Капрал Пелуз неожиданно встал. От гнева его маленькие глазки стали совсем ледяными.

— Довольно! Если у вас там в «Тринадцати ветрах» я бы нашел гнездо заговорщиков, это меня не сильно бы удивило!

— Где же ваша логика, капрал? Если бы мы были заговорщиками, мы бы не стали доносить друг на друга!

— Бросьте! Можно ненавидеть друг друга, хотя я никак не могу взять в толк, как можно желать зла такой красивой даме! В любом случае я достаточно услышал для этого вечера. Но так как я собираюсь завтра отправиться и допросить всю вашу компанию, вы останетесь здесь, под надежной охраной!

Тремэн вскочил так стремительно, что его стул закачался.

— Под надежной охраной? Иными словами, вы меня арестуете? Но у вас нет на это права!

— Когда речь идет о преступлении, у меня есть все права, но пока вы не арестованы. Я пока вас ни в чем не обвиняю.

— Не вижу разницы.

— Все просто: я не хочу, чтобы вы вернулись домой и сговорились со всеми остальными. Поэтому вы проведете ночь здесь, чтобы не помешать моему расследованию. Я должен сам во всем разобраться... И я не советую вам сопротивляться! Вы только усугубите ваше положение. Потом, когда я все узнаю, я приму решение.

— Я не намерен сопротивляться. Но вам все-таки следовало бы проявить больше осторожности и узнать мнение вашего начальства. Меня очень хорошо знают в этих местах.

— Я знаю об этом, но это не значит, что вам не в чем себя упрекнуть.

Капрал потряс колокольчик. Практически тут же появились два жандарма, и Гийом, несмотря на его протесты, вскоре оказался в маленькой комнатке с голыми стенами и единственным узеньким зарешеченным окошком. В ней была лишь перегородка, за которой обычно запирали тех, кто воровал кур, или же других мерзавцев.

Гийом провел в ней несколько самых трудных часов своей жизни. На смену ошеломлению от того, что с ним обошлись настолько бесцеремонно и с таким презрением к правам человека, пришла бурлящая ярость, от которой у него сразу пропало желание спать. И гнев не оставлял его до глубокой ночи. К нему постепенно примешивалось смутное чувство тревоги: упрямство почти безумной женщины в сочетании со скудоумием функционера, желающего выслужиться, могут поставить под угрозу все то, что он создавал всю жизнь, и, возможно, даже привести к его смерти. В какое-то мгновение в тягостной тишине камеры Гийом впал в отчаяние, поверил, что удача отвернулась от него, что теплый и прочный мир вокруг него рухнул. «Должно быть, я старею, — подумал он. — Если я не смогу больше никому верить и перестану доверять самому себе, это значит, что моя броня уже не такая прочная и я стал уязвимым».

Но хуже всего была, пожалуй, ненависть, горькая, отвратительная, отравляющая ему душу, по отношению к женщине, виновной в его падении. Она прилепилась, словно раковая опухоль, к внутренностям его дома, с невиданной настойчивостью продолжая разрушать все вокруг и удовлетворяя свою потребность в мести. Если он выйдет отсюда, пусть Лорна более не ждет от него подарков: он вырвет ее из дома «Тринадцать ветров». Даже силой, если потребуется! Больше никакой жалости, никаких отсрочек! У нее будет кров, будут средства для жизни, но впредь ноги мисс Лорны Тримейн не будет в его поместье. Даже если дело кончится огромным скандалом!

Тремэн предавался этим размышлениям, когда перед жандармерией вдруг послышался шум, напоминающий морской прилив. До него смутно доносились голоса, а потом раздался грохот отпираемых замков и отодвигаемых засовов. Дверь неожиданно распахнулась. На пороге появился растерянный жандарм:

— Выходите быстрее! Иначе они все тут разнесут.

И в самом деле, в той комнате, где накануне с ним беседовал капрал Пелуз, командиру отделения жандармов приходилось справляться с небольшой взволнованной толпой. В передних рядах Гийом увидел Анн-Мари Леусуа, Пьера Анбрюна, Артура, Адама, Потантена и Дагэ. За ними стояли только друзья: семьи Кантен и Калас, нотариус Лебарон, еще несколько знакомых и кюре Жан Бидо. Все говорили одновременно, не позволяя несчастному капралу вставить ни слова.

