Охранники третьего взвода состояли из наиболее скептически настроенных личностей. Они доводили визитера, одолевшего уже два барьера, до бешенства, звоня и перезванивая на посты у двух первых дверей и выясняя, какие вопросы уже задавались и какие ответы были получены. У них была склонность сомневаться в правдивости этих ответов, они не допускали даже мысли о том, что кто-то может говорить правду, и с пеной у рта выискивали противоречия в любой фразе. Они зачастую требовали, чтобы им предоставили весь перечень вопросов и ответов, а любая обнаруженная оплошность визитера приводила к тому, что жертва в третий раз за полчаса стояла перед ними полностью обнаженной. К тому же на вооружении охранников взвода номер три находились рентгеновский аппарат, детектор лжи, стереоскопическая камера, приспособления для сверки отпечатков пальцев, и другая зловещая аппаратура. Впрочем, до них дело доходило редко.

Гигантская стена, окружающая предприятие, отлично гармонировала с внутренним содержанием. Кабинеты, отделы, мастерские и лаборатории отделялись металлическими дверями, а несговорчивые охранники препятствовали передвижениям между строго определенными помещениями. Каждая изолированная секция отличалась своим цветом стен коридоров и дверей, и, чем выше в спектре значился цвет, тем большим уровнем секретности и мер безопасности обладал данный отдел.

Работавшим в секции с желтыми дверями не разрешалось заходить в помещения с голубой дверью. Труженикам голубых дверей позволялось «посещать трущобы», как они сами это называли, в желтых или еще ниже находящихся по уровню секретности площадях, но строжайше запрещалось совать нос за лиловые двери. А уж за черные двери без официального приглашения изнутри не мог зайти даже и охранник. Бродить, где им заблагорассудится, и осматривать хоть все предприятие дозволялось лишь обитателям помещений за черной дверью, президенту да самому Господу Всемогущему.

По всему предприятию тянулась сложнейшая нервная система проводов, спрятанных в стенах, потолках, а иногда и под полами, связанная с сигнализацией и сиренами, запорными механизмами дверей, чувствительными микрофонами и камерами наблюдения. Все подслушивание и наблюдение осуществлялось ищейками, обитающими в помещениях с черной дверью. Труженики предприятия далеко не сразу привыкали к тому, что находятся под постоянным наблюдением, даже в туалете, — но ведь лучшего помещения, чем эта маленькая комнатка, и не найдешь, если намерен запомнить, скопировать или перефотографировать секретные документы.

С точки зрения постороннего и вражеского наблюдателя, все эти искусные и дорогостоящие ухищрения выглядели бессмысленными, потому что на самом деле предприятие было широко открыто для проникновения невидимого и неожиданного врага. Все охранные меры рассчитывались на нечто изощренное, а дело пришлось иметь с очевидным.

Именно это очевидное, несмотря на все принятые меры, и просмотрели. Руководящий состав исследовательского центра состоял из высококвалифицированных специалистов, но каждый был таковым в своей, отдельной области, а следовательно, невежественным в остальных. Главный бактериолог мог часами разглагольствовать о новом и опасном виде бактерий, при этом понятия не имея, сколько лун у Сатурна — две или десять. Глава баллистического отдела мог изобразить на диаграммах сложнейшие траектории, но не смог бы ответить на вопрос: к какому семейству принадлежит окапи — оленей, лошадей или жирафов? В общем, учреждение кишело специалистами любой области, кроме одной, той самой, представитель которой по уже ставшему достаточно прозрачным намеку мог определить грозящую опасность.

Так, например, никто не обращал внимания на тот факт, что сотрудники предприятия, с покорной стойкостью переносившие меры безопасности, подслушивание и подглядывание, терпеть не могли систему, основанную на цветовых различиях. Цвет стал символом престижа. Люди, обитающие в желтых отделах, считали себя униженными по сравнению с коллегами из голубых отделов, несмотря на то что получали за свой труд такую же зарплату. Человек, работающий за красной дверью, считал себя существом на несколько порядков выше человека, сидящего за белой дверью. И так далее.

