— Он очень рано выехал, миледи, — сообщила карлица, не глядя на Маргариту. — Так мне сказали на кухне. Большая часть его отряда поехала с ним — те, кто не стоит на страже, охраняя крепость. Я в то время еще спала.

Маргарита шагнула к трехногому табурету и тяжело опустилась на него, сминая в руках платье и даже не пытаясь вытереть внезапно побежавшие из глаз слезы.

— Он уехал без меня, Астрид. Почему? Почему он бросил меня?

Астрид вздохнула, подошла к хозяйке и, пытаясь утешить, крепко обняла ее за плечи.

— Оливер тоже уехал.

— Да, конечно, — горько вздохнула Маргарита.

Дэвид предпочел взять с собой друга, но не ее, самого близкого ему человека, кровно заинтересованного в том, что произойдет дальше.

Она надеялась, что занятие любовью многое изменит в их отношениях, что он, возможно, решит покинуть Англию и оставить опасные королевские интриги. Да, конечно, она помнила его слова о том, что ему следует отправиться к Генриху, но она надеялась переубедить его.

Их близость, как оказалось, не имела никакого значения — по крайней мере, такое создавалось впечатление. Буря чувств, перевернувшая все естество Маргариты, проникшая в самые глубины ее души, его нисколько не затронула. Он отправился по делам своей мужской чести, даже не задумавшись, что она будет чувствовать и что может случиться с нею, если его убьют.

Милостивый Боже, но как она упивалась его ласками, его властью над ней! Он взял ее с такой нежностью, с такой заботой — а ведь он мог вести себя куда грубее. Он мог бы оседлать ее, вонзить копье в ее невинное тело, не испытывая ни капли раскаяния. Несмотря на жесточайший самоконтроль Дэвида, она поняла, как страстно он этого желает. Она, пожалуй, даже жалела, что он не выпустил на свободу всю свою мощь, не взял ее так, как взял бы женщину, не понаслышке знакомую с любовными утехами, в отличие от нее, неискушенной девственницы. Она понимала: когда он в последний раз разбудил ее, то вел себя почти так, как привык, — она даже почувствовала слабую боль, едва ощутимую, из-за изысканных удовольствий. И тем не менее в последний момент он сдержался.

Она не знала, смогла бы выдержать его натиск, если бы он перестал себя контролировать. При мысли о том, что она этого так и не узнает, ей стало больно.

Вполне вероятно, что она больше никогда его не увидит, никогда не познает его поцелуев, его прикосновений, радости просто лежать рядом с ним, засыпать под его надежной защитой. Он мог, отправившись на встречу с королем в Вестминстер, просто исчезнуть. Такое уже случалось. Королю не нужны причины, чтобы поступить так, он не обязан придерживаться правил. Достаточно одного его слова, даже жеста — и все будет кончено.

Дэвид тоже стал бы таким королем, если бы мир был справедлив, а все мужчины в нем — благородны. Возможно, он отправился в путь, чтобы устранить Генриха и занять свое законное место на троне? Мужчины решались и на более опасные предприятия, охваченные жаждой власти.

Что, если он не взял ее с собой, потому что, испытав, нашел, что она недостаточно хороша для него? Что, если он, удовлетворив свою похоть, уже позабыл о ней?

Что, если он решил, что его супругой может стать не меньше чем принцесса? Она ведь с самого начала так думала.

Да, именно так. А возможно, он просто очень хорошо понимал, как следует поступить в интересах короны и что именно этого от него потребуют и парламент, и народ, как от своего сюзерена. Они ведь не заключили брак, а он все-таки сын своего отца.

Он был сыном Эдуарда IV, который позволил своей законной жене родить их общего сына скрытно, поставил младенцу клеймо, подтверждающее его принадлежность к королевскому роду, а затем бросил и жену, и ребенка ради красивых улыбок и расчетливой капитуляции Елизаветы Вудвилл.

От невыносимой муки у Маргариты так сдавило грудь, что она не могла дышать. Предположим, что этой ночью она понесла. Велит ли ей Дэвид рожать в женском монастыре? Поставит ли клеймо на теле ребенка — на тот случай, если его династическая супруга не произведет на свет наследника трона?

