— Ты согласен с планом сестры?

Бертран кивнул, и Роган вновь повернулся к ней. На его обезображенном кровоподтеками лице появилась улыбка.

— Merci, Клариса, я никогда не забуду того, что вы для меня сделали.

Клариса поднялась на цыпочки и запечатлела легкий поцелуй на распухших губах Рогана. Глаза ее, полные слез, сказали больше, чем слова.

Минутой позже, стоя в дверях задрапированной шелком комнаты, Роган осмотрел коридор. Еще мгновение — и они с Бертраном исчезли.

Смех, звон бокалов, свет множества свечей отражается в бесконечных гранях хрустальных канделябров, а танцующие пары беспечно кружатся под бравурную музыку оркестра.

Жерар Пуантро с улыбкой прогуливался вдоль зеркальных стен бального зала, любуясь своим отражением. На улицах, за пределами этих роскошных апартаментов, продолжались поиски капитана Уитни, но Пуантро потерял к ним интерес, полагая, что опасность для него миновала. С угрозой ему и его делу было покончено.

Осматривая зал, Пуантро уловил взгляд губернатора Клейборна, беседовавшего со своей молодой женой. Он с улыбкой поклонился. Клейборн, дурак, до безумия любил эту женщину. В жизни самого Пуантро женщины играли весьма скромную роль. Если какая-то дама и привлекала его внимание, то ненадолго, напрочь уходя из мыслей после альковных утех.

Впрочем, одна женщина, не сравнимая ни с кем, была как бы частью самого Пуантро, его судьбой.

Внезапно перед глазами возник другой образ, вызвав кривую усмешку Пуантро: с избитого и окровавленного лица на него с напряжением смотрят карие глаза, грозно предвещая ему…

Пуантро громко рассмеялся. Угрожать ему?.. Капитан Роган Уитни, навсегда заклейменный его знаком, живой или мертвый, никогда больше его не побеспокоит. Жерар Пуантро — победитель!

И так будет всегда.

Вновь заиграла музыка. Повернувшись с изящным поклоном к красавице креолке, Пуантро повел ее в танце. Под покровом черной ночи Роган Уитни пробрался на палубу из укромного места под старыми парусами, где они прятались с Бертраном. Горечь, не дававшая ни сна, ни отдыха, вновь охватила его.

Прикрыв глаза, он с ошеломляющей ясностью слышал крики гибнущих матросов, орудийную канонаду и оглушительный взрыв, предшествовавший погружению его корабля в пучину океана. Горечь постепенно перерастала в ярость.

Новый Орлеан остался далеко позади — но прошлое не отступало. Мысль о своем прекрасном судне, образы погибших друзей, их вдов и осиротевших детей, сознание того, что страна, которой он так беззаветно служил, заклеймила его как своего врага, — все это заставляло сжиматься сердце.

Ненавистное лицо Жерара Пуантро всплыло перед его мысленным взором.

«…Эта буква — начальная от Пуантро, фамилии человека, который вас уничтожит!» — вспомнил он.

Роган невольно потянулся к груди и нащупал клеймо. Как ошибся Пуантро! Вместо того чтобы стать знаком отверженности и унижения, эта печать на теле послужит вечным напоминанием о злодействе, которое должно быть отомщено.

Сердце стучало, когда он, вглядываясь в тьму ночи, устремился мысленным взором к давно скрывшемуся из виду берегу. Роган выпрямился и, широко расставив ноги, устойчиво встал на краю палубы.

Он говорил хриплым шепотом, обращаясь к всемогущему морскому ветру, который дул ему в лицо, ко всем незримым очевидцам кровавой расправы и к замученному пытками Дугану, призывая их в свидетели.

— В эту ночь… в этот час… в этот миг я клянусь отомстить за гибель моей команды, за убийство моего друга и потерю прекрасного судна. Я клянусь, что справедливость восторжествует. Чего бы мне это ни стоило, человек, виновный в злодеянии, ответит за все. И я клянусь, что это станет главным делом моей жизни… Клянусь своей честью, своей жизнью, своим сердцем!

Ночной ветер усиливался, как бы внимая словам торжественной клятвы. Роган Уитни принял на себя всю тяжесть морального долга и намеревался расквитаться, не задумываясь над тем, куда это его приведет.

