнал тревоги. Заря была пронзительно яркой, а взошедшее солнце выглядело раздувшимся и угрожающим. Однако изменилось не солнце, а защитный барьер вокруг Земли.

В первые тяжелые годы после конца Спина люди ломали голову, что будет, если гипотетики перестанут их защищать. Ответ был так ужасен, что лучше было об этом не задумываться. В чем бы ни состояли цели гипотетиков, сколь бы загадочны ни были их мотивы, они, судя по всему, решили сохранить человеческий род; мы в ответ согласились на иллюзию нормальности и даже стали в нее верить, а им, скорее всего, именно это и было от нас нужно.

Но я помнил прогноз астрофизиков. За время Спина Солнце состарилось аж на 4 миллиарда лет. Солнце — звезда, а звезды с возрастом расширяются и часто заглатывают окружающие их планеты. Не будь бесперебойного вмешательства гипотетиков, земная атмосфера улетучилась бы, океаны испарились, как испаряются лужи июльским днем, а затем стала плавиться и сама земная мантия.

И вот защиты гипотетиков не стало.

Избыточная солнечная радиация уже влияла на погоду. Мы летели на юг, в Антарктиду, на высоте шестидесяти тысяч футов, чтобы не угодить в грозовые фронты, вскипавшие в стратосфере и образовывавшие текучие черные горы. Приблизившись к Воксу, мы почувствовали на себе всю силу ветров и ливней, бортовые датчики проинформировали нас, что системы корабля работают на пределе своих возможностей. Еще немного — и полет прервется.

— Избавь меня от него! — попросил я Эллисон.

Мы сидели в носовой кабине и смотрели во все глаза на конец света впереди. Она испуганно расширила глаза.

— Я серьезно, — сказал я. — Ты говорила, что наше судно вернется на Вокс само, без моего контроля.

— Да, но…

— Вот и выковыряй из меня чертов «узел»!

Она задумалась, моя просьба смутила ее.

— Не уверена, что у меня получится. Я имею в виду… сделать это чисто.

— Так сделай это грязно! Слово нужно держать.

Она бросила на меня вызывающий взгляд, а потом опустила голову и кивнула в знак согласия.

Тот, кого я убил, не был в полном смысле слова невинной жертвой. Как и мой отец, чьи преступления после убийства всплыли наружу.

Я узнал, что убитый был бродягой по имени Оррин Матер, ограбившим полдюжины винных лавок между Рейли и Билокси, а потом нанятым моим папашей. Врываясь в очередную лавку, он размахивал раздобытым где-то пистолетом 42 калибра, и в трех случаях даже спускал курок. Все его жертвы выжили, но одного подстреленного им парализовало ниже пояса. Все это всплыло при суде над моим отцом, который мог и не знать, что предоставил работу преступнику, хотя это его не удивило бы. У него вошло в обычай нанимать себе работников из числа беспаспортной шатии, слонявшейся вокруг хьюстонской автобусной станции. Он платил им наличными и требовал одного: держать рот на замке. Узнав о чьем-то преступном прошлом или нелегальном иммигрантском статусе, он использовал эти сведения для шантажа, чтобы обеспечить их беспрекословную преданность себе. Обычно такие люди начинали у него грузчиками на складе, если проявляли трезвость и покладистость, то переходили на более ответственные позиции. Таким был карьерный путь Оррина Матера.

Меня за мое преступление так и не арестовали. Было очевидно, что пожар стал результатом поджога, но ничто меня не изобличало. Следствие обнаружило на складе тайник с легковоспламеняющимися химикатами с Ближнего Востока, ждавшими отправки в Нью-Мексико контрабандистам, подделывавшим препараты долголетия. Ко времени начала суда над отцом я уже был в пути, к моменту вынесения ему приговора успел наняться рядовым матросом в недавно возрожденный американский торговый флот и служил на сухогрузе, плывшем в Венесуэлу. Отца признали виновным по трем пунктам обвинения, в том числе в контрабанде, и приговорили к десяти годам заключения, из которых он отбыл пять. Все это я узнавал только из новостей, так как прервал всякий контакт с семьей.

