Нет, все куда лучше! Если сыновья Эдуарда IV от Елизаветы Вудвилл были незаконнорожденными, как заявил его брат Ричард III, то в законности его брака с леди Элеонорой Тэлбот Батлер никаких сомнений не возникало. Ребенок от этого брака являлся единственным законным наследником Эдуарда. Таким образом, Дэвид был единственным законным наследником английского престола.

Маргарита откашлялась, пытаясь избавиться от кома в горле.

— Я рада, так рада, что сына Эдуарда утешали, когда он плакал!

Затуманенные глаза старой монахини снова заполнились слезами.

— Такой сладкий малыш, такой сладкий, — запинаясь, сказала она, а ее пальцы лихорадочно перебирали четки. — Я часто думала о том, что с ним случилось, выжил ли он, где он теперь. Если он жив, то стал уже совсем взрослым мужчиной и мог быть королем. Моя совесть часто грызет меня за то, что я ничего не сделала, когда его отец умер. Я должна была, я знаю, что должна была.

— Если бы Ричард III узнал о мальчике, то он, возможно, устранил бы его, как устранил других, — попыталась успокоить ее Маргарита.

Голова монахини снова заметалась по подушке.

— Я тоже себе так говорю, но ой ли? Сел ли он на трон из-за своих амбиций или потому, что считал себя вправе? Уже слишком поздно пытаться это узнать, слишком поздно.

Я допустила, чтобы этого милого ребенка спрятали и забыли. Эдуард IV умер, и его сыновья тоже умерли, вот и все. У малыша отняли его неотъемлемое право, а все потому, что я молчала.

— Если бы вы заговорили, то вас, возможно, тут же заставили бы замолчать.

— Да, и таким образом я позволила страху превратить меня в трусиху. А сейчас мне все равно — я умираю. Мы не должны жить в страхе перед смертью, ведь есть вещи намного хуже ее.

Что на это можно было сказать? Маргарита ничего не могла предложить старушке в утешение, кроме правды.

— Возможно, это не имеет никакого значения, — сказала она и, положив ладонь на пальцы, щелкающие бусинами четок, легонько сжала их. — Возможно, он не захотел бы стать королем.

Губы женщины дрогнули, и она слабо улыбнулась.

— Какой мужчина отказался бы от такого? Кто же откажется от короны, если все, что ему нужно сделать, — просто протянуть руку? Нет, нет, это я во всем виновата. Младенец был хорошим, милым мальчиком, но, возможно, оказался слишком слаб и не выжил. Но ему все равно нужно было дать шанс. Да, нужно было. — Она опустила веки, словно настолько утомилась, что ей трудно было держать глаза открытыми. — Я исповедалась в своем грехе и понесла за него епитимию. Он все еще камнем лежит на моей душе, но я готова к встрече с Создателем. Остальное я должна оставить вам.

Стоя у ложа монахини, Маргарита внезапно осознала, какая колоссальная ответственность легла на нее теперь, когда она все узнала. Люди умирали из-за подобного знания, их убивали в сражениях, они гибли под топором палача или их тихо душили среди ночи. Если бы правда всплыла сразу после смерти Эдуарда, то Дэвид, вполне возможно, оказался бы одной из жертв, как она и говорила.

Он все еще мог оказаться среди них.

Как он поступит, когда она сообщит ему все, что узнала здесь? Отмахнется ли он от ее слов, продолжит ли выполнять обязательства в соответствии с его договоренностью с Генрихом? Или использует силы, собирающиеся под его знамена уже сейчас, чтобы пойти против человека, узурпировавшего корону, которая по справедливости должна принадлежать ему?

Большинство мужчин выбрало бы последний вариант. И кто их осудит, если на кону целое королевство, власть и богатство?

Генрих Тюдор получил корону благодаря победе в битве при Босворте. Он рискнул всем, включая собственную жизнь, и не отдаст корону без борьбы. С его точки зрения, как короля из рода Ланкастеров, Эдуард IV был узурпатором, похитившим корону у его дяди Генриха VI. Кем являлся или мог являться сын Эдуарда, не имело значения, поскольку, по мнению Генриха, никакого права стать во главе страны у него не было. Вот какие рассуждения лежали за ужасными сражениями войны Алой и Белой розы, и рассуждения эти не поменялись.