Новый Орлеан 1811 год

— Габриэль…

Голос сестры Маделайн как осиное жало впился в ухо, заставив Габриэль Дюбэй прервать созерцание появившегося на горизонте судна. Его контур четко вырисовывался в окне классной комнаты женской монастырской школы. Повернувшись к одетой в черное монахине и приготовившись услышать порицание, которое последует непременно, Габриэль изобразила фальшивую улыбку.

— Да, сестра.

— Ты можешь продолжить перевод поэмы с того места, на котором остановилась Селисте?

Не запнувшись, Габриэль ответила:

— Я не знаю, сестра, где остановилась Селисте. Я не слушала. Я смотрела в окно.

Остальные ученицы дружно охнули от ее ответа, но на лице сестры Маделайн не дрогнул ни один мускул. — Понятно.

Дородная монахиня почувствовала во взгляде Габриэль открытый вызов. Затянувшаяся пауза говорила больше, чем слова.

— Как давно ты с нами, Габриэль?

Голос сестры Маделайн еще глубже вонзился в нее. Глубокая морщинка, обозначившаяся между жиденькими бровками монахини, и поджатый рот были серьезным предостережением. Габриэль едва подавила невольный стон. Она могла определять настроение монахинь так же, как свое собственное! Подергивание чуть косящих глаз сестры Маргариты говорило о том, что день для нее не удался. У сестры Джулианы вздрагивали плечи, когда ей казалось, что она не справляется с возложенной на нее ответственностью. А у сестры Джоан…

Она могла бы написать о них книгу, если бы захотела. Но зачем ей все это, если она ощущала внутренний разлад с самой собой? Она могла бы заявить, что монахини недолюбливают ее, но если быть до конца честной, следует признать, что часто сама намеренно провоцировала их.

— Габриэль…

Сестра Маделайн напомнила, что ждет ответа. Габриэль сказала:

— Я являюсь ученицей в монастыре Святой Урсулы в течение шести лет, сестра.

— Шести лет… И все еще не в состоянии соблюдать распорядок, которого другие ученицы придерживаются без всяких проблем… Ты не в состоянии усвоить разницу между часами, предназначенными для обучения, и часами, предоставленными для любых занятий по собственному усмотрению.

— Проблема, сестра, в том, что свободного времени очень мало.

— Габриэль!

— И чем старше ученицы, тем хуже их положение, — продолжала она.

— Достаточно, Габриэль! Сейчас же отправляйся к себе в комнату.

У Габриэль сразу поднялось настроение, как только она представила свою маленькую комнату с большим окном, выходящим на реку, которая течет в море.

— Когда придешь в комнату, опусти штору, чтобы не тратить попусту время, глядя на корабли, как ты это часто делаешь. Используй это время для молитвы, стоя на коленях. Проси, чтобы тебе было ниспослано упорство в учебе. То самое упорство, которое, судя по всему, покинуло тебя.

Габриэль, потупившись, стенала про себя, а монотонный голос продолжал:

— А в часы свободных занятий, которых тебе так недостает, сегодня вечером, когда другие девушки будут развлекаться, ты будешь работать в монастырском саду… С москитами.

Когда Габриэль поднялась, со всех концов класса послышалось негромкое хихиканье. Она понимала, что со стороны ситуация выглядит забавно, но перспектива самой стать вечерней трапезой для летающих демонов отнюдь не радовала. — Ты можешь идти, Габриэль.

— Да, сестра. — Габриэль немного помедлила, а затем, выдавив еще одну улыбку, добавила: — Всего хорошего, сестра.

Габриэль вышла в коридор и закрыла за собой дверь. А может, все не так уж плохо? Она вырвалась из классной комнаты, так опостылевшей в последнее время. Да что там говорить, сама возможность поменять одну комнату на другую в той же самой тюрьме казалась прекрасной.

Габриэль окинула быстрым взглядом коридор и резво устремилась к находившейся в его конце лестнице. Подбежав к ней, она задрала до колен свою черную юбку и стала прыгать через две ступеньки. За прошедшие шесть лет она провела достаточно много времени, разглядывая корабли, появлявшиеся на горизонте, чтобы теперь с предельной точностью распознать любое судно. И если она не ошиблась на этот раз, сейчас к порту приближался «Нобл эксплорер». Девушка знала, что именно на этом торговом судне прибудет долгожданное платье, в котором она впервые появится на балу у губернатора. Ведь через несколько месяцев ей исполнится восемнадцать!