…Скажи, что я снова увижусь с ней… Боль сдавила ей горло сильнее, чем она могла вынести, и Габриэль поспешила к ближайшей лестнице. Через мгновение она скрылась внизу.

— Я повторяю, что вы будете проклинать тот день. Мари еще говорила, когда Манон повернулась к ней, и она невольно отступила на шаг. Она застыла с гребнем в руках, когда Манон прошипела:

— Я сказала — прекрати! Я не желаю больше слушать твои глупости! Жерар сожалеет о том, что так расстраивал меня раньше, и я вновь допустила его к себе!

Мари ничего не ответила. Она готова была пожертвовать собой, чтобы оградить свою любимую Манон от любых неприятностей.

День начался скверно. Пуантро с утра ушел по каким-то неотложным делам. На вопрос Манон, куда он направляется, Жерар только бросил на нее злобный взгляд. Манон весь день была сама не своя, постоянно думая о том, что вновь разгневала любовника, вдобавок усилилось физическое недомогание, связанное с беременностью, которую с каждым днем скрывать становилось все труднее. Поскольку в любой момент она могла ожидать его возвращения, напряженное состояние делалось все более болезненным.

Мари сурово сжала губы. Она кипела от ненависти к этому грубому животному, получавшему удовольствие от слез, которые стояли в глазах ее дорогой Манон. Мари догадывалась, что он продолжает изощренно издеваться над ее любимицей.

Как можно не заметить синяки, оставленные на ее теле в минуты близости, или темные круги под глазами, свидетельствовавшие о полном изнеможении бедной женщины; или безмолвные страдания Манон от неопределенности, которую он постоянно поддерживал, несмотря на заверения в преданности.

Опасность была так очевидна! Почему же Манон не замечала ее? Ведь этот человек презирал ее даже в минуты близости. И даже страстно желая ее, одновременно он стремился унизить и причинить ей боль. Он тосковал по женщине, давно умершей, и ненавидел всех остальных за то, что они еще живы. В известном и всеми уважаемом господине Пуантро уживались два диаметрально противоположных человека, и не было никакой надежды на перемены в лучшую сторону. Душа этого человека была темна так же, как и его мрачные, похожие на ночь глаза!

Любящее сердце Мари страдало. Бедная Манон не заслужила столь беспечного отношения мужа, оставившего ее без гроша. Не заслужила она и такого жестокого поворота в судьбе, когда осталась совершенно одна с единственным близким ей человеком — Мари, измученной болезнями, что ложилось дополнительным бременем на Манон в то время, когда ноша и без того была слишком велика, чтобы ее вынести.

Мари поправилась чересчур поздно, чтобы предотвратить беду: этот элегантный мерзавец Пуантро уже вторгся в жизнь ее Манон.

Мари с прозорливостью по-настоящему любящего человека знала, что пришло время, когда ее хозяйка должна уйти от этого человека, пока еще не поздно для нее самой и для младенца, который уже рос в ней. Но, увы, убедить в этом Манон, искренне любящую грязного обманщика, не представлялось возможным. Страдание в больших с поволокой глазах Манон отозвалось болью в сердце верной служанки, когда ее госпожа с упреком продолжила: — Неужели, Мари, ты не можешь понять неуместность того, что ты делаешь?

Слезинка, скатившаяся по щеке Манон, еще больше усилила боль в сердце Мари, мысленно называвшей эту красивую женщину своей дочерью.

— Неужели ты ослепла и не видишь, что твой молчаливый конфликт с Жераром только ухудшает мое положение?

Манон поднялась из-за туалетного столика и повернулась к Мари. Губы у нее дрожали:

— Жерар просил, чтобы я тебя уволила.

— Уволила? Меня?

— Да, мне придется обойтись без твоих услуг. Он говорит, что из-за тебя чувствует себя неуютно в собственном доме. Ведь это дом Жерара, Мари! Он говорит, что ты пыталась настроить меня против него. И это действительно так, Мари! Жерар говорит, что как только мы освободимся от твоего неприятного присутствия, он сможет свободно чувствовать себя в своем собственном доме и найдет возможность поразмыслить над постоянством наших отношений!

