Когда Тремэн, Анбрюн и Потантен — он приехал следом за врачом и Гийомом с корзиной, полной подарков от женщин из «Тринадцати ветров» — приблизились к кровати, Элизабет приветствовала их улыбкой:

— Посмотрите, какой он красивый! Он похож на своего отца, и я уверена, что даже младенец Иисус не был красивее!

Мадемуазель Анн-Мари рассмеялась.

— Ни одна новоиспеченная мать не удержалась от того, чтобы сравнить своего малыша с младенцем Иисусом, даже если новорожденный выглядел ужасно!

Но бросив быстрый взгляд на троих мужчин, подходивших на цыпочках к кровати и нагруженных подарками, которые между ними щедро распределил Потантен, она добавила:

— Должна сказать, что на этот раз сходство потрясающее: вот и волхвы пришли!

Все засмеялись. Только Гийом сделал это через силу, так как ему пришлось не по душе это евангельское сравнение. Разве после появления волхвов Марии, Иосифу и Младенцу не пришлось бежать в Египет? Такое сравнение ему не нравилось.

В доме царила радость, и все же появление на свет этого ребенка отличалось от всех прочих. Старые слуги, подавшие гостям легкую закуску, хотя было далеко за полночь, оделись в праздничные ливреи. Служанки не забыли о своих самых красивых высоких вышитых чепцах, а госпожа де Шантелу, взявшая ребенка у матери, чтобы доверить его Белине, временно возведенной в ранг гувернантки, надела для этого белые перчатки. И, проходя мимо колыбели, которая была вся в кружевах, графиня обязательно преклоняла колени, как перед алтарем.

На заре прибыл кюре, старый священник, чудом избежавший революционного топора, который совершил помазание ребенка, чтобы Господь хранил его до обряда крещения в церкви. Он называл его «господином Луи Шарлем Гийомом Иоанном». Руки у него тряслись от волнения, в глазах стояли слезы. Он едва осмеливался поливать крошечную голову младенца с короткой почти белой прядкой волос святой водой, которая должна была уберечь его от всяких злоключений до крещения в церкви. Потом, стоя за импровизированным алтарем, кюре отслужил мессу. Во время нее все слуги замка стояли на коленях, несмотря на ревматизм. Тремэны, врач и повитуха присоединились к ним, а Элизабет заснула с улыбкой на губах. Наконец, гости решили, что им пора отправляться домой.

Гийом чувствовал, что сквозь радость пробивается разочарование. Он надеялся, что Розу де Варанвиль успеют предупредить, и он сможет увидеться с ней подальше от ее друзей, по-прежнему гостивших у нее.

В самом деле, семейство де Ламориньеров так и не покинуло гостеприимный замок Это крайне раздражало Гийома и вызвало пересуды. За это время Гийом ни разу не виделся с той, кого любил еще более отчаянной любовью, потому что уже не питал никаких надежд. Он знал, что баронесса часто приезжает в Шантелу, но удача отвернулась от него, и они ни разу там не встретились. Эта ночь Святого Иоанна, святая ночь, как известно каждому, ночь чудес, лекарственных трав, собранных в нужный момент, и обмена клятвами между влюбленными, заканчивалась, не оставляя ему даже маленькой надежды.

Неожиданная печаль друга не прошла незамеченной для Пьера Анбрюна. Они возвращались вместе, отправив Артура с хорошими вестями в Варанвиль, и врач решил выяснить причину этой грусти.

— Куда пропала твоя радость, старина? Это твой первый внук, и ребенок чудесный!

— Все верно! Но я бы хотел, чтобы он был менее помпезного происхождения. Луи де Варанвиль обрадовал бы меня куда больше, и я бы намного меньше тревожился о нем, чем о Луи де Бурбоне!

— Насколько я тебя знаю, ты бы даже предпочел Луи Тремэна!

— Элизабет — мать-одиночка? Благодарю покорно! Нет, если хочешь знать, я бы больше всего обрадовался девочке.

— Что за новости? Для матери рождение сына — это всегда победа.

