- Посмотри на меня и скажи, что происходит, черт возьми! – эхо силы его голоса звякало о стены. – Что значит «все давно кончено»? Если все кончено, я заслужил, чтобы ты сказала это, глядя прямо мне в глаза.

Глядя ему в глаза. Нет. Невозможно.

- Пусти, - взвизгнула я, точно раненое животное, теряющее кровь, действующее в безумстве инстинктов.

Я вырывалась, но сильные руки схватили мои плечи, слегка тряхнули.

- Я ходил вокруг тебя на цыпочках. Понимал твою боль, не настаивал ни на чем, просто просил позволить быть рядом. Так ради всего святого, скажи, что тебе нужно!

Резкие ноты его голоса наждачкой царапали мой слух. Я ощущала, как дрожат его руки, крепкой хваткой удерживающие меня на месте, как его гнев преобразуется в отчаянный вопрос «Почему?». Такой же разъедающий, как мои «Почему?».

Почему мы здесь? Почему нет Мари? Почему так больно? Почему мы уничтожены? Почему все еще живы?

Почему?

- Мне нужна моя дочь, Тэд! Верни мне ее! Верни! – выкрикнула я. Из-под моих запечатанных веками глаз потекли слезы, острыми стрелами заскользили вниз, будто надрезали кожу.

Казалось, я разрывалась на части, внутри меня назрело и взорвалось то, чему уже не хватало места под твердой защитной оболочкой самоустранения.

- Белла.., - дрогнувшим голосом прошептал муж.

- Это все ты. Ты! Где ты был эти двенадцать минут? Всего двенадцать минут! Это ведь мелочь. Появись ты раньше…

Я сглотнула новый ком тошноты, помотала головой:

- Все дело в тебе. Всегда только в тебе. Ты приходишь в мою жизнь, меняешь все. Перестраиваешь под себя. Я не нуждаюсь в этом, слышишь! Говоришь, что надо жить дальше, что мы есть друг у друга. Ты глупец? Оглянись, ничего не осталось. Все кончено. Давным-давно. Еще в тот день, когда ты задержался с дежурства.

Я распахнула слипшиеся веки и взглянула ему в лицо.

Яркий, горящий адовой болью взгляд. Зеркало, отражающее и мою агонию.

- Ничто нельзя вернуть. Мари больше нет. Нашей семьи больше нет. И смотреть на тебя – значит испытывать жуткую муку. Ты – мое напоминание о том, что Розмари мертва. Это невыносимо для меня. Невозможно…

- Она и моя дочь! Думаешь, для меня это выносимо? Подумай, каково мне приходится, и ты.., – в бирюзовых глазах заблестели ответные слезы, голос прервало сухое рыдание.

- Ты сам виноват. Отпустил ее, хотя не должен был. Надеешься на что-то, а надежды нет!

Каждая частица моего тела оплавлялась бескрайней болью, каждое мое слово – истошный крик души, накрученной на острые лезвия страдания.

- Я так долго училась просыпаться и не сворачиваться в клубок от кошмарного осознания реальности. Училась опускать занавес воспоминаний. Училась вообще не думать ни о чем, жить пустотой. Я не хочу двигаться дальше! Не хочу отпускать Мари!

Пелена слез уже полностью скрыла от меня его искаженное лицо. Голова взрывалась мигренью, судорожные вздохи не насыщали воздухом, тело ломило от навалившейся слабости.

- Если бы только ты знал… Я так по ней тоскую…

Я не могла остановиться. Я падала. Распадалась на сгорающие атомы муки. И мне надо было за что-то ухватиться.

Я почувствовала, как крепко он прижал меня к себе. Его теплое твердое тело дрожало вместе с моим.

- Тш-ш-ш, - он качал меня словно в колыбели, пальцы тянули волосы, запутавшись в них, мое сознание уплывало в темноту бесчувствия. – Все будет хорошо, любимая. Пусть не сейчас, зато потом.

Жесткие иглы влажной щетины вжались в мою щеку.

- Ты нужна мне. И что бы ты ни говорила, я нужен тебе. Я чувствую это. Сердце не может обманывать. Все будет хорошо, я залечу все твои раны. Пусть и не сразу. Обещаю тебе… Обещаю. Я люблю тебя. И не будет никогда иначе.

