Всех кандальных объединяла острая тоска по свободе, и даже в каждом уголовнике песня открывала то человеческое, что было затоптано и извращено превратностями судьбы… Пели ее по всему краю.

Удивительно, но и в голосе Переломова звучала та же страсть:

Деревья вдоль насыпи закрыли Байкал. Матвей Саввич налил, выпил. Отер усы.

– Красно! Сумлеваюсь, что каторжная рванина могла так сочинить. Барин какой снизошел подарком, написал на манер столичного способа.

– Думаю, вы не правы, – возразил студент. – Если и барин, так побывавший в этих краях. Не путешественником, а в кандалах. Слышал я даже, что кто-то из декабристов.

– Так они же не бежали, здеся и остались. Кой-кто и их последующие роды – навек, – качнул головой промышленник.

– Но мечтали о побеге, – упрямо сказал Антон.

Переломов к удивлению Антона оказался интересным попутчиком.

– Дело – это мне перво-наперво, безделья не

люблю, – разглагольствовал он. – Не думай: оттого,

мол, што мое. Хошь, продам столбы? Без омману. Такие столбы продам! На Ингоде. Не меньше трех золотников со ста пудов брать будешь, а то и по фунту, вот те крест!

– Зачем же вам тогда продавать?

– Энти продам – другие куплю. Ишшо лучше. Вот приеду в Питер, «ассигновки» сдам, «рыжики» получу – ив дело!

Он даже жмурился от предвкушения удовольствия. Антон знал, что на жаргоне золотишников «рыжиками» именуются империалы, десятирублевые золотые монеты.

– Не понимаю: какой смысл? Золото будет делать золото?

– Эн нет, не угадал! – радовался Матвей Саввич. – У меня подряды и на амурской колесухе, и на серебро-свинцовых, на Благодатке и Надеждинском.

«Значит, из тех золотопромышленников…» – подумал Антон.

– Чего усмехаешься? Да-да, «Во глубине сибирских руд…». К слову сказать, головастые люди были. Ежели хошь знать, в моем роду осьмушка крови одного из них текет. Сказать чья, ахнул бы!.. Да мне титулы ни к чему, в карман их не положишь. Да я какой хошь титул сам купить могу, а зачем? Вон, слыхал, один из Демидовых даже с французским Наполеоном Бонапартом породнился, его племянницу сосватал. Ну дак чо? Где Наполеон? А демидовские зоводы по всему Алтаю и Уралу стоят!.. Потому што – дело.

И снова:

– Ну дак чо, купишь у меня столбы на Ингоде? Не хошь на Ингоде, продам на Унде. Аль кишка тонка, галантерейщик?

– У нас не только галантерейный товар – в большом выборе все: от свечей до электрических аппаратов и ювелирных изделий, – входил в роль коммерсанта Путко.

– Да знаю я! – досадливо отвечал Переломов. – Торговать – не, не люблю. Там кто кого омманет. А вот землю шарошить – эт по мне. Вон она, ждет! – Он повел широкой, как лопата, рукой в окно, за которым развертывались просторы тайги. И неожиданно вздохнул: – Не, не осилю… Всю Сибирь за Байкалом ни один, ни сто Переломовых не осилют. А все ж кой-што сделаю, имя свое оставлю и богатство во славу отечества преумножу! – Он снова потянулся к корзине с бутылками.

Хоть значился поезд курьерским, но шел не быстро. На станциях, млевших от зноя и зудения мух, шумная и рваная голь перекатная из хвостовых зеленых вагонов приступом брала привокзальные базарчики. У их головного желтого вагона дежурили на остановках приставы и чины железнодорожной жандармерии. По перрону прохаживались, разминаясь, или поспешали в станционные рестораны их превосходительства и дамы, страдающие от духоты мигренью. У вагонов второго класса, синих, суетились торговки, по глаза повязанные выгоревшими платками, сбывали свой товар: пиво, квас, яйца, вареных кур, огурчики, помидорчики, вяленую и копченую рыбу. Порой Антону казалось, что вокруг него грохочет и катит неизвестно куда сама Россия.

В соседнем купе ехал протоиерей со своим семейством – благолепный, в контраст с желчной супругой, с румяной дочерью и непоседой сыном. Целый день из-за полузакрытой двери доносился резкий скрипучий женский голос, умиротворяющий бас протоиерея и взрывы смеха.

