Стоящий на бетонном полу сверкающий металлический предмет напоминал нечто среднее между огромным автомобильным двигателем и длинноствольным зенитным орудием. И его внешний вид соответствовал сути. Любой более-менее сведущий баллистик после краткого осмотра пришел бы к верному заключению. А у основания устройства рядком стояли небольшие снаряды без реактивных зарядов.

Непосредственно в данный момент ученые как раз достигли стадии, когда остается только грызть ногти и решать проблему уменьшения скорострельности без уменьшения оной. На самом деле проблема не была неразрешимой, как могло бы показаться на первый взгляд. Последнее решение вырисовывалось в виде многоствольной модели, способной стрелять короткими очередями. Но полной ясности в вопросе еще не было.

Кэйн перестал болтать с Поттером, повернулся к Брэнсому и сказал:

— Вот и еще один смятенный гений. К твоему сведению, мы пришли к неизбежному выводу.

— И к какому же? — спросил Брэнсом.

— Или производим футеровку ствола, или создаем снаряды из сплава, лишенного способности к трению, — криво усмехаясь, сообщил Кэйн, — А поскольку ты у нас квалифицированный металлург, то это твоя работа. Так что валяй, займись.

— Да, неплохое решение. Если бы я еще был способен на такую работу.

— Уже добрались до Хильдермана, — вмешался Поттер. — Если его отдел сможет упорядочить эту хлопушку по своему усмотрению, — он махнул рукой в сторону пушки, — то можно просто зашвырнуть груду этого хлама в реку. Снаряды окажутся самодвижущимися, а нам лишь придется создать грандиозный анахронизм с ременной подачей, некую базуку, управляемую радаром.

— А что? Если бы не данный тип взрывателя, то это как раз то, что нам нужно, — сказал Кэйн. — Держу пари, к ней отнеслись бы с громадным уважением. — Он четыре раза обошел орудие, затем пожаловался: — Эта штука представляет собой жертву собственной эффективности. И чем дольше мы над ней работаем, тем мне горше. Ну почему я не стал букмекером? У меня сейчас была бы жизнь, полная удовольствий.

— Она должна быть многоствольной, — заметил Поттер.

— Если только мы признаем наше поражение. А я не собираюсь сдаваться, как и ты. Ни за что. Они не пройдут. Все мои надежды связаны с созданием этой уродины. Это моя жизнь. Это моя любовь. И будь прокляты критики. — Он искал у Брэнсома сентиментальной поддержки. — Неужели бы ты уничтожил дело твоей жизни только из-за того, что оно доставляет тебе хлопоты? — И тут он увидел, как Брэнсом побелел и зашагал прочь, ничего не отвечая. Кэйн посмотрел ему вслед и удивленно повернулся к Поттеру: — А что я такого сказал? У него вдруг сделался такой вид, словно он собирается или убить меня, или выпрыгнуть в окно. Я раньше никогда его таким не видел. Что я такого сказал?

Поттер, не сводя глаз с двери, за которой скрылся Брэнсом, предположил:

— Должно быть, ты наступил на какую-то скрытую мозоль.

— Какую мозоль? Я всего-то и сказал…

— Я знаю, что ты сказал. Слышал своими ушами. Но для него это означало что-то иное, что-то особенное, именно сегодня. Может быть, дома неприятности. Может, с женой поцапался и поколотил ее чуть не до смерти.

— Он не способен на такое. Уж я-то его знаю. Он не из тех, кто превращает квартиру в драматический театр, чтобы выплескивать там свои эмоции.

— А может быть, жена его как раз из тех! Некоторые женщины способны устроить истерику из ничего. Может быть, как раз она и довела его?

— Все равно он бы помалкивал и не подливал масла в огонь. А если бы она зашла уж совсем далеко, то он просто собрал бы вещички и удалился куда-нибудь подальше с миром.

— В общем, я о нем такого же мнения, — согласился Поттер. — Но мы можем и ошибаться. Никто на самом деле не знает, на что способен человек в критической ситуации. Несчастье иногда вызывает у человека совершенно непредсказуемую реакцию. Какой-нибудь громкоголосый громила вдруг забивается в дырку и помалкивает, а тихоня вдруг совершает нечто героическое.

