Шли минуты. Дэвид лежал, прислушиваясь к негромкому похрапыванию Астрид и стуку капель о ставни. Он радовался, что не лежит в холодной, пронизывающей сырости по другую сторону ставень. Он много ночей провел в походных условиях и, вероятно, еще много проведет в будущем. Он знал, что план Генриха не удастся провернуть, не мотаясь между далеко отстоящими одно от другого местами собраний, убеждая йоменов и их сыновей в справедливости его притязаний на корону.

Его притязания. Ради всего святого, что он делает?

При этой мысли по телу Дэвида побежали мурашки, отчего клеймо на плече зачесалось. Он протянул руку и успокоил зуд, как поступал уже тысячу раз. Клеймо было гладким на ощупь, но немного выступающим, так что он легко проводил по узору кончиками пальцев, очерчивая переплетенные крути. Маргарита спрашивала его о клейме, но он мало что мог ей рассказать. Он не помнил, как ставили клеймо, не мог даже вспомнить то время, когда клеймо еще не появилось на его плече. Оно было частью его тела, точно так же, как, к примеру, у некоторых людей родинки. Однако это было не родимое пятно, возникшее само по себе, а клеймо, выжженное каленым железом, причем так давно, что превратилось в бледный шрам на загорелой коже на плече.

Хотя, разумеется, сам он никогда его не видел. Его видели другие: женщины, приходившие к нему, мужчины, с которыми он сражался на тренировках, и в первую очередь Оливер. Но никто не заставил его так заинтересоваться происхождением клейма, как Маргарита. Он до сих пор чувствовал, как нежно она проводит по шрамам пальцами — или так ему казалось, до сих пор чувствовал ее губы на этом месте.

Разумеется, что-то из перечисленного могло просто ему присниться. Скорее всего, именно так и было.

Он резко перевернулся на бок и свесил руку с кровати, так что пальцы коснулись каменного пола. Вернее, не пола: он почувствовал под ними что-то легкое и нежное. Он отдернул руку, но тут же понял, что это волосы, волосы Маргариты. Обычно она заплетала их в косу перед сном. Похоже, на этот раз она оставила их распущенными — возможно, потому что Астрид уже спала, когда леди Мильтон вошла в комнату, и потому не могла заплести хозяйке косу. Наверное, она повернулась во сне, и волосы окутали ее тело.

Они были мягкими и шелковистыми, как крылья ангела. Желание зарыться в них пальцами оказалось таким сильным, что Дэвид не смог с ним совладать. В локонах задержалось тепло. Создавалось впечатление, что они живут собственной жизнью: тонкие волоски цеплялись за его суставы, мозоли и неровные края зарубцевавшихся ран. Будь у него богатое воображение, он бы решил, что они влекут его к себе, убеждают спуститься на пол, поближе к их владелице. Как же он хотел этого! Хотел с такой силой, что кровь вскипала у него в жилах, сердцу становилось тесно в груди, а тело уподоблялось закаленной стали.

Ему отчаянно хотелось вытянуться во весь рост рядом с Маргаритой на ее тюфяке, привлечь ее к себе: изгиб к изгибу, дыхание к дыханию. Он хотел разбудить ее нежнейшим из поцелуев, легчайшей из ласк, и вызвать в ней тысячу ощущений, которые заставят ее сладостно задрожать и сдаться. Сколько раз он обладал ею в своем пылком воображении! Сколько лет он, провалившись в сон, видел эту обжигающую картину!

Он подошел так близко, как никогда ранее, так близко, насколько только мог.

Волосы ее были теплыми потому, что под их шелковым покрывалом лежала ее рука. Он понял это, случайно наткнувшись на нее, и осторожно провел по ней пальцем, до самого запястья. Маргарита, наверное, частично скатилась с тюфяка, а ее рука упала на каменный пол, словно пытаясь дотянуться до кровати.

С его губ чуть не сорвалось проклятие, когда он спросил себя, не замерзла ли она, прикрыто ли ее тело покрывалом и что нужно предпринять, чтобы ей было удобнее. Он не мог просто повернуться на другой бок и снова заснуть: его слишком беспокоили мысли о том, что она, возможно, к утру отлежит себе что-нибудь, или замерзнет, или даже заболеет.

