«Два-три агента на всю Россию, да еще при нынешнем положении на местах… – подумал Заварзин. – Ничего у них не получится. Хотя народ они упорный. Как бы там ни было, надо доложить директору. И особо выделить оживление деятельности эсдеков в столице».
– Ваше усердие достойно всяческих похвал, – поднялся он и протянул руку ротмистру. – Еще раз благодарю.
А когда ротмистр вышел из кабинета, приступил к составлению донесения.
ДОНЕСЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА МОСКОВСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ ДИРЕКТОРУ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
При сем имею честь представить Вашему Превосходительству настоящие агентурные сведения, добытые Отдельного Корпуса Жандармов ротмистром Ивановым в последнюю командировку от секретного сотрудника «Вяткина». Доношу, что материалы эти, касающиеся выступлений Ленина и настойчивых намерений заграничных «верхов» партии осуществить общепартийную конференцию, находят себе подтверждение и в сообщениях остальной агентуры отделения, почему и заслуживают, благодаря своей полноте и детальной справедливости, исключительного внимания и доверия.
Часть означенных сведений, касающихся делегирования в пределы империи особо уполномоченного «Алексея», уже использована и в результате своей разработки дала возможность задержать последнего со всеми поступившими в его распоряжение адресами и явками Заграничного партийного центра в подпольные имперские организации и группы.
Агентурное наблюдение за остальными упомянутыми в сведениях лицами, в виду возможности их появления, и в районе, вверенном моему наблюдению, продолжается.
Прошу Ваше Превосходительство принять уверения в совершенном моем почтении и преданности.
Ваш покорнейший слуга П. Заварзин
Примерно в это же самое время коллега Заварзина, начальник санкт-петербургского охранного отделения полковник фон Коттен узнал от своего агента, внедренного в профессиональное общество рабочих по обработке металлов, что туда, в правление на Ямской, дом 16, явился незнакомец, представившийся председателю Кузьме Гвоздеву уполномоченным по созыву общепартийной конференции РСДРП. Приезжий попросил содействия в проведении собрания столичных социал-демократов. На сем собрании намечено восстановить Петербургский комитет, который и должен выбрать своего делегата. Гвоздев доложил о визите уполномоченного на заседании правления. На заседании присутствовал секретный сотрудник охранного отделения.
Фон Коттен также поспешил сообщить об этом директору.
Тотчас из департамента последовало распоряжение: принять все меры к выяснению личности прибывшего и в возможно непродолжительное время арестовать как его, так и всех членов правления профессионального общества рабочих вкупе с членами городского комитета, ежели он будет воссоздан. Директор не преминул указать, что полковник Заварзин оказался более расторопным, чем фон Коттен: он располагает детальными сведениями о действиях социал-демократов, в том числе ц в Петербурге, хотя этот район ему неподведомствен.
Фон Коттен приказал учредить неотступный филерский надзор за членами правления. А вот заграничный представитель как сквозь землю провалился. Бог с ним! Заварзин лезет из кожи вон – Заварзин пусть и старается! И, вызвав шифровальщика, начальник петербургского охранного отделения продиктовал ему:
НАЧАЛЬНИКУ МОСКОВСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ (КОПИЯ В ДП)
Москву выехал прибывший за границы организатор выборов делегатов общепартийную с.-д. конференцию. Рост средний, лет тридцать пять – тридцать семь, блондин, лицо круглое, розовое, глаза серые, нос длинный, усы рыжие, черная пиджачная пара, крахмальная сорочка стоячим воротником, черная пушкинская шляпа. Случае обнаружения подлежит аресту.
В тот же день получив телеграмму, Заварзин снова обратился к тетради Вяткина. Приметы уполномоченного, побывавшего в столице, совпадали с теми, какими осведомитель обрисовал «Захара».
Начальник московского охранного отделения начал готовить встречу посланцу большевиков.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Горбач Хасан пришел на заимку, как и обещал, через день:
– Ну дак чо, робяты, готовы?
