От внутреннего напряжения Пуантро сжал кулаки. Он снова задумался, еще раз просчитывая детали своего плана.

Пересылка письма до Гранде-Терре займет два дня, столько же уйдет на получение ответного послания. Минимум четыре дня. Как долго! И все это время Габриэль вынуждена будет оставаться одна, совершенно беззащитная перед человеком, рассчитывающим использовать ее для осуществления своей мести.

Красавица Габриэль… У Пуантро от боли заныло сердце, когда он взглянул на мрачное небо. Где она сейчас? Что она делает?

— Я устала, черт побери! Я отказываюсь идти дальше пешком! — заявила Габриэль.

Резко остановившись, она повернулась и стала лицом к мужчине, который шел сзади. Она справилась со слезами, а злость только прибавила ей сил.

Чтоб его разорвало… будь он проклят! Ее голые ноги были изрезаны острой травой, сквозь которую они пробивались весь день. Онаедва ступала, а этот самозваный капитан все подгоняет вперед. Все насекомые, каких только можно себе представить, искусали ее. Кожа обгорела под палящими лучами солнца. Ее безжалостно довели до полного истощения сил, дав чуточку поесть и попить, чтобы она хоть как-то держалась на ногах. Что ж, она ему покажет!

Габриэль решительно села посреди тропы, чувствуя на себе взгляды двух матросов, которые тоже остановились, ожидая реакции капитана. И тот отреагировал:

— Что вы собираетесь делать?

Склонившись над ней, безымянный капитан бросил сердитый взгляд. Она осталась сидеть на земле.

— А что, вы думаете, я собираюсь делать? — Габриэль решительно закрыла глаза. — Я отдыхаю.

Молчание было столь глубоким и длительным, что Габриэль не выдержала и чуть приоткрыла глаза.

— Вставайте.

— Нет.

— Повторяю в последний раз. Вставайте. Сердце Габриэль замерло от страха, но это никак не повлияло на ее ответ. Она даже не пожелала открыть глаза.

— Нет!

Опять молчание. Ома ощутила легкое движение и, едва успев открыть глаза, вдруг поднялась в воздух. Габриэль завопила, оказавшись заброшенной на могучие плечи капитана. Тайная процессия вновь двинулась дальше.

Оскорбленная и охваченная желанием убить своего похитителя, Габриэль колотила кулаками по его широкой спине и громко кричала:

— Отпустите меня! Я пойду сама! Я требую, чтобы ты спустил меня вниз!

Когда ее наконец внезапно освободили, Габриэль с ненавистью посмотрела в прищуренные золотистые глаза, оказавшиеся совсем близко от ее лица, и почувствовала их таинственное горение.

Капитан процедил:

— Вы готовы идти?

Со стороны матросов донеслось что-то подозрительно похожее на смех. Это еще больше возмутило Габриэль, и она бросила:

— Не могу! Я поранила ноги!

Габриэль взвизгнула, когда капитан бесцеремонно схватил ее ногу и стал осматривать подошву. Она не увидела, как нервно дернулась его щека за миг до того, как он, отпустив ее ногу, заметил:

— Мы слишком гордые, чтобы носить сандалии рабов… но, забыв о гордости, взываем о помощи, когда страдает наша изнеженная кожа.

— Взываем о помощи? — Во взгляде Габриэль отчетливо читалась ярость. — Вы сказали — взываем?

Вскочив на ноги, не обращая внимания на боль и ощутив неожиданный прилив сил, Габриэль высоко подняла голову.

— Можете успокоиться, к вашей помощи, капитан, я никогда взывать не буду!

Повернувшись, Габриэль крикнула глазеющим матросам:

— Ну и что вы ждете?

Она пошла вперед, испытывая при каждом шаге мучения, не поддающиеся описанию. Габриэль решительно шагала, а вечерняя заря плавно перерастала в темную ночь.

— Я вам сегодня еще буду нужна, мадам? Манон Матье с отсутствующим видом повернулась к невысокой седой женщине, стоявшей в дверях ее небольшой гостиной. Она невольно нахмурила брови, хотя постоянно следила за мимикой, оберегая от дополнительных морщинок свое далеко не юное лицо, и покачала головой.

