– Сэр, – промолвил он, – позвольте выразить глубочайшую признательность за любезное приглашение. Я почту за честь быть вашим гостем.
На следующее утро без пяти девять Спарго уже стоял в старомодной гостиной с видом на цветущий палисадник и жал руку мистеру Куотерпейджу-старшему. После шумных приветствий тот представил его своему сыну, мистеру Куотерпейджу-младшему, – приятному джентльмену лет шестидесяти, казавшемуся на фоне своего отца почти мальчишкой, – и мисс Куотерпейдж, моложавой даме, чуть моложе брата, – после чего все перешли к столу, щедро заставленному лучшими блюдами этого сезона. Мистер Куотерпейдж-старший был румяным и свежим: для Спарго явилось откровением, что человек в его возрасте может сохранить столько бодрости и жизнелюбия и такой прекрасный аппетит.
Во время завтрака разговор естественным образом зашел о серебряном билете и о том, как он оказался в руках Спарго: вопрос, над которым мистер Куотерпейдж по-прежнему ломал себе голову. Журналист решил, что пора пролить свет на род своих занятий, и продемонстрировал рекомендательное письмо, которым снабдил его главный редактор «Наблюдателя», сообщив о своих журналистских изысканиях и о том, что нашел билет под подкладкой старого сундучка. Но не упомянул о деле Марбери, заботясь прежде всего о том, чтобы мистер Куотерпейдж сам вывел его на верную дорогу.
– Вы даже не представляете, мистер Спарго, – заявил старый джентльмен, когда завтрак закончился и они уединились в маленькой библиотеке, битком набитой материалами о скачках и других спортивных состязаниях, – как много для нас значило владение одним из таких серебряных билетов. Вот, кстати, висит мой собственный – в красивой рамочке и крепко прикрученный к стене. Эти пятьдесят серебряных билетов были выпущены к первым нашим скачкам в 1781 году. Их изготовил местный ювелир, чьи потомки до сих пор занимаются в городе тем же ремеслом. Билеты передали пятидесяти лучшим семьям города в вечное владение – тогда никто не думал, что сами скачки могут когда-то прекратиться. Вместе с билетами владельцы получали большие права и привилегии. Не только они сами, но и члены их семей имели свободный и бесплатный доступ на трибуны, в паддоки и к беговым дорожкам. Владелец билета и его старший сын, по достижении им совершеннолетия, приглашались на праздничный банкет. Он устраивался в честь проведения скачек, на нем в былые времена – да, да, мистер Спарго! – присутствовали члены королевского семейства. Как вы понимаете, такие билеты мог получить далеко не каждый.
– А когда скачки прекратились? Что было потом?
– Семьи, владевшие билетами, стали считать их реликвиями и обращаться с ними соответственно, – ответил мистер Куотерпейдж. – Одни, как я, вешали их в рамочке на бархатной подкладке, другие запирали в надежном месте, но я уверен: все относились к ним очень бережно. Вчера вечером в «Драконе» я сказал, что могу вспомнить пятьдесят семей, владевших билетами. Так оно и есть. Но, – тут мистер Куотерпейдж вынул из ящика толстую тетрадь в пергаментной обложке и бережно положил ее на стол, – я хочу предложить вам небольшую подборку моих заметок, посвященных скачкам, где приводится полный список первоначальных владельцев, а также второй, с именами тех, в чьем распоряжении они оказались после отмены скачек. Так вот, мистер Спарго, с помощью двух этих списков я могу проследить любой билет – кроме того, что находится в вашем кошельке.
– Любой? – удивился журналист.
– Да. Все семьи по-прежнему живут в Маркет-Милкастере, поскольку люди у нас весьма консервативны и не любят покидать родные места, или неподалеку от него. Не представляю, как и почему попавший к вам билет – а он, несомненно, подлинный – мог оказаться в чужих руках.
– Возможно, он не переходил в чужие руки, – возразил Спарго. – Я уже говорил, что его нашли в подкладке старого сундучка. Дело в том, что владелец сундучка скончался.