Произошло следующее: возвращаясь домой после рыбалки, Андре Калас увидел, как один из жандармов отвязывает от кольца, вбитого возле входа в жандармерию, коня и собирается вести его в конюшню. Рыбак мгновенно узнал Сахиба, чья черная масть была отлично известна в этих краях. Разумеется, он задал несколько вопросов, на которые жандарм ответил так, что у Каласа волосы встали дыбом от возмущения. Оказывается, командир отделения жандармов только что арестовал Гийома Тремэна.

Как и их капрал, все жандармы были приезжими, поэтому Калас не стал с ним разговаривать. Он бегом вернулся домой, предупредил отца, а тот сообщил о случившемся всем остальным. Общая мысль была такова: «Если позволить этим чужакам сажать людей под замок, когда им вздумается, мы все окажемся заложниками их капризов. Они к тому же не отличаются большим умом...» Поэтому решили первым делом обратиться к мадемуазель Леусуа, по общему признанию, самой умной женщине в этих местах. Тем более ее с Тремэнами связывали особые отношения.

Когда они подошли к жандармерии, то там встретили кавалерийский отряд из «Тринадцати ветров». Встревоженные отсутствием отца, Артур и Адам с легкостью добились правды от своего наставника, рассказали обо всем Потантену, который решил, что необходимо ехать за Гийомом. К ним присоединились Дагэ и Джереми Брент. Все сошлись в одном: нужно идти вызволять Гийома оттуда, куда его отправило «разоблачение» англичанки. Чтобы придать «делегации» еще больший вес, Потантен решил привести аббата Бидо, святого человека, который мог бы выступить в защиту нравственности Гийома. Правда, кюре не был в курсе того, что происходит в доме «Тринадцать ветров». Но ему очень нравился Гийом, чью храбрость и прямоту он успел оценить, хотя христианином тот был отнюдь не прилежным.

Пелуза подняли с постели протестующими криками, но он все же попытался защитить свою точку зрения.

— Но эта дама пришла с жалобой. Она требует своего ребенка, и пока она его не найдет...

— Гийом останется под замком? — воскликнул Луи Кантен. — Э, так он вообще не выйдет на волю!

— Тем более что ребенка никто никогда и нигде не найдет, — добавил Потантен.

— Потому что он никогда не существовал! — устало объяснил Пьер Анбрюн. — Разве только в воображении мисс Тримейн. А у нее больное воображение, потому что ум этой женщины поврежден. Она хочет любой ценой стать хозяйкой «Тринадцати ветров».

— Вот только у нее это никак не получается, — вступила в разговор мадемуазель Анн-Мари, — и она действует любыми способами. Поверьте мне, капрал, не позволяйте ей втянуть вас в дурно пахнущую историю. Вы ничего не выиграете, кроме неприятностей. Гийом Тремэн в достаточно хороших отношениях с Первым консулом. Многие его корабли воюют против англичан. И на вашем месте я бы с большим подозрением отнеслась к словам полубезумной женщины, которую в «Тринадцати ветрах» держат из жалости, но ведь она подданная вражеского королевства... Ах да! Я чуть не забыла. Я принесла немного успокоительного сиропа для вашей жены. Все эти люди, заполнившие жандармерию в столь поздний час, должно быть, ее потревожили. А в ее положении...

Госпожа Пелуз действительно ожидала ребенка, и она уже приглашала старую повитуху, чтобы та посмотрела, как развивается беременность. Речь мадемуазель Анн-Мари заставила командира отделения жандармов задуматься. При упоминании о Бонапарте он изменился в лице. Забота о будущей матери давала Пелузу возможность выйти из этой ситуации без особого ущерба для своей репутации в глазах сограждан. Пожалуй, он бы стал даже чуть популярнее в этом городке, где на него смотрели с подозрением. У капрала было достаточно здравого смысла, чтобы понимать, где его выгода. Кроме того, он уважал мадемуазель Леусуа. А так как все уверяли, что молодая дама не в своем уме, Гийома сразу же освободили под радостные крики присутствующих. Тремэн даже услышал некое подобие извинений, которые принял, без злобы протянут руку своему недавнему мучителю.