— Non, Мари, ты можешь идти, если хочешь. Мари кивнула и исчезла из виду. Манон подождала, пока не услышала звук захлопнувшейся двери, и лишь тогда позволила себе сделать судорожный вздох. Она испытала невольное облегчение, освободившись от пытливых взглядов Мари, хотя осознавала, что только привязанность старой служанки была причиной этого интереса. Мари знала ее с детства — слишком долго, чтобы не понимать, как она страдает; вдобавок Мари обладала достаточно проницательным умом, чтобы догадаться о причинах беспокойства.

Где он? Манон подошла к серванту и замерла перед зеркалом. Тщательно и беспристрастно разглядывая свое отражение, она увидела женщину не первой молодости, но все еще красивую.

Вспомнились слова, которые постоянно повторял ее ненаглядный Александр: «Я самый счастливый человек, женатый на такой прекрасной и телом, и душой женщине». Но у него было сердце поэта, потому, вероятно, он и ушел из жизни таким молодым. Справившись с горем утраты, она еще не представляла, что одиночество вскоре станет наименьшим несчастьем из тех, что ожидали ее после смерти мужа.

Потрясенная Манон узнала, что Александр не оставил ей ничего, кроме кучи долгов. Она стала искать возможность каким-то образом поддержать себя. А тем временем осаждали кредиторы, которые довели ее до полного отчаяния. Постепенно она распродала все, что имела, включая небольшой дом, купленный для нее Александром вскоре после их свадьбы. Она с горечью осознала, что единственной возможностью выжить для нее является торговля собственным телом. Именно тогда в районе рыночной площади она встретила Пуантро.

Жерар, красивый и обаятельный, и с таким пониманием ее отчаянного положения… Она помнит, как почувствовала на себе его взгляд, когда стояла голодная в ожидании удобного момента, чтобы схватить у зазевавшейся торговки какой-нибудь фрукт и бросить в свою огромную сумку. Он с великодушием отнесся к ее унизительному положению. В тот день благодаря ему она смогла впервые за многие недели сытно поесть.

Затем Жерар стал ухаживать за ней, терпеливо и упорно, всегда появляясь у нее с небольшими подарками и никогда не давая ей почувствовать, что он представляет, насколько для нее жизненно необходима эта поддержка… И когда он стал выплачивать ее долги, это воспринялось как результат естественного развития событий и произошло как бы само собой. И так же показалось вполне естественным, когда она позволила ему занять место Александра в своей постели и в своем сердце. Она его полюбила.

Манон рассматривала отражение заплаканного лица, взиравшего на нее из серебряного зеркала. Светлые золотистые волосы все еще были блестящими и густыми, белоснежная кожа прекрасного лица только слегка тронута мелкими морщинками, в лазурных глазах, казалось, отразилась синева летнего неба, а губы созданы для улыбки… Но сейчас она была далека от того, чтобы улыбаться.

Спустя полгода с того дня, как она стала любовницей Жерара, Манон впервые заметила странные изменения в его поведении. Она ощущала нараставшую в нем озлобленность, которую не могла ни понять, ни унять. Он все чаще являлся к ней чем-то расстроенный и едва сдерживающий себя, чтобы не взорваться. Поначалу она утешалась тем, что лишь ей удается снять с него тяжесть неприятностей. Однако скоро она поняла, что именно эта ее способность более всего бесила Жерара, несмотря на острую потребность в сострадании.

Манон, долгими бессонными ночами размышляя о своих отношениях с Жераром, стала догадываться о причинах таких перемен. Истина заключалась в том, что он не был готов к настоящей любви. Прежние связи Жерара имели заземленную, исключительно плотскую направленность. Он не захотел подчинить себя той властной силе, которая овладевает всеми мыслями и поступками только потому, что один человек любит другого и, в свою очередь, является любимым. Любить по-настоящему, думалось Манон, — значит жертвовать какой-то частью собственного «я» во имя любимого. Жерар рано или поздно должен прийти к убеждению, что им завоевано гораздо больше, чем потеряно…

Манон продолжила свое исследование, разглядывая сквозь легкое покрытие батистовой ночной рубашки голубого цвета, столь любимого Жераром, линию своих плеч. Да, ее тело было по-прежнему привлекательным: грудь сохранила форму, талия очень тонка, живот подтянут, округлые бедра упруги. Длинные ноги, которые так нравились Жерару, составляли предмет ее особой гордости.