– Поповна-то, а? – облизывал губы Переломов. – Мне б годков двадцать аль хучь десяток сбросить… – И поощрял Антона: – На тебя, галантерейщик, на тебя зыркат!

В остреньких глазах поповны и впрямь играло что-то «скоромное».

Соседство золотопромышленника оказалось как нельзя кстати. Хотя Антон и надеялся на свой «железный» паспорт, однако полицейских осмотров все же опасался. А Переломова знали по всей дороге, полицейские чины ломали перед ним фуражки, не подступались и к соседу. К тому же любопытно было вести разговоры с таким собеседником. Из рассказов предпринимателя сибирский промысел открывался с иной, неизвестной каторжникам стороны.

– Матушка-т наша, земля родимая – начали ее трогать всего ничего, ежели с Европами да Китаями равняться, первое серебро полтора века как выплавили, а золоту-т и века нет, а уж на третьем месте по мировой добыче, каково? – вел свою мысль Матвей Саввич. – В прошлом годе боле трех тыппи пудов выдали, эт тебе чо? Пущай Урал там, Лена да Енисей на первых ролях, но и мы, забайкальские, не лыком шиты. Знать, как у нас говорят: «В Сибири соболей бьют ухватами, а золото гребут лопатами».

– Я по-другому слыхал, – не удержался Антон. – «Золото мыть – голосом выть».

– И то правда. Кому как подфартит. Иной пятитки под ноги стелет: вишь, иттить ему грязно! А другой без штанов остается. И разоряем землицу-т безрассудно. Тут уж кто ловчей, кто хитрей. А без хитростев как?..

– Как у нас делается? – затевал он разговор в другой раз. – Вот, скажем, намыл я шлиховое золотишко – должон записать его в шнуровую книгу, для окружного горного ревизора, пущай матери его земля будет пухом. А само золотишко отправляю в плавильную лабораторию, в Иркутск, Барнаул аль Екатеринбург. Там тоже сколько его осядет. Зато дале не моя уже забота: оттуда повезут его в слитках в Питер, на монетный двор, на чеканку. А мне пока вот энти «ассигновки», – он мял в пятерне хрусткие бумажки. – За их я теперь и получу свои империальчики. С каждой сотни пятнадцать – цареву кабинету. Считаю, это по-божески. Плохо только, что приходится полтора годочка ждать с того часа, как взял я шлих из забоя или с россыпи…

Мои россыпи как мне достались? Полвека назад государь-батюшка пораздарил участки своим графьям, генерал-адъютантам да камер-фрейлинам, даже какому-то Бернардаки подарил. Ну, эти графья да камер-фрейлины наше Забайкалье в глаза не видывали – подрядили местных, тех, што покрепче. Среди них и деда моего, Пантелеймона Переломова. А отец мой у того Бернардака уже полностью весь участок выкупил, мне во владение оставил, царствие ему небесное… Ну а уж я приумножил и сколько еще новых застолбил – от Шилки до Аргуни.

Как застолбил? Может, думаешь, искал, копал в тайге?.. Можно и так, коль ноги дуры. Не-ет, тут своя хитрость нужна. Перво-наперво надо разведать, где хищники-золотишники моют. Такой ушлой народ, упаси бог! Зазря работать не будут. У них особый нюх на золото. Коль моют и не бросают – стоит брать, верное дело. Зову исправника и казаков, да как нагрянем! Они – шасть в тайгу, а я – столб. Мое!

Переломов раскуривал пахучую сигару, посасывал ее, окутывал купе дымом.

– Можно и по-другому. Присмотрел участок, в газетке через бутербродника статейку тиснул с описанием: там-то, мол, и там-то. Среди старателей тоже грамотеи имеются. Прочтут – и туда! Помоют-помоют, коль слабы пески – бросят, а ежели богатые, вдругорядь призываю исправника и казаков – и хлоп: мое!

– Вроде бы не по совести?

– Тебе щенка, да чтоб не сукин сын? – посмеивался Переломов. Серьезнел. – По совести. Хищники старатели только разоряют землю. Верхушки сгребли – и айда дальше. А ей забота нужна. Уж коли я взял, так до последнего золотника выберу. Мои столбы с буквами «М.П.» по всей Сибири известны, что твой государев вензель.