— Не беспокойтесь! То, что я унаследовал от Ранеков, на них же и отразится. Скажите, а смерть моей матери тоже на совести графа?

— Она умерла вскоре после кончины своего брата. Ребенка взял к себе отец. Хотя он отнял у мальчика все, что принадлежало ему как старшему и законному сыну, он счел себя вправе лишить его и родины, и веры, так как мальчик по желанию матери был протестантом. Граф передал его в руки своего брата прелата, чтобы заключить потом в монастырь. Католическая церковь требовала «искупления греха», монашеский клобук должен был способствовать уничтожению капли «еретической» крови, осмелившейся присоединиться к крови графа Ранека.

— Ну, они узнают эту еретическую кровь! — решительно заявил отец Бенедикт. — Скажите, все, что вы рассказали мне, основано на слухах или это действительные факты?

— Я готов подтвердить каждое слово клятвой! — ответил Гюнтер.

— Благодарю вас. Я и раньше принял твердое решение освободиться от ненавистных уз, но вы сильно облегчили мою задачу. Меня связывало чувство благодарности, и потому я невольно покорялся обоим Ранекам. Теперь я знаю, почему испытывал к ним инстинктивную антипатию. Ну, пора идти к прелату!

В монастыре собирались служить торжественную панихиду по случаю кончины молодого графа Ранека. Высокое положение, занимаемое покойным, и его необычная смерть, о которой так много говорили, привлекли в монастырь огромное количество народа. Вся знать спешила выразить сочувствие графу и графине и потому считала своим долгом присутствовать на панихиде. Крестьяне всех деревень, принадлежавших Ранекам, прислали своих представителей, из города приехали разные должностные лица. Сотни людей собрались на огромном монастырском дворе в ожидании, когда настоятель пойдет в церковь, окруженный всем духовенством и почетными гостями.

Графиня Ранек уже несколько оправилась от постигшего ее удара, но была еще в таком состоянии, что не могла присутствовать на торжественном богослужении. Граф приехал давно и сидел в кабинете настоятеля в ожидании панихиды. На нем был мундир, обшитый траурным крепом. Граф настолько изменился за последние дни, что в нем — теперь в сгорбившемся старике, беспомощно сидящем в кресле, — с трудом можно было узнать красивого, бодрого, сильного человека, каким он был еще так недавно. Энергичный, мужественный прелат, стоявший рядом с ним, казался теперь гораздо моложе его.

— Не расстраивай себя такими пустяками, Отт-фрид, — произнес настоятель успокаивающим тоном. — Улики против Гюнтера не так велики, чтобы ему угрожало что-нибудь серьезное. Мы можем не бояться следствия, тем более что в случае опасности кто же помешает нам пустить в ход свое влияние?

— Ты уже прибегал к своему влиянию, но безрезультатно, — возразил граф. — Ведь ты хотел не допустить следствия, однако тебе это не удалось.

Прелат нахмурился.

— Этот новый следователь — в высшей степени неприятная личность, — заметил он. — В первый раз нам приходится иметь дело с таким человеком, и я позабочусь о том, чтобы его поскорее убрали отсюда. Ты напрасно тревожишься. Ряд случайностей мог заставить суд заподозрить Гюнтера, но этого еще мало для того, чтобы он был осужден. Его освободят за недостатком улик.

— Но подозрение навечно оставит пятно на добром имени Гюнтера! — возразил граф.

— Если ты хочешь спасти его честь, то выполни свое желание! — со злой усмешкой заметил настоятель.

Граф сделал какое-то неопределенное движение рукой и подошел к окну. Его глаза безучастно смотрели на расстилавшийся перед ним ландшафт, мысли его были заняты совсем другим. Прелат чуть заметно улыбался. В душе он был доволен, что следствие приняло такой благоприятный оборот. Арест Гюнтера избавлял его от влиятельного врага, который уже начал пользоваться большим авторитетом среди местного населения. Какое дело было прелату до свободы и чести этого человека? Во всяком случае, уважение он потеряет...

— Что ж, ты уже принял те меры, о которых писал мне? — вдруг спросил граф, не поворачивая головы от окна, чтобы не встретиться глазами с братом.

