Молву народ сочинил такую, какую хотел слышать. В Желтом Броде и до немецких пограничников эта молва докатилась. Да и командование их уже проинформировало. А в ней правды – только то, что один из партизан в черном пальто был в Поварчицах, а на рассвете пришел партизанский отряд и разогнал полицию. Вот почему немцы не открыли стрельбу по мне. Ждали, что следом за мной пойдут сотни.
Как выяснилось потом, после Поварчиц отряд повернул на Плянту, а затем на райцентр Красная Слобода. Там Корж забрал семью своего погибшего в Испании товарища. Отряд прошел по деревням и 11 октября в пять часов утра форсировал на плотах и лодках реку Случь у деревни Скотомогилы.
А мои злоключения продолжались. Решил идти на Махновичи ночью. Дорогу знаю, иду уверенно. Но что за чертовщина? За мной кто-то идет. Я делаю шаг – и он (воображаемый) шаг. Я два шага – и он два шага. Тихо, ни звука. Опять пошел, и опять за мною кто-то. Залег в кювет, и снова тишина. Оказалось, сам себя пугал. Вечером подморозило, подмерзли полы моего пальто. Я шаг, а полы, как деревянные, издают звук в такт шагам. И смех и грех.
Обошел стороной деревеньку Махновичи, боясь засады. Прошел Грудок, за которым были кладки через топкое болото. На Полесье всегда делали «дорожку» – кладки по топям. Клали по две-три жерди, закрепляли их прутьями из лозы и по этим кладкам ходили. Обязательно с длинной палкой. Сорвешься, и болото тебя засосет. Если никто не поможет, можешь стать покойником.
В темноте я кладок не нашел. Шестом прощупал весь край болота – ну нет, и все. Куда подевались кладки – одна ночь знает. Устал я сильно и замерз. Развел костер, обогрелся. Один бок погреешь, другой замерзает. Не заметил, как уснул.
Крепко спал. Проснулся от холода, яркого солнца и испугался. Испугался тишины и собственной беспечности. Меня же могли голыми руками взять. Наверно, никакой силы воли у человека не хватает, когда валится с ног от усталости.
Утром я нашел кладку быстро. Благополучно перешел топкое болото и двинулся знакомым лесом в район деревни Ходыки. Пришел в старый лесной лагерь, где стояли летом до октября. Лагерь пустовал. Потрогал рукой кострище. Холодное – значит ушли давно. Посторонние, видать, не навещали лагерь. Буданы (шалаши) из ветвей и сена целы.
Как дать знать своим, что я здесь? Нашел пустой бочонок и написал: «Доктор Айболит ушел в гости к летчику Громову». Для постороннего – бред, для наших – сигнал. Эдуард ушел в деревню Обидемля к леснику Добролету. Громов – псевдоним нашего партизана.
Вечерело. Костер разводить побоялся. Забрался на стог сена в центре луговины. Почему в центре? Чтобы можно было наблюдать за обстановкой.
Утром пришел в новый лагерь. Там оставались раненый Григорий Карасев, Змитер Хомицевич, дед Дубицкий и две женщины: Вера Некрашевич и Анна Васильевна Богунская. Обрадовались моему приходу. Принес им поварчицкого хлеба, сала и кусок масла для раненого.
Отряд вернулся на свою базу 12 октября. Я уже три дня был в лагере. Успел с Верой Некрашевич сходить за продуктами в колхоз имени Кирова. От Коржа мне вначале досталось:
– Как же ты отстал от отряда? Сколько мы нервов потратили и времени.
Оказывается, перед Поварчицами Корж остановил сводный отряд на привал. Пересчитал всех партизан, как говорят, «по головам». Одного нет. Кого? Искали среди тех, кто шел в хвосте колонны. А я всегда ходил в голове. Иван Чуклай – за командиром, я – за комиссаром. Долго проверяли, наконец догадались, что нет «доктора» (в то время я был еще и «доктором», но об этом отдельно).
Корж послал группу партизан искать меня. Да кто мог подумать, что я уже в гарнизоне. Кому могло прийти в голову одному идти в полицейский гарнизон! А рядом, в райцентре Старобин, немецкий гарнизон. Правда, потом Корж похвалил все-таки: молодец, мол, не растерялся, не струсил, проявил находчивость, доказал, что безвыходных ситуаций не бывает.
