Признаться, что было страшно, не так просто. А ведь было. Помню бой за райцентр Ленино. На рассвете проникли в гарнизон. Бесшумно сняли часовых. До вражеских казарм оставалось метров тридцать. Стояла тишина. Даже собаки не лаяли. Какая-то зловещая тишина. А внутри – прямо колотун.

И тут – ракета, первый выстрел, вперед! Полетели гранаты в окна казармы. Вся дрожь исчезла с первым выстрелом. И так не раз. Бой – привычная работа, подготовка к бою – привычное напряжение. Но я заметил, что погибали, как правило, те, кто откровенно боялся смерти. А в разведку ходить с несмелым человеком – одна мука. Посмотришь на напарника, который дрожит как осиновый лист, сам уверенность потерять можешь.

Во время войны мы думали не только о боях. Часто говорили о том, как будем жить после победы. Вспоминается октябрь 1941 года. Немец уже почти иод Москвой. Мы в глубоком тылу врага. Голодно. А у костра – неспешные разговоры о жизни. Рассуждают молодые партизаны: «Когда война кончится, наемся от пуза хлеба, сала, борща». У тех, кому 40–45, другие запросы, особенно если «на должностях» успели побывать.

Положенцев так говорил: «Пойду в ресторан. Закажу борщ московский, ростбиф или цыпленка-табака, икорки, балычка, водочки графинчик, ну, конечно, салатики всякие там, чай с лимончиком…». Мы, молодежь, даже и слыхом не слыхивали, что за еда такая – балык, цыпленок-табака. Никогда не едали подобного.

Мои мечтания были попроще: мне бы винегрета за 17 копеек, супа овсяного за 33 да биточки по-казацки и компот. То, что пробовал хоть раз в два-три дня в годы своего студенчества. Тогда со мной в конце концов согласились все: даже такой студенческий обед был бы в тех условиях объедаловкой. Хотя бы раз в несколько дней.

Но разговоры были не только и не столько о еде, но и о послевоенной жизни. Мы были единодушны в том, что бюрократов, подхалимов, прочую нечисть вычистим, как плесень.

А Корж слушал и сказал: «После войны будет, как половодье весной. Талая вода поднимет весь мусор. Пожалуй, мусор будет плавать наверху, а все ценное, как золото, будет на дне». Как далеко смотрел, провидец! И с таким пришлось столкнуться. Но разве в этом вина партизан?

Разве есть вина партизан в том, что их скупо награждали? Не о себе говорю. Я, слава Богу, обиженным себя в этом смысле не считаю. Своим первым орденом, самым дорогим для меня, орденом Красного Знамени, я был награжден указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 августа 1942 года. Согласно этому указу только два пинских партизана были удостоены столь высокой награды: Василий Захарович Корж и я.

Я был счастлив этим безмерно и горжусь до сих пор. Правда, получил орден уже после войны, хотя и была попытка вручить мне награду еще во время партизанских действий. Весной 1944 года Василий Иванович Козлов привез из Москвы на Любанщину большое количество орденов и медалей для партизан. Но я в то время был за Днепровско-Бугским каналом, где шли ожесточенные бои.

Тогда группа подчиненных мне партизан нарвалась на засаду и погибла. Прошел слух, что погиб и Нордман. Дошел слух и до штаба соединения, где штабисты, привыкшие все фиксировать, сделали соответствующую пометку против моей фамилии. И по оплошности не убрали ее впоследствии, когда выяснилось, что слух ошибочен.

В сентябре или октябре 1944 года в Минске в театре имени Янки Купалы проходила торжественная церемония награждения партизан. Я тоже сидел в зале и ждал. Но меня не вызвали. После церемонии подошел к президиуму:

   – Как же так? Меня наградили еще летом 1942 года…

   – Приходи завтра в Дом правительства, там разберемся.

В Доме правительства находился тогда и Верховный Совет БССР. Назавтра я туда и заявился. Мне показали карточку с отметкой: погиб в апреле 1944 года в боях на Днепровско-Бугском канале, поэтому и не включили в список тех, кому вручали награды в театре.