– Скончался! – воскликнул мистер Куотерпейдж. – Но кто… подождите… у меня возникла идея. Разумеется! Как я сразу об этом не подумал?
Старый джентльмен раскрыл пергаментную тетрадь и пролистал несколько страниц, пока не отыскал упомянутый им список. Он показал его Спарго.
– Здесь перечислены все владельцы серебряных билетов, сохранившие их после отмены скачек, – сообщил старик. – Если бы вы лучше знали наш город, вам было бы понятно, что мы говорим о наиболее именитых и почетных гражданах: все они входили в состав городского совета. Видите, здесь значится моя фамилия – Куотерпейдж. А вот Луммис, Кайе, Скин, Темплби – джентльмены, которых вы видели вчера вечером. Это самые старые и уважаемые семьи в городе. И все они указаны в списке. Я лично знаком с каждой из них. Сейчас многие владельцы уже умерли, но билеты достались их наследникам. Все это так, однако теперь, поразмыслив, я понял, что среди них есть человек, о ком я уже давно ничего не слышал. Вероятно, именно его билет и попал вам в руки. Впрочем, мне всегда казалось, что он давно утратил его.
– И кто этот человек? – спросил Спарго, почувствовав, что сейчас услышит нечто важное. – Как его звали?
Палец старика скользнул по списку.
– Вот! – воскликнул он. – Джон Мэйтленд.
Спарго склонился над красиво написанными строчками.
– Верно, Джон Мэйтленд, – пробормотал он. – Но кто он?
Мистер Куотерпейдж покачал головой:
– Если бы вы жили в Маркет-Милкастере двадцать лет назад, то прекрасно знали бы, кто такой Джон Мэйтленд. Было время, сэр, когда он считался самым известным человеком в нашем городе, да что там – во всей округе. Вот местная газета от 5 октября 1891 года. Прочитайте ее, мистер Спарго, и вы узнаете все о Джоне Мэйтленде. Давайте я схожу на часок-другой в свою контору, чтобы поболтать о делах с сыном, а вы тем временем посидите у меня в саду с газетой – и одной из моих сигар – и прочитаете в ней все, что сочтете нужным. А потом я вернусь, и мы еще немного побеседуем.
Журналист взял старую газету и направился с ней в залитый солнцем сад.
Глава восемнадцатая
Старая газета
Развернув газету, Спарго сразу нашел нужную ему статью, напечатанную под огромным заголовком. Он закурил сигару и, устроившись поудобнее, начал читать:
«Квартальная сессия в Маркет-Милкастере
СУД НАД ДЖОНОМ МЭЙТЛЕНДОМ
В прошлую среду, 3 октября 1891 года, в городской ратуше состоялась квартальная сессия мировых судей под председательством королевского адвоката Генри Джона Кэмерноуэна, эсквайра, в лице достопочтенного мэра Маркет-Милкастера (Олдерман Питтифорд); викария Маркет-Милкастера (преподобный П.Б. Клаббертон, магистр теологии, декан округа); Олдермана Бэнкса, мирового судьи; Олдермана Питерса, мирового судьи; сэра Гервэйса Рэктона, мирового судьи; полковника Флюдгэйта, мирового судьи; капитана Мюррилла, мирового судьи, и других джентльменов и членов магистрата. В зале присутствовало много публики, ожидавшей суда над Джоном Мэйтлендом, бывшим управляющим банка Маркет-Милкастера, а на почетных местах собралась вся элита города, в том числе немало дам, проявивших огромный интерес к данному процессу.