Когда В.З. Корж после войны написал свои мемуары и упомянул об этом происшествии со мной, то рецензент, его друг, Герой Советского Союза Ваупшасов в рецензии написал: «Это чистый вымысел. Такого не могло быть».
Корж возмущался:
– Как не могло быть! Свидетели еще живы.
Прошло более полувека. Я часто задавал себе вопрос: было ли страшно одному в Поварчицах? Нет, пугаться было некогда. Мозг был занят другим. Перед тобой трудности, которые нужно превозмочь. Значит, думай, как это сделать.
Страшновато стало только один раз, когда проснулся утром у потухшего костра около Махновичей. Могли ведь взять меня, сонного, голыми руками. Вот тут-то прошиб меня озноб. Но это было тогда, когда главные опасности остались позади. О том, что могли убить, не думал. Тогда каждый день могли убить, поэтому каждый день мы были готовы и к бою, и к смерти.
Страх – это нормальное состояние человека. Но если со страхом не совладал – то трус. Важно уметь подавить страх. Я был во многих боях, в том числе ночных. Хорошо помню то напряжение, которое овладевало перед самым боем. Но столь же хорошо знаю, что страх пропадал после первых выстрелов. Иногда страшнее тишина.
И еще одно. Спал на холодной мерзлой земле. Трижды переплыл речку Случь при минимальной температуре. Заболел воспалением легких? Нет. Не помню, был ли насморк. Кажется, нет.
Вот тут тоже загадка для мирной жизни. Объяснение одно – выручало напряжение всех человеческих сил. Это, наверное, было допингом. Ежеминутная опасность мобилизовала защитные силы молодого организма.
А все-таки было ли страшно? Когда вспоминаешь теперь, через полвека, становится страшно. Одиннадцать дней – мелочь по сравнению с вечностью. Но сколько раз был на грани смерти за эти дни. Самое тяжелое – муки неизвестности. Где мои товарищи? А что если они уйдут за линию фронта? Как раз в те дни на эту тему шли горячие дискуссии в отряде.
Что я буду делать один? Прятать винтовку и идти наниматься пастухом? Или «подпаском» к солдатке? Впереди зима, первая военная партизанская зима. Ни о чем не думал, кроме одного: как попасть к своим, в отряд.
Один в поле не воин. Но есть старое латинское изречение: «Смелым судьба помогает». На войне, кроме всего, нужны везение и удача. Рассчитанная наглость тоже не помешает.
Прошли десятилетия. Пишу эти строки уже в XXI веке, повидав многое на свете. И размышляю: можно ли профессионально рассчитать риск? Один во вражеском гарнизоне. Один на один со смертельной опасностью. Разоружил четырех полицаев, нагнал страху на весь гарнизон. И без единого выстрела. Уверенность, переходящая в бесцеремонность, пугала противника. Значит, бывает, что и один в поле воин.
Не исключаю, что подобную историю могли бы рассказать и другие партизаны. Особенно те, кто не отсиживался в штабных землянках. Такой образ действий диктовался самой логикой партизанской борьбы. Она состояла в том, чтобы стремглав налететь, неожиданно появиться там, где совсем не ждут, ударить и исчезнуть, раствориться. А через некоторое время возникнуть совершенно в другом месте, снова ударить и снова исчезнуть.
Корж был мастером короткого боя. Кроме того, он часто повторял, что «волк там, где живет, овец не берет». Потому старался водить своих партизан «на работу» в места, отдаленные от постоянного базирования.
Этим отводил подозрение и от проживающего рядом населения. Засады устраивал вдалеке от деревень. Решение о нападении он принимал только тогда, когда был уверен в успехе и в том, что отряд не понесет серьезных потерь. Так действовало большинство командиров.
Для партизан не могло быть геройством вступить в бой, не просчитав результата, и сложить головы. Нет, нам надо было «жалить» часто и успешно, как кобра. Только так можно было укреплять уверенность в себе, создавать соответствующее настроение у населения, поселять неуверенность у врага. Только так мы могли добиться того, что ему везде начнут мерещиться партизаны.
В беспорядочности (с точки зрения классического военного искусства) действий – большое преимущество партизан. В партизанской нелогичности была своя логика.