— Да, принял! — спокойно ответил прелат. — Три дня село Р. было отрезано от нас, только вчера дороги стали проходимы. Я воспользовался этим и сейчас же послал к Бруно человека с письмом, в котором приказывал ему немедленно оставить Р. и отправиться в один из отдаленных монастырей, я обозначил, в какой именно. Мой посыльный должен был вручить ему этот приказ еще вчера, и я думаю, что отец Бенедикт едет в эту минуту к месту своего нового назначения.

— В какой же монастырь ты послал его? — с нескрываемой тревогой спросил граф.

— Оттфрид, теперь все дело находится в моих руках, дай мне возможность довести его до конца, — холодно возразил прелат. — Прежде всего мы должны были позаботиться о том, чтобы отослать Бруно как можно дальше отсюда, чтобы его не могли вызвать в суд в качестве свидетеля. Я сделал это. О том, что будет дальше, не спрашивай меня пока.

С глубоким вздохом граф снова опустился в кресло. Его брат правильно рассчитал — теперь он ничего не мог просить для своего любимца.

Дверь кабинета тихо открылась, и на пороге показался камердинер настоятеля.

— Разве уже пора идти в церковь? — спросил тот.

— Нет, ваше высокопреподобие. Я пришел доложить, что отец Бенедикт желает...

— Кто? — удивленно переспросил настоятель.

Граф вздрогнул, услышав это имя.

— Отец Бенедикт желает немедленно видеть вас! — повторил камердинер, но тут же за его спиной внезапно выросла высокая фигура молодого монаха.

— Вы доложили, и прекрасно, — обратился он к камердинеру, — его высокопреподобие, конечно, примет меня.

Камердинер испугался — он никогда не видел, чтобы монахи так бесцеремонно входили к настоятелю. Отец Бенедикт вел себя так, словно имел право распоряжаться. Он в буквальном смысле слова выпроводил камердинера в соседнюю комнату, запер на ключ дверь кабинета и быстрыми шагами направился к прелату.

При появлении Бруно граф в волнении и тревоге поднялся со стула, но Бруно не обратил на него ни малейшего внимания, хотя прошел так близко, что даже коснулся рукавом его мундира. Подойдя к настоятелю, он отвесил обычный поклон, но последний вышел таким принужденным, точно спина отца Бенедикта потеряла способность гнуться.

— Каким образом вы здесь, отец Бенедикт? — строго спросил прелат. — Разве вы не получили моего письма?

— Какого письма?

— Приказа немедленно оставить отца Клеменса и отправиться в тот монастырь, который обозначен в письме. Кроме того, я запретил вам посещать город и прилегающие к нему местности. Мой приказ вы должны были получить еще вчера вечером.

— Вчера вечером я уже был в городе, — холодно ответил отец Бенедикт.

— Что вас заставило отправиться туда без моего разрешения?

— Арест Бернгарда Гюнтера.

Настоятель невольно сжал кулак от злости.

— Вы знаете...

— Знаю, — прервал его отец Бенедикт, — что вы непременно хотите спрятать меня куда-нибудь подальше и потому назначили отдаленный монастырь, а я пришел сюда затем, чтобы спросить вас, ваше высокопреподобие, продолжаете ли вы желать, чтобы я скрывал правду?

Прелат не мог ничего ответить, так как в разговор вмешался граф.

— Мой брат поступает правильно, требуя от тебя молчания, — сказал он, — я прошу тебя о том же, Бруно!

При звуке голоса графа отец Бенедикт быстро оглянулся, и в его глазах загорелся недобрый огонек.

— Вы тоже желаете, чтобы я скрыл истину? — насмешливо спросил он.

— Достаточно и одной жертвы, — продолжал граф глухим голосом, — ты должен молчать, твое признание погубит тебя!

Несколько секунд отец Бенедикт с удивлением смотрел на графа, не понимая смысла его слов, затем вдруг истина осенила его.

— Мое признание погубит меня? — медленно повторил он. — Вы, может быть, считаете меня убийцей вашего сына?

— А разве не ты убил его? — воскликнул граф, как будто сразу освобождаясь от смертельной муки.