Губы шевелились на моем лбу, ласкали ухо. Потом лепестки прикосновений легли на закрывшиеся веки, на миг накрыли губы. Унимали лихорадку, дарили покой, предрекали новый страх, новую боль.

Я падала. Но мне надо было за что-то ухватиться. Я обернула свои руки вокруг плеч прильнувшего ко мне мужа. Его мокрое лицо зарылось в изгиб моей шеи.

За стенами бушевало море, все еще в мытарствах пронесшейся бури. Но сквозь французские окна я видела, что тучи уже стали подниматься, обозначая надежду на то, что последние искры закатного солнца все-таки пробьются в дом.

ЭПИЛОГ

7 июня. Вашингтон. Отс-стрит.

Она выглядела довольной, но я не желала задумываться о причинах этого.

Видимо, по ее мнению, я демонстрирую какой-то прогресс.

Прогресс – сдвиг с мертвой точки…На движении вперед все еще стояло вето.

Некомфортно пошевелившись на кушетке, я затеребила в руках носовой платок.

До сих пор было непривычно без гипнотически вьющейся перед глазами завесы сигаретного дыма. Будто я была нагой. Уязвимой, открытой каждому взгляду и слову.

За несколько месяцев бесед в этом кабинете я научилась сосуществовать с этим чувством.

Она положила ногу на ногу. Красивые линии лодыжки и колена вновь под черной вуалью узоров.

Доктор Аманда Питт была педантична и консервативна во всем. Кроме легкомысленного настроя, который демонстрируется выбором колготок. Сегодня – продольные и поперечные рисунки точек, расползающихся в овалы. Напоминающие детские представления о каплях дождя на листе альбома.

…Мари часто рисовала дождь. Потом я научила ее рисовать зонтик и крохотную фигурку девочки под ним.

- Есть что-то, что представляет для вас наибольшую трудность на данный момент?

Все еще было тяжело формировать боль в слова. Быть откровенной, выражая то, в чем нельзя быть откровенной, на что нельзя наложить швы разговора по душам.

Расставляя слова в своем будущем ответе, я заскользила взглядом по кабинету.

Безликие белые, бежевые, орехово-коричневые тона сегодня были вплетены в игру солнечного света, делающего их немного волшебными. Витиевато-закрученные буквы на серебристых листах дипломов исчезли за ровной гладью золота, легшей на стекло, - магическое зеркало. Прочертив две ровные широкие полосы – дорожки из желтого кирпича,  солнце затерялось в сухой композиции, занимавшей место в углу: на черных мертвых ветвях, вытянувших сухие кривые и узловатые пальцы к самому потолку, красовались нежно-розовые звезды четырех крупных цветков.

Натуралистичная аллегория городской рутины, убивающей воображение.

- Да, полагаю, есть, - тихо начала свой ответ я. – Тэд почти каждый день бывает у Мари, подолгу говорит с ней, а я… Я не могу. Я хочу, но не хочу, понимаете?

- Вам придется пояснить, Белла, - Аманда Питт смотрела на меня со спокойной сосредоточенностью, ни одна черта лица не дрогнула в эмоции.

Это был будто кивок одобрения для меня.

Мать, которая ни разу не была на могиле своей обожаемой дочери. Эквивалент смертного греха, смоляное неотмывающееся пятно оскорбления памяти.

- Я хочу, чтобы для меня она оставалась живой. Всегда. Если.., - я справилась со спазмом в горле. – Если увижу ее могилу, то Розмари умрет и в моих воспоминаниях.

Доктор Питт, сделав пометку в блокноте, подняла взгляд на меня.

Бессердечность мудрости – вот что было в серых глазах.

- Но вы хотите быть с мужем там?

Я кивнула. Ноздри и глаза защипали подступающие слезы.

Мари больше нет. Скоро уже будет год…

И каждое утро я, просыпаясь, заново выстраиваю себя. Реанимирую. Учусь дышать, двигаться и наполнять свою жизнь шелухой смысла под громкий шепот своего рефрена. Учусь спокойно шагать по всаживающейся в кожу стеклянной крошке чувства своей вины.

Да, мне хотелось бы говорить с ней так же свободно, как и Тэд. Сидя у ее могилы. Воспринимая факт смерти так же безмятежно, как факт жизни.

Нет. Невозможно.

Мне так много нужно сказать моему солнышку!.. В последние дни мне казалось, что она совсем оставила меня…