Председатель, возглавляющий большое жюри, заявил, что, к его большому сожалению, те благоприятные впечатления, которые сложились у него после двух прежних официальных визитов в Маркет-Милкастер, – он имел в виду факт, что в обоих этих случаях его друг, достопочтенный мэр города, преподнес ему белые перчатки[1], – на сей раз не возникли. Весьма печально и достойно сожаления, сказал он, что на скамье подсудимых оказался человек, чьи предки на протяжении многих столетий занимали самые высокие посты в городе. Более того, этот гражданин обвиняется в серьезном преступлении, особенно предосудительном для такой коммерческой нации, как мы: присвоении денег банка, который он много лет возглавлял в качестве управляющего и с которым его связывали тесные отношения еще со школьных лет. Нет никаких сомнений, что обвиняемый признает свою вину, поэтому он не видит необходимости наставлять жюри в данном вопросе и лишь просит их оценить и осознать всю тяжесть совершенного проступка. После этого председатель обсудил с большим жюри несколько более мелких дел, рассмотренных позже в то же утро; затем был объявлен перерыв, а по его окончании зачитан утвержденный проект обвинительного акта и избран состав малого жюри.
Джону Мэйтленду, сорока двух лет, из Бэнк-Хаус, Хай-стрит, Маркет-Милкастер, было предъявлено обвинение в присвоении денег его работодателей, имевшее место 23 апреля 1881 года, в размере 4875 фунтов, 10 шиллингов и 6 пенсов. Подсудимый, чрезвычайно бледный и подавленный, появился в сопровождении мистера Чарльза Дулиттла, известного адвоката из Кингсхейвена. Сторону обвинения представлял мистер Стивенс.
Сразу после предъявления обвинения Мэйтленд признал себя виновным.
Обращаясь к председателю, мистер Стивенс заявил, что в его намерения не входит оказывать чрезмерное давление на подсудимого, тот, судя по всему, принял мудрое решение признать свою вину по одному из пунктов обвинения. Однако в интересах правосудия он считает своим долгом предоставить суду детали прискорбного и бесчестного поступка, который привел к растрате денег. В связи с этим он хочет подробно и последовательно изложить все обстоятельства дела. Обвиняемый, Джон Мэйтленд, происходит из старой и уважаемой в городе семьи; по сути дела, не считая его малолетнего сына, он является последним в своем роде. Его отец был управляющим в том же банке. После окончания местной школы и по достижении совершеннолетия Мэйтленд также поступил на службу в банк; в возрасте тридцати двух лет унаследовал место отца; еще в течение десяти лет занимал эту почетную и ответственную должность. Директора питали к нему полное доверие, они рассчитывали на его порядочность и честность, в конце концов ему предоставили полную свободу действий. Он превратился в настоящего главу фирмы, под его контролем находилось абсолютно все, без каких-либо ограничений. Насколько разумно было давать подобную свободу своему сотруднику, это мистер Стивенс оставляет без комментариев; в любом случае можно видеть некую справедливость в том, что основной ущерб от его действий понесли именно директора, поскольку они сами их и спровоцировали. Нам следует выяснить, в чем заключался ущерб. Обвиняемый признал себя виновным по первому пункту обвинения. Но таких пунктов не менее семнадцати. Он признался в хищении приблизительно 4875 фунтов стерлингов. Но согласно всем семнадцати пунктам обвинения, данная сумма гораздо больше и составляет – только представьте! – 221 573 фунта, 8 шиллингов и 6 пенсов. Это факт: банк потерял 200 000 фунтов стерлингов, и это случилось прежде, чем изумленные директора узнали, что у них вообще что-то происходит. Самая неприятная деталь во всем этом деле заключается в том, что ни одного пенни из пропавших денег так и не нашли. Адвокат обвиняемого попытался убедить жюри, что тот сам был обманут другим человеком, к сожалению, не присутствующим в суде: человеком, который также был очень хорошо известен в городе, но сейчас умер и поэтому не может быть вызван в суд. Но был он обманут или нет, это никак не оправдывает хладнокровного и обдуманного преступления, совершенного обвиняемым. Мистер Стивенс счел необходимым упомянуть данные факты, чтобы продемонстрировать суду подлинные масштабы нанесенного ущерба и принять их во внимание при рассмотрении дела.