Я своим личным присутствием засвидетельствовал, что не погиб, что стою перед ними. После этого мне отдали мой орден, и я ушел. И ношу его с гордостью. Так что, повторяю, я не обижен.

Но давайте посмотрим на ситуацию в целом. Вы часто встречали партизан с двумя-тремя наградами за партизанские заслуги? То-то же. И это за три года боев и лишений. Даже медаль «Партизану Великой Отечественной войны» – уже высокая награда. Но ею отмечены только 127 тысяч мстителей из 1 миллиона 400 тысяч партизан. Разве это справедливо? Уже потом, во время годовщин Великой Победы, исправляли положение.

Был в музее на Поклонной горе в Москве. Если исходить из экспозиции музея, то главный герой партизанской борьбы – выросшая из спецотряда бригада «Неуловимые», которой командовал Герой Советского Союза Михаил Семенович Прудников. Не спорю, Прудников – весьма заслуженный человек. Но почему нет в экспозиции Коржа, Ковпака, Шмырева, Козлова, Лобанка, Федорова?!

Без этих людей и того, что они сделали на начальном этапе войны для развертывания партизанского движения, прудниковского спецотряда могло и не быть. Не хожу больше в тот музей. Нельзя фальсифицировать историю. Мы всегда будем воспринимать это как оскорбление памяти.

Иногда берет и злость, и смех. Нашли тему для дискуссий: что кричали бойцы, поднимаясь в атаку. За Родину, за Сталина или только за Родину? Даже к специалистам соответствующим обратились. А те якобы сказали, что во время атаки и драки человек может кричать только протяжное «А-а-а-а!». Можно подумать, тот, кто такое заключение делал, сам ходил в атаку.

Я так скажу. Слова о Родине и партии мы, конечно, говорили, но, скорее всего, перед боями. Притом искренне говорили, не сомневайтесь. А что кричали в ходе атаки и драки, вряд ли стоит воспроизводить на бумаге даже через столько лет.

Но в атаку первыми поднимались коммунисты и комсомольцы. Нравится это кому-то или нет, а было именно так. И главной пружиной, главной организующей и действующей силой партизанского движения были они.

С созданием на оккупированной территории подпольных обкомов, райкомов партии и райкомов комсомола в 1942 и 1943 годах заметно укрепились дисциплина и порядок в партизанских формированиях.

Партизаны стали с большим пониманием относиться к нуждам населения и более правильно строить отношения с ним. В 1943–1944 годах райкомы партии в качестве местных органов власти стали полновластными хозяевами положения. Их решения были законом для командиров и комиссаров отрядов.

Командир Барановичского партизанского соединения Герой Советского Союза Василий Ефимович Чернышов в своем отчете имел все основания написать, что «с усилением политического руководства партизанским движением решительно активизировалась боевая деятельность, наведен порядок в отрядах, почти полностью искоренены случаи мародерства и другие поступки, порочащие советского партизана».

Особенно плотно партийные комитеты занялись мелкими отрядами и группами, которые зачастую действовали по своему усмотрению. Малочисленные и плохо вооруженные, они не могли рассчитывать на серьезное противодействие немцам и полиции, потому не создавали постоянных баз, а кочевали из леса в лес, из деревни в деревню. С их стороны чаще всего и допускались случаи неправильного отношения к местному населению.

Как отмечал секретарь Брестского подпольного обкома партии З.Ф. Павловский, в подобных группах нередко царили упаднические настроения: «Все равно придется погибнуть, потому делай, что хочешь».

Обкомы, райкомы сводили такие группы в более мощные боевые единицы, назначали новых командиров и комиссаров, создавали в них партийные и комсомольские организации, подчиняли общей схеме действий и общей дисциплине. Так что если не надо преувеличивать заслуги подпольных райкомов и обкомов партии, то нельзя и приуменьшать их роль в развитии всенародной войны в тылу врага.

Скажу откровенно: в контактах с населением очень важно было найти правильные слова, нужные для каждого конкретного случая. Но не всегда слов было достаточно. Ведь нам приходилось объяснять не только свои поступки. У кого-то забрали часть живности, одолжили лошадь на время, а оказалось, что навсегда…