Астрид спала, что называется, как мертвая. Он мог бы разбудить ее и велеть позаботиться о хозяйке, но при этом он неизбежно побеспокоит Маргариту. Дэвид этого совершенно не хотел: отчасти потому, что ей и так приходилось часто вскакивать среди ночи, но также и потому, что ему не хотелось открывать ей, как он ласкал ее в темноте.

Оставался только один выход из положения.

Мысленно осыпая себя солдатскими проклятиями на разных языках, Дэвид осторожно слез с кровати и опустился на колено у тюфяка Маргариты. Используя только чувствительные кончики пальцев, слепо глядя в черноту над ее головой, он провел руками по ее телу, прикрытому тонким летним покрывалом, пытаясь понять, где изгиб ее бедра, а где — колена. Как он и подозревал, она лежала скорее на полу, чем на тюфяке, перевернувшись во сне на живот.

Он провел рукой выше, коснулся ее плеча, прикрытого тонкими прядями. Неожиданно у него перехватило дыхание.

Ее плечо не было прикрыто ничем, кроме волос.

Ее плечо было полностью, совершенно голым.

Несколько бесконечно долгих мгновений его мозг отказывался работать. Когда Дэвид немного пришел в себя, у него пронеслись одна за другой с десяток мыслей. Многие спят обнаженными, особенно летом. Да, многие, конечно, именно так.

За все время, проведенное в его комнате, Маргарита ни единого раза не ложилась спать обнаженной. Она спала в одежде, да еще и заворачивалась в покрывало, словно заключая себя в броню.

Что означает такая перемена в привычках? Можно ли рассматривать это как приглашение? Может, он должен был вернуться гораздо раньше и обнаружить ее раздетой? Она ждала его в таком виде?

Означает ли это что-нибудь вообще? Или она слишком устала от заточения в одежду ночами?

Как бы то ни было, он не мог оставить ее лежать на холодном сыром полу. Она непременно простудится, если он ничего не предпримет.

Проводя пальцами по ее волосам, он добрался до ее головы, а затем нашел лоб. Кожа на лбу была прохладной, нежной и атласно-гладкой, в отличие от его грубых, мозолистых пальцев.

Лучше ему побыстрее довести до конца начатое, пока он не совершил ничего, о чем потом пожалеет.

Наклонившись, он хотел просунуть руки под ее спину и бедра так, чтобы не слишком сильно сдвинуть с нее покрывало. Вот только покрывала на ней не оказалось. Его пальцы наткнулись на теплую обнаженную кожу. Одна рука безошибочно легла на сладкую, нежную сферу ее груди, другая распласталась по мягкой, плоской поверхности ее живота.

По позвоночнику поползли капельки пота, собираясь в лужицу между лопатками. Ладони у него горели. Рот наполнился слюной от отчаянного желания вкусить гладкую теплую плоть. Внизу живота все сжалось, а штаны неожиданно оказались ему тесны — так распухла эта часть его тела.

Да поможет ему Господь и все святые!

Сцепив зубы, он поднял ее и начал осторожно опускать на тюфяк. Она пошевелилась, пробормотала что-то и повернулась к нему. Внезапно она резко вдохнула и окаменела в его руках.

— Не кричите, — прошептал он, склонившись над ней и стараясь не думать о том, где сейчас находятся его руки. — Это не то, что вы думаете.

Она снова задышала, положила ладонь ему на предплечье и осторожно села. Ее дивные изгибы выскользнули из его рук. Он разочарованно вздохнул по такой потере, не сумев сдержаться.

Ее пальцы на его руке напряглись.

— Вы уверены, что это не то, что я думаю? — спросила она так тихо, словно, вздохнула.

Она уснула. Да как она могла уснуть?!

Маргарита твердо решила дождаться Дэвида и, как только он войдет в комнату, сесть в постели, безыскусно демонстрируя ему свою наготу. И Астрид, и Оливер утверждали, что мужчинам тяжело устоять против такого соблазна, не так ли? Почему Дэвид должен быть исключением?

Время шло, и от шороха дождя ее стало клонить в сон. Фитиль в маленькой лампе сгорел до конца, оставив ее в темноте. Ей казалось, что, если она на секундочку закроет глаза, сон не сморит ее.