Председатель спросил, есть ли вероятность, что украденные деньги будут возвращены.
Мистер Стивенс ответил, что, насколько ему известно, это невозможно, поскольку, по словам самого обвиняемого и других свидетелей, вся упомянутая сумма была полностью утрачена после смерти того человека, о котором он сказал выше.
Затем мистер Дулиттл взял слово в защиту обвиняемого. Он поблагодарил мистера Стивенса за подробное и беспристрастное изложение дела и заверил, что не намерен принижать вину подзащитного. Однако в интересах дела намерен рассказать подлинную историю случившегося. Всю свою жизнь, вплоть до недавнего времени, его подзащитный служил образцом честности и добропорядочности. К несчастью для него – и для многих других жителей Маркет-Милкастера, – три года назад в городе появился человек по фамилии Чамберлен, который поселился на Хай-стрит и открыл свое дело в качестве биржевого брокера. Обладая приятной внешностью и обходительными манерами, Чамберлен сумел расположить к себе множество людей, в том числе и его несчастного клиента. Ни для кого не секрет, что Чамберлен убедил нескольких горожан предоставить в его распоряжение денежные средства; не секрет и то, что для многих клиентов это закончилось плачевно. Что касается Мэйтленда, то, к несчастью для себя, он проникся к этому человеку доверием, начал с ним сотрудничать. Постепенно их совместная деятельность расширялась, приобретая все большие масштабы. Безусловно веря Чамберлену и его методам, Мэйтленд передавал в его руки огромные суммы денег.
Председатель попросил мистера Дулиттла уточнить, имеет ли он в виду собственные средства подсудимого. Мистер Дулиттл ответил, что, к сожалению, речь идет о деньгах, принадлежавших банку. Его подзащитный питал столь безусловное доверию к Чамберлену, что не сомневался в благополучном исходе всего этого предприятия, надеясь, что вложенные средства будут не только возвращены, но и сильно приумножены.
Председатель заметил, что подсудимый, вероятно, собирался положить полученную прибыль в свой карман. Мистер Дулиттл сказал, что подзащитный заверил его в том, что из упомянутых денег Чамберлен сразу пустил в оборот 200 000 фунтов стерлингов, причем он, подзащитный, не имеет ни малейшего понятия, что тот с ними сделал. Увы, к сожалению для многих горожан и в особенности для его клиента, Чамберлен неожиданно скончался в самом начале судебного расследования, так что теперь нет возможности проследить судьбу пропавших денег. Следует отметить, что Чамберлен умер при весьма странных обстоятельствах, столь же загадочных, как и все это дело.
Председатель спросил, может ли он добавить что-нибудь еще в защиту подсудимого, чтобы смягчить грозящий ему приговор. Мистер Дулиттл ответил, что у него есть лишь несколько замечаний и он хотел бы довести их до сведения суда. В пользу его клиента свидетельствует то, что до последнего времени он не был замечен ни в каких предосудительных поступках и не совершал ничего такого, что позволило бы усомниться в его честности. Но потом, по несчастному стечению обстоятельств и по собственной глупости, позволил ловкому мошеннику склонить его к неблагоразумному поступку. Теперь этот человек предстал перед иным, высшим судом, а подзащитному приходится нести всю ответственность за последствия его сомнительной деятельности. Надо полагать, Чамберлен собирался использовать деньги в своих личных интересах, и еще есть шанс, что они все-таки найдутся. Он просит суд принять во внимание безупречное прошлое своего клиента, а также факт, что, какой бы ни была дальнейшая судьба подзащитного, его деловая карьера уже потерпела крах.
Председатель заметил, что не услышал ничего, что могло бы смягчить участь подсудимого. Столь бесчестный поступок, безусловно, заслуживает серьезного наказания, и Джон Мэйтленд приговаривается к тюремному заключению сроком на десять лет.
После приговора Мэйтленда вывели из зала суда и переправили в тюрьму графства Саксчестер».