Полное тело Мари начало потихоньку сотрясаться от рыданий. Можно ли было представить, что этот человек окажется таким законченным негодяем! Она отрывисто спросила:

— Неужели ты не понимаешь, Манон, что он пытается сделать? Он рассчитывает лишить тебя единственной поддержки и избавиться от человека, который видит его насквозь и надеется защитить тебя от него!

— Остановись! Прекрати, Мари!

— Он рассчитывает постепенно разрушить твою уверенность в себе и твою силу воли, чтобы иметь возможность полностью контролировать тебя, как это было со всеми другими женщинами, которых он когда-либо знал!

— Нет, он изменился! Он любит меня! Мы уже разрешили наши разногласия, его чувства постоянны!

— Значит, теперь ты в нем уверена?

— Oui.

— Так уверена, что сможешь теперь сказать ему о ребенке?

— Мари… — Манон сделала шаг в ее сторону. — Пожалуйста… Жерар может вернуться в любую минуту.

— Ты не скажешь ему.

— Пока нет. Когда Габриэль вернется, я…

— А если молодая леди никогда не вернется?

— Не допускай и мысли такой! Жерар никогда не оправится от такой потери. Он никогда…

— …И никогда не примет твоего ребенка. Манон не ответила. Все ее хрупкое тело задрожало…

— Мари, если ты хоть сколько-нибудь любишь меня, подумай, как осложняет мои отношения с Жераром твоя ненависть к нему. Прошу тебя, попытайся принять его.

— Non.

— Если ты не сможешь этого сделать, то прошу быть хотя бы терпимой, чтобы я была избавлена от необходимости…

— Хорошо.

Мари была не в состоянии позволить Манон сказать последнее слово, испытывая боль от сознания того, насколько мощным оказалось влияние этого злодея. Мари понимала, что ее дорогая Манон нуждается в ней сейчас больше, чем когда-либо. Она смахнула слезу со щеки и кивнула:

— Ради тебя, ma petite[15], ради тебя я попытаюсь видеть только то, что видишь ты, и знать лишь то, что ты захочешь. Cela soffit?[16]

В порыве благодарности Манон крепко обняла Мари, выражая таким образом свою любовь к ней, что выдало, насколько глубоко было ее отчаяние. Оторвавшись от нее через минуту, она попыталась улыбнуться.

— Oui, достаточно. Merci, Мари, — рыдания прервали слова Манон. — Мне было бы так больно потерять тебя.

Мгновение спустя Мари закрыла за собой дверь спальни, а прерываемые слезами слова Манон все еще звучали в ее ушах. Мари понимала, что трагедия близится к развязке, но была бессильна что-либо предпринять.

Ее бедная дорогая Манон…

— Разумеется, Жерар.

Губернатор Вильям Клейборн поднялся из-за стола и направился к Пуантро. Полуденное солнце освещало его представительную фигуру через окно за спиной. Он дружески положил руку на плечо Пуантро. Стараясь успокоить его, он продолжал:

— Вы правильно сделали, что пришли ко мне. Я немедленно назначу человека для решения этой проблемы, поскольку наша ответственность за похищение Габриэль вполне очевидна.

Клейборн опустил руку и покачал головой.

— С тех пор как я стал губернатором, меня более всего беспокоит то, что до сих пор не удалось направить отряд на Гранде-Терре, чтобы восторжествовала законность. У меня нет сомнений, что этот капитан Роган Уитни является одним из тамошних пиратов. Но с похищением Габриэль он зашел слишком далеко. Жители Нового Орлеана, так же как и я, горят желанием разобраться с этим делом. Можете быть спокойны, я сделаю все что смогу для возвращения вашей дочери. Я постараюсь также, чтобы капитан Уитни предстал перед правосудием.

Улыбнувшись, Жерар протянул руку:

— Вильям, вы — мой добрый друг. Несколькими минутами позже, уже на улице, Жерар мысленно перебирал детали разговора, состоявшегося с его «другом». Это позабавило Пуантро. Вильям Клей-Гюрн продолжал по-прежнему верить ему и полагаться на пего. Какой же он дурак! Но полезный дурак.