— Да ладно, что мы все о нем! — нетерпеливо сказал Кэйн. — Пусть сам решает свои проблемы, а нам хватает и своих.

Склонившись над чертежами, они возобновили дискуссию.

Брэнсом закончил работу в пять, обменялся прощальными кивками с охраной и направился домой. День оказался скверным, хуже не придумаешь. Все шло вкривь и вкось, ничего не получалось. Большую часть времени он никак не мог сосредоточиться на работе, все время дергался и усмирял свои страхи.

Способность сосредоточиваться — это первейшее необходимое условие в любой научно-исследовательской работе. Но каково жить, когда перед твоим мысленным взором стоит камера смертников? И теперь он страдал практически двадцать четыре часа в сутки, и всего лишь из-за какого-то разговора двух водителей о неведомом преступлении, совершенном в неизвестном местечке близ Бэльстоуна. В конце концов, вовсе не обязательно, чтобы речь шла именно о его дереве и костях его жертвы. Вполне возможно, что это была жертва совсем другого преступления и сейчас в самом разгаре шла охота совсем за другой добычей.

Жаль, думал он, что у него не хватило решимости присоединиться к разговору тех двух водителей. Можно было бы выяснить подробности. А стоило ли? Да — если полученная от них информация естественным образом успокоила бы его страхи. И нет — если бы услышанное подтвердило его худшие опасения. В последнем случае его интерес к теме разговора мог вызвать и подозрения. Вдруг водитель, к которому бы он обратился, обладает опасной проницательностью?

— Послушайте, мастер, а вам-то что за дело?

Что тут ответишь? Что скажешь? Только что-нибудь невнятное и неубедительное, что лишь добавит хлопот.

— О, да я просто некогда проживал в тех краях.

— Вот как? В Бэльстоуне? Так, значит, вы помните ту женщину, что исчезла? А может быть, припомните того, кто помнит ее? А может быть, и сами кое-что знаете об этом деле, а?

А вдруг эти двое вновь окажутся в той же закусочной сегодня вечером? Что делать? Не обращать на них внимания или, наоборот, подключиться к разговору и постараться выяснить побольше? Речь шла о его жизни, а он так и не мог ни на что решиться.

Все эти размышления тут же вылетели у него из головы, как только он повернул за угол и увидел стоящего там полицейского. Кровь резко застучала в висках. Он изо всех сил постарался придать себе вид беззаботного человека и даже скривил губы, пытаясь что-то такое веселое просвистеть.

Полицейский проводил его ленивым взглядом, блеснув глазами из-под козырька фуражки. Брэнсом старался шагать размеренно, ощущая, как взгляд этого человека буквально прожигает ему затылок. Может быть, именно нарочито равнодушным поведением он и привлекал внимание, как ребенок выдает себя излишне невинным выражением лица.

Изо всех сил сдерживая себя, он чувствовал, что бросится бежать, если вдруг раздастся окрик: «Эй, ты!» И тогда он помчится по улицам, лавируя между автомобилями, устремляясь в темные переулки, слыша за собой топот ног, свистки и крики людей. И будет бежать и бежать, пока не рухнет без сил. Тут-то его и схватят.

Но оклика так и не последовало. А дойдя до ближайшего поворота, он не удержался и украдкой бросил взгляд назад. Полицейский стоял на том же месте и продолжал смотреть ему вслед. А затем отвернулся.

Весь покрытый испариной, Брэнсом добрался до станции. Там он купил вечерний выпуск газеты, торопливо развернул ее и просмотрел, надеясь обнаружить жизненно важные для него вести, но не нашел. Но это еще ничего не значило. Полиция делает заявления для печати, лишь когда ситуация прояснена, и не раньше. И лишь когда обстоятельства дела выяснены, тогда называют имя подозреваемого и приглашают прессу принять участие в охоте.

Поезд довез его до узловой станции. Выйдя на перрон, Брэнсом отправился в закусочную. Водителей там не оказалось. Он даже не знал, как к этому относиться — с облегчением или разочарованием. Кроме него в зале находился лишь один посетитель — здоровенный мужчина, сидя у стойки, бездумно всматривался в свое отражение в зеркальной стенке бара.