Прокопьич уже собрал Антону все, что посчитал нужным: печеной медвежатины, лепешек из кедровой муки, насыпал в мешочки разных кореньев и трав – какие от живота, какие от простуды или дурной крови. Но когда начал завертывать в тряпицы драгоценные шкурки баргузинских и илимских соболей, Антон запротестовал.
– Возьми, а? – попросил старик. Его голос был горек.
– Хорошо. Одну. – Радостное предчувствие охватило Антона. Он выбрал темно-бурую, переливчатую. Представил, как это будет.
В избе Прокопьич начал вынимать из печи чугунки. В горнице было уютно. Шмыгал «зверок», важно вышагивал по выскобленным еще Женей половицам Катавася, тараща зеленые, круглые, с черными стрелками глазищи. Как трудно, оказывается, оторвать себя от этой таежной заимки!..
Старик откупорил бутыль:
– Ну… Посошок.
Хасан собрал крошки в ладонь, бросил в щербатый рот. Поднялся:
– Пора, однако. Путя долгая, сам знашь – не по каменушке.
Антон и Прокопьич обнялись.
– Спасибо, отец.
Старик скупо перекрестил его:
– Прощевай. – Поглядел на Хасана. – Ты того…
– Уговор дороже денег, – осклабился горбач. – Все отделаю, клянусь аллахом!
Прокопьич не провожал. Сказал напоследок:
– Ну! – И затворил за ними калитку, задвинул засов. Как отрезал.
«Прощай. Спасибо тебе, добрый человек!..» Сердце Антона стеснило.
Дорога их лежала мимо поляны с родником-водопоем. Студент остановился около холмика, уже заросшего диким клевером, поднимавшим синие гребешки. Герань еще цвела. В густой траве горели жарки. У ключа трава была выбита, в воронках от копытц голубела, отражая небо, вода. «Прощай и ты, Женя…» Какую тяжкую ношу – не сбросить теперь всю жизнь – взвалили на его плечи она и Федор…
Тропа, по которой они шли, была известна, наверное, одному лишь Хасану. Она пролегала сквозь такие урманы, чащобы, болота, через какие, казалось, не продерется и зверь. В укромных местах у горбача были приготовлены шалаши. Путь оказался действительно долгим. У Антона разболелись ноги. У лесного ручья он разулся, опустил ступни в студеную воду. Хасан поглядел на багровые рубцы, поцокал языком. «Напрасно я при нем…» – с опаской подумал студент. Достал мешочек с целебным стариковым зельем, обвязал щиколотки.
– Пошли.
Чувство тревоги нарастало. Приглядывался к проводнику, старался не пропустить ни единого его движения. Хасан шел по тропе первым. Все в его облике приобрело цепкость и кошачью вкрадчивость. Маленький, шаги он делал большие, но ползучие, неслышные, все время озирался, держал наготове карабин. Однако ни разу не вскинул, хотя меж деревьев то мелькнула лиса-огневка, то прыснул по стволу буро-рыжий горностай.
Проводил взглядом, с сожалением бросил:
– Ране я кажной год зверовал.
«Почему же променял „зверованье“ на опасный промысел горбача?» – хотел было спросить Путко, но удержался: в тайге не спрашивают. Да и ясно: «рыжая пшеничка» в эмалированной кружке, быстрая нажива. Моментами лицо проводника казалось ему страшным, особенно рот с черными сточенными зубами. Вот уж действительно – придорожник!.. Но его выбрал Прокопьич.
На перевалах Хасан ловко разводил бездымные костры, обжаривал медвежатину, готовил чай по-тунгусски – с салом и солью, мукой и ягодами. Доставал флягу со спиртом. Антону наливал, но сам – ни глотка. Как и Прокопьич, был он неразговорчив. Да и о чем говорить?.. Две ночи постелями им служили пихтовые лапы. К ночи третьего дня они вышли к широкой и полноводной реке.
– Шилка, – назвал горбач.
В укрытой от глаз заводи их ждала лодка. На противоположном берегу сбегали к самой кромке огороды. Темнели баньки. За огородами тянулись избы и амбары.