Так как поступит Генрих, если внезапно узнает, что Дэвид — законный король из рода Плантагенетов? Откажется ли он от своего плана, в котором Дэвиду отведена роль ложного претендента на престол, позволит ли ему покинуть страну? Или просто отдаст приказ убить его и тем самым задавит угрозу в зародыше?

Что она натворила! Милостивый Боже, что она натворила!

Генрих — не единственный, кто должен будет сделать выбор между жизнью и смертью. Она тоже должна решить, как ей теперь поступить, решить немедленно.

Должна ли она сообщить Дэвиду о том, что узнала, и позволить ему самому решать, что делать? Или она должна забыть о том, что она вообще была в этом монастыре, и навсегда сохранить тайну его рождения?

Хранить ли ей верность Генриху VII, так много добра сделавшему для нее и ее сестер, открыть ли ему эти сведения, чтобы он мог действовать, как сочтет нужным? Или остаться верной Дэвиду, зная, что потеряет его, если он станет королем, ведь его закружит вихрь королевских обязанностей, и среди них — обязанность заключить династический брак с иностранной принцессой?

Какие решения ей предстоит принять! И каждое из них будет более ужасным, чем предыдущее!

Именно в келье старой умирающей монахини Маргарита поняла, что любит Дэвида больше жизни. Поняла, потому что самым сильным ее желанием было позволить этой горькой чаше минуть ее, то есть не делать вообще никакого выбора. Она страстно хотела, чтобы все было по-прежнему, чтобы она испытала счастье быть подле него в том качестве, какое позволит ей честь. Если его превращение в короля означает, что она никогда не сможет снова ощутить его поцелуй, растаять в его объятиях, видеть, как он улыбается, — то пусть лучше он останется обычным человеком.

— Миледи! Леди Маргарита!

Дрожь сотрясла ее тело, когда она стряхнула с себя видение холодного серого пейзажа, который нарисовало ей сердце. Она повернулась к Оливеру и вопросительно подняла бровь.

— Старуха уснула. Что будем делать теперь?

Надо возвращаться, — сказала она, — обратно в крепость.

— А когда вернемся?

— Идиот! — со слезами на глазах буркнула Астрид. — Откуда ей знать ответ на твой вопрос? А если и знает, как она может его произнести?

«А действительно, как?» — спросила себя Маргарита. Но впереди лежал долгий обратный путь, так что у нее будет время принять решение.

Маргариты в крепости не оказалось. Ее не было там уже много дней.

Дэвид, узнав новости от капитана, которого оставил главным в крепости, почувствовал, как леденеет кровь в его венах.

Леди Маргарита покинула крепость в сопровождении вооруженных всадников чуть менее двух недель назад. Никто не знал, куда она направилась. Никто не мог сказать, когда она вернется.

Никто не знал, намеревалась ли она вообще возвращаться.

Дэвид стоял в большом зале, а перед ним вытянулся бледный начальник гарнизона. Рыцарь нарочито медленно снял латные рукавицы и бросил их на стол, пытаясь сдержать охвативший его гнев. С трудом расцепив зубы, он задал вопрос, который беспокоил его больше всего:

— Кто с ней поехал?

— Ее служанка, ваш оруженосец и эскорт из шести тяжеловооруженных всадников.

— Только шестеро.

— Да, сэр.

Капитан, державшийся настороженно, закрыл рот, решив, что лучше больше ничего не говорить. И поступил совершенно правильно: в противном случае Дэвид вполне мог снести ему голову. То, что Оливер сопровождает Маргариту, должно было его успокоить, но итальянский оруженосец питал слабость и к самой даме, и к ее крошке служанке. На него можно было положиться в том смысле, что в случае необходимости он отдаст за них жизнь, но он также будет покорным рабом в любой безумной затее Маргариты.

— Больше ничего нового? — настаивал Дэвид. — От короля никто не приезжал с требованием отправить ее в Лондон? Никто не приезжал из Бресфорда?