Добавляли масла в огонь женщины как социально более активный пол. Женщины-рабочие и жены трудящихся на предприятии мужчин вынесли сложившийся порядок за стены центра. В обществе верховодили жены мужчин, обитающих в черных отделах; оказавшиеся внизу общественной лестницы жены мужчин, работающих за белыми дверями, злились. Нормальной формой общения между ними стали сладкие улыбки, воркующие голоса, скрывающие змеиный яд.

Все знали о сложившемся положении дел и в разговорах упоминали о нем как о неизбежном зле. Однако зло не было таким уж неизбежным, и сами разговоры о нем свидетельствовали о том, что на предприятии работают вовсе не роботы со стальными нервами. Недостающий специалист — какой-нибудь первоклассный психолог — с первого же взгляда разглядел бы проблему, пусть и не умея отличить трубку Вентури от носового обтекателя ракеты.

Вот тут-то и обнаружилась основная слабость — не в цементе, граните или стали, не в механических или электронных приборах, не в рутине мер безопасности или бумажной волокиты, но в плоти и в крови.

Поданное Хаперни заявление об отставке вызвало скорее раздражение, нежели тревогу. Сорокадвухлетний, темноволосый, слегка склонный к полноте мужчина, он работал в красном секторе, будучи специалистом в области высокого вакуума. Его считали умным, работящим и добросовестным, при этом обладающим эмоциями гипсовой статуэтки. Помимо работы Хаперни, насколько было известно, мало что интересовало. А тот факт, что он был закоренелым холостяком, лишь подтверждал вывод, что его интересовала только работа.

Глава его отдела Бейтс и старший офицер Службы безопасности Ледлер вызвали Хаперни на собеседование. Когда он неуклюже вошел, подслеповато помаргивая глазами за толстенными стеклами очков, начальство сидело рядышком за большим письменным столом. Бейтс положил на стол лист бумаги и подтолкнул его вперед.

— Мистер Хаперни, мне передали вот это. Ваше прошение об отставке. Что это вам взбрело в голову?

— Хочу уйти, — нервно ответил Хаперни.

— Это я понял! Но почему? Нашли местечко получше? Если так, то где? Мы обязаны знать.

Хаперни смущенно переминался с ноги на ногу.

— Нет, у меня нет никакой другой работы. Я даже еше и не искал другого места. Пока не искал. Может быть, позже.

— Тогда почему вы решили уйти? — потребовал ответа Бейтс.

— Мне надоело.

— Надоело? — не веря своим ушам, спросил Бейтс. — Что надоело?

— Работать здесь.

— Давайте разберемся, — сказал Бейтс. — Вы ценный сотрудник и работаете с нами уже четырнадцать лет. И до сего дня казалось, что вы всем довольны. Работали вы отлично, и никто не критиковал ни вас, ни вашу работу. И если бы вы продолжали в том же духе, то могли бы не беспокоиться за свое будущее. А теперь почему-то хотите бросить спокойную и высокооплачиваемую работу. Я правильно излагаю?

— Да, — тупо, но решительно заявил Хаперни.

— Не имея ничего лучшего в перспективе?

— Именно так.

Откинувшись на спинку кресла, Бейтс задумчиво уставился на него:

— Знаете, что я думаю? Я думаю, что вы просто устали. И думаю, что вам надо показаться врачам.

— Не хочу, — заявил Хаперни. — Более того, не желаю. И не собираюсь.

— Но врач мог бы определить, не страдаете ли вы переутомлением от излишней перегруженности работой. Он мог бы порекомендовать длительный отдых, — принялся уговаривать Бейтс. — Вы могли бы получить отпуск с сохранением содержания. Отправились бы в какое-нибудь тихое, безмятежное местечко, поудили бы рыбу и вернулись, чувствуя себя, как новенький.

— Рыбная ловля меня не интересует.

— А что же тогда вас интересует? И чем вы собираетесь заняться после того, как уйдете отсюда?

— Хочу какое-то время просто погулять. Идти куда глаза глядят. Хочу идти туда, куда захочется.