Если Эллисон права, то все это произошло не со мной, а с другим человеком — с настоящим Турком Файндли, давно истлевшим оригиналом, по которому меня воссоздали.

Возможно, так и было. Возможно, я даже хотел бы, чтобы это было правдой.

Но если не я устроил пожар, не моя жизнь прошла под его знаком, не я пронес груз вины из старого мира в новый, не я отвергал одну за другой все открывавшиеся в жизни возможности, не я каялся, когда подворачивалась радость, не я, повинуясь стыду и чувству долга, удрал на далекие нефтяные прииски Экватории, — если я не тот человек, то кто же тогда я?!

Эллисон принесла в носовую кабину аптечку и, призвав на помощь силы небесные, приступила к операции. Я замер, уставившись на клубившиеся облака цвета стали, которые разрезал на лету наш ковчег.

— Не верти головой! — потребовала она.

Стремительный глубокий надрез. Кровь хлынула ей на руки, залила мне волосы. Как она ни обрабатывала рану гелем, боль была нестерпимой. Тем не менее она покончила с лимбическим имплантатом и повыдергивала все его ответвления, до которых смогла добраться, не подвергая меня опасности.

Наш аппарат приближался к Воксу, борясь с сильнейшей турбулентностью, от которой палуба у нас под ногами ходила ходуном. Судя по приборам, бортовые системы запрашивали у Вокс-Кора инструкции по снижению и приземлению. Я спросил Эллисон, есть ли ответ.

— Что-то вроде этого, — сказала она.

— Там кто-нибудь выжил?

— Айзек.

Облака расступились, и мы увидели в нескольких сотнях футов под собой Вокс-Кор. Он заметно пострадал — стены домов и башен выглядели, как подтаявшее мороженое, но большая часть города осталась все же неповрежденной. Наш аппарат подлетел к ближайшей башне и опустился на открытую площадку, поднимая клубы ядовитых завихрений.

Как только воздух за бортом стал пригоден для дыхания, Эллисон помогла мне выбраться из люка.

Нас встречал Айзек. Шагая к нам по посадочной площадке, он оставлял за собой цепочку следов: весь город был припорошен белой, похожей на муку пылью. Он объяснил, что эта пыль — все, что осталось от машин гипотетиков. Они явились поглотить Вокс, разъять его на молекулы и уничтожить, но Айзек взломал их шифры и передал из недр «Корифея» разрушительные для них команды. Правда, он с этим несколько запоздал…

— Первым делом они забрали живую плоть, — сказал он.

В живых не осталось никого. Никого, кроме нас троих, израненных свидетелей конца света. Мы спустились в то, что раньше было городом, и приготовились ждать.

Сандра рассказала своему брату Кайлу про медицинское учреждение под Сиэтлом и решила, что ему там понравится: похоже на «Лайв Оукс», сказала она, хорошие врачи, большие комнаты. Полно зеленых лужаек и даже лесок, каких немало на влажном вечнозеленом Западном побережье. А жара, как в Хьюстоне, там редкость.

Хотя даже в Хьюстоне то утро выдалось довольно прохладным. Она выкатила коляску с Кайлом из его палаты в жилом корпусе и отвезла в рощу, к ручью. Синело небо, налетал ветерок, дубки склонялись друг к другу словно заговорщики.

Кайл был худющий, как скелет. Врачи объясняли, что подбирают ему рацион с учетом его небольшого, но стойкого несварения желудка. Зато настроение у него было благостное. Так он реагировал то ли на погоду, то ли на присутствие сестры, то ли на звук ее голоса, то и дело издавая свое негромкое «ах!».

Руководители опекунского совета предварительно одобрили план Сандры переселить Кайла и приступили к обсуждению условий с Сиэтлом. Что касается ее самой… Хоть Боуз и проявлял терпение, не уставая ее подбадривать, ее все еще пугали предстоящие резкие перемены в жизни, несмотря на то, что возвращение к старому было совершенно немыслимо.