Маргарита обхватила себя руками и стала раскачиваться взад-вперед, думая о будущем, испытывая муки от незнания, каковы истинные намерения Дэвида и что случится с ними обоими.

Астрид прижала ее к себе, касаясь щекой волос Маргариты. Не догадываясь о том, что происходит в душе хозяйки, она продолжила:

— Эти дураки поехали без нас потому, что считают это мужским делом. Они считают, что оказывают нам услугу, оставляя нас здесь, чтобы мы занимались шитьем, и следили за работой кухарок, и ждали со всем возможным терпением сведений о том, что с ними сталось.

— Они на самом-то деле не знают Генриха, — хриплым от слез голосом произнесла Маргарита. — Они же все испортят!

— Весьма вероятно, но что вы можете сделать? — Астрид наклонилась к ней и заглянула ей в глаза. — Они ведь давно выехали. Едва ли стоит пытаться догнать их. Кроме того…

— Что?

— Вы же знаете, что я хотела сказать, миледи. Вы поймете, если только подумаете об этом без страха, почему сэр Дэвид уехал, когда вы еще спали.

Она знает? Действительно знает?

Она не об этом предпочитала думать, но это ведь совсем другое. Или нет? Могло ли случиться так, что Дэвид просто пытается защитить ее? Неужели он взял на себя это ужасное решение, чтобы ей не пришлось нести за него ответственность?

Если это истинная причина его поступка, то сможет ли она себе простить, если останется здесь, приняв такую жертву?

Что, если уже слишком поздно пытаться предотвратить то, что может случиться? Дэвид может умереть до того, как она доберется до Вестминстера, его могут казнить, когда она все еще будет в пути. Что, если кошмар, приснившийся ей сегодня, — предостережение, предвестник?

Может, может, может… Произойти могло все что угодно. Она ничего на знала наверняка, да и не узнает, если и дальше будет сидеть на табурете и рвать на себе волосы.

Какова бы ни была ее судьба, сидя здесь, она этого не узнает.

— Астрид!

— Да, миледи.

— Мы едем в Вестминстер, на аудиенцию к королю. Вели охране готовиться в путь.

— Уже сделано, миледи. Я позаботилась об этом в тот же миг, как услышала, что сэр Дэвид уехал без вас.

Улыбка на мгновение осветила лицо Маргариты.

— Ты — жемчужина среди камней, хотя, подозреваю, ты поступила так потому, что хотела кинуться в погоню за Оливером.

— О да, этот фанфарон — предел моих мечтаний, — тряхнув головой, ядовито заметила карлица, но, произнося эту фразу, она улыбалась.

Вестминстер был многолюдным, шумным и зловонным из-за того, что слишком много людей испражнялись на слишком маленькой территории. Над крышами домов возвышался королевский дворец: мощные стены и башни, многочисленные ворота и шпили, церкви, монастыри и наполненный людом холл. Каждый, кого обгоняла кавалькада Маргариты, нес что-то для двора, или тащил на санях, или катил в тележке, или вез на подводе. А помимо этого овцы, свиньи и коровы двигались к дворцу своим ходом.

Все расступались, завидев вымпел Золотого рыцаря, реявший над зажженными факелами, поскольку на землю спустился вечер. Одни недовольно ворчали, другие выкрикивали оскорбления, но многие со страхом и восторгом шептали о втором и законном претенденте на трон. Это не удивляло Маргариту.

После суровости старой нормандской крепости, ставшей цитаделью Дэвида по милости короля, дворец показался роскошным, невообразимо богатым благодаря шелковым портьерам, обшитым деревом стенам и полам из полированного мрамора. Покои, куда провели Маргариту, были маленькими и мрачными, но даже они были больше, чем хозяйские покои в крепости.

Маргарита послала вперед гонца, чтобы предупредить Генриха о своем скором появлении и умолять о частной аудиенции. Когда она проезжала через ворота, об этом тут же сообщили королю. К тому времени, как она искупалась, утолила жажду и надела самое роскошное платье из своего приданого — сшитое из алого шелка и парчи, отделанное позументами, — за ней прислали эскорт, чтобы препроводить ее в королевские покои.