— Обычно — да, но нужно думать о последствиях, которые при данных обстоятельствах могут стать драматическими. Ты забываешь, что теперь у нас император, и Фуше снова взялся за дело. Кроме того, в конце февраля — в ночь «очистительного огня» — у меня был гость. Сейчас Элизабет на седьмом небе от счастья, она утопает в мечтах, но что с ней будет, если я расскажу ей, что она никогда более не увидит своего мужа?

— Что? Но...

— Останься ненадолго у меня, я введу тебя в курс дела. Здесь и у лесов есть уши. Возможно, ты сумеешь дать мне совет. Должен признаться, что я просто не представляю, как поступить.

Спустя некоторое время Анбрюн уже возвращался к себе домой в лучах зари, розовое сияние которой отражало море. После их разговора Тремэн уже не был таким напряженным, он почти успокоился. И это благодаря здравомыслию доктора, которое он унаследовал от матери-шотландки и отца-нормандца.

— Страх не избавит тебя от опасности, Гийом, и все, что вы придумали с Потантеном, не стоит выеденного яйца. Прежде всего, Элизабет никогда не согласится выдать мальчика за девочку. Особенно если ты не хочешь рассказать ей все то, о чем поведал тебе шевалье. Что касается опасности, то я не отрицаю ее существования, но я не верю, что в настоящее время в Париже кого-то интересует молодая женщина, спрятавшаяся на самом краю Котантена. Лучше всего не привлекать к вам внимания, а этого не избежать при том переезде, который вы задумали. Но я настоятельно советую тебе привезти дочь в «Тринадцать ветров». Нигде она не будет так защищена, как под твоим крылом.

Это слово заставило Гийома улыбнуться.

— Ты так считаешь?

— Элизабет пора вернуться в отчий дом. И не говори мне, что это не доставит тебе огромную радость. С тобой будут твоя дочь и твой внук, и никакого зятя, присутствием которого ты в конце концов начал бы тяготиться. И это не считая того, что все эти реверансы, которыми окружают малыша в Шантелу, могут закончиться катастрофой. Когда хотят кого-нибудь спрятать, его не сажают на трон. Итак, Версаль, двор, этикет, обо всем этом надо забыть! Это нездоровая обстановка!

— Согласен. Но я не могу запереть Элизабет в доме, поэтому для ее нового состояния необходимо придумать хотя бы подобие объяснения!

— Легко! Твоя дочь сбежала. Она вышла замуж без твоего разрешения, разумеется, но все-таки она замужем. Ты доверишься священнику, и когда твою дочь увидят в церкви, никому и в голову не придет сомневаться, что ее муж действительно был вынужден эмигрировать, потому что принимал участие в заговоре против Бонапарта. Вы даже не солжете! И все успокоится...

— А как быть с именем? Какое имя она будет носить? Не могу же я объявить ее королевским высочеством и герцогиней Нормандской!

— Ты обсудишь это с госпожой де Шантелу. Она знает королевских родственников как свои пять пальцев и сумеет подсказать тебе, какое имя Элизабет сможет носить, чтобы не вызвать неудовольствия своего мужа, если он все же вернется. Что касается мальчика, постарайся просто вырастить из него настоящего мужчину, истинного Тремэна! Это стоит всех Бурбонов в мире. И его жизнь будет намного легче!

Успокоенный Гийом все-таки отправился спать. Он умирал от усталости и впервые за очень долгое время заснул спокойным, тихим сном без всяких кошмаров. Ему даже в голову не приходило, что у него будет всего лишь восемь спокойных дней. Восемь коротеньких дней! И ни днем больше...

Всадник, остановившийся утром 30 июня у крыльца дома «Тринадцать ветров», был бледным как смерть и трясся, словно в лихорадке. Это был тот же самый верховой курьер, уже далеко не молодой мужчина, который привез известие о начале родов. Он с детства служил графине де Шантелу и наравне с другими слугами был почти членом семьи. Его глаза были полны слез, но он отказался отвечать на вопросы Дагэ. Курьер заговорил, только увидев Тремэна:

— Ребенка украли! Я хотел сказать, господина Луи!

Гийом тоже побледнел. Схватив за плечи курьера, который еле держался на ногах, он не слишком любезно усадил его на одно из кресел в вестибюле.

— Повторите, что вы сказали! Только медленно, прошу вас!