– Продолжить разработку. Запомните: неукоснительным остается к исполнению самоличное указание государя, дословно высказанное его величеством в сей фразе: «Надлежало бы взять всех революционеров да и утопить в Финском заливе».
– Не пощажу живота своего, дабы претворить в жизнь волю императора, ваше превосходительство.
– Особое внимание обратите на районы столичного и московского охранных отделений, – распорядился Курлов. И полюбопытствовал: – Как полагаете, реальна попытка большевиков осуществить означенное предприятие?
– Убежден, что не реальна: местные комитеты и ячейки партии почти сплошь ликвидированы, а в оставшихся, главным образом эмигрантских, как докладывал мне на днях заведующий заграничной агентурой, полнейший разброд, – заверил Зуев. – Но все равно мы продолжаем внимательно следить за эсдеками и принимаем необходимые меры для пресечения их деятельности.
– Да, внимание и внимание! – указал генерал.
Среди других бумаг было письмо начальника Иркутского губернского жандармского управления, уведомлявшего департамент о побеге трех ссыльнопоселенцев, определенных на жительство в деревню Новотроицкую, – двух мужчин и девицы. Мужчины были своевременно задержаны на вокзале в Чите, а девица, некая Евгения Константиновна Грожанская, курсистка, до сих пор не арестована.
– Принять все меры к розыску и по задержании выслать в отдаленные места Якутской области, – распорядился Курлов. Он особенно не любил беглых.
Следом Зуев выложил лист со штемпелем Осведомительного бюро. К листу была аккуратно приклеена вырезка из газеты «Русское слово» с заголовком «Неукоснительные побеги».
Павел Григорьевич углубился в чтение: «Побеги с каторги бывали всегда. Совершенно прекратить их невозможно, ибо при подготовке побега как никогда изощряется человеческий ум, воля и хитрость, стремящиеся к заветной мечте о свободе. Нет тех оков и стен, которые могли бы считаться надежной преградой побегам, нет таких стражей, которых нельзя было бы провести, обмануть, иногда подкупить…» Курлов качнул головой, соглашаясь с вескими аргументами автора. Но уже в следующей фразе он почувствовал, что газета ведет коварный подкоп: «Однако в последнее время побеги особенно участились. Это объясняется главным образом упразднением сахалинской каторги, затем – переполнением тюрем и сравнительной недостаточностью стражи, а может быть, и некоторой дозой излишней гуманности тюремного режима, с большим рвением проповедуемой левой печатью и левыми ораторами с трибуны Государственной думы…» Вот под кого копает борзописец! Вот против кого настраивает общество!.. Курлов продолжал читать и наконец обнаружил самую мину: «Невольно обращает на себя внимание то обстоятельство, что среди удачных побегов преобладают побеги „политических“. Мало-мальски выдающиеся лица из революционной среды, попав на каторгу, неукоснительно убегают. В этом есть что-то планомерное. Создаются целые легенды около побегов таких лиц и окружают героев побега ореолом тонкости ума и могущества, отводя иную незавидную роль тюремной страже… Целый ряд политических преступников счастливо избежали законной кары и посмеиваются в Парижах и Женевах над каторжными оковами и крепкими стенами тюремных замков. Побеги „политических“ каторжан перестали быть случайными явлениями, эксцессами внутренней жизни тюрьмы, но должны рассматриваться как организованная извне борьба с карающей рукой закона… Общество едва успело свободно передохнуть после того, как руководители и активные деятели недавней смуты были частью рассеяны, частью раскассированы по тюрьмам, как снова нарождается опасность возврата к прежнему. Преступные элементы собираются и сорганизовываются, угрожая новой смутой. И каждый сбежавший каторжанин пополняет поредевшие ряды революции на страх всем дорожащим мирной и спокойной жизнью государства». Что ж, прав, сукин сын! Курлов не имел ничего против этой газеты – «Русское слово» тесно связано и с черной сотней, и с «Союзом монархистов», чутко улавливает веяния при дворе. Но делать намеки в адрес охранной службы!.. Впрочем, статья направлена была не столько против работы полиции и жандармского корпуса, сколько тюремного ведомства, находившегося под эгидой министерства юстиции, соперничающего с министерством внутренних дел. К тому же камешек падал в вотчину нынешнего начальника тюремного управления. Если учесть, что еще недавно это управление возглавлял Павел Григорьевич, то, пожалуй, статья как бы отмечала: при Курлове все было в полном порядке, а вот ныне дела пошли вразнобой. Так что гневаться ему не стоит.
Хотя и с тюремным управлением у него были связаны приятные воспоминания. Да и вообще Павлу Григорьевичу грех сетовать на судьбу. Дед, крепостной крестьянин, выслужился из рядовых рекрутов в офицеры. Отец начинал со следующей ступеньки – с кадетского корпуса и поднялся до полковника. Отец как-то рассказал сыну о случае, свидетелем которого был сам. У одного из офицеров свиты, Келлера, смолоду одна половина бороды была седая, другая – рыжая. Как-то на балу тогдашний император Александр II приметил офицера и сказал: «Когда же ты, Келлер, обреешь свою сивую бороденку?» Офицер бросился в комнату первого попавшегося придворного лакея, схватил бритву – и через пять минут предстал перед государем уже без бороды. Александр II глянул: «Ты – Келлер?» – «Так точно, ваше императорское величество!» – «Поздравляю тебя графом и флигель-адъютантом». «Вот так, сын: лови случай, а коль поймал – крепко держи за хвост», – наставлял отец.
Карьера самого Павла Григорьевича тоже складывалась по воле прихотливых случайностей. Правда, ход ей был дан, когда будущий генерал еще сосал грудь кормилицы. Уже тогда отец приписал его к гвардейскому полку, ибо с установления Петром I табели о рангах никто в государстве Российском не вправе был подниматься в чинах, перескакивая через низшие. В этой табели путь от корнета до генерала занимал четыре десятка лет. Но откуда же брались бы тогда молодые генералы и адмиралы? Не нарушая священную петровскую табель, отцы придумали, как пользоваться ею разумно. Курлов-младший достаточно быстро одолевал ступеньки. И все же нет-нет, а чувствовал: не прощают ему холопского происхождения. Это чувство еще больше укрепило его в жизненном принципе: служи ревнительно, ублажай предержащих власть, компенсируя свое самолюбие за счет нижестоящих. И уповай на случай.
Случай выпал. После службы в полку, уже в бытность прокурором Вологодского окружного суда, Павел Григорьевич решил украсить свой кабинет портретом тогдашнего министра внутренних дел фон Плеве. Повод к тому был основательный: много лет назад министр начинал карьеру именно в этом кабинете. Курлов приехал в столицу, записался на прием и во время аудиенции изложил свою скромную просьбу. Желание молодого прокурора пришлось фон Плеве по душе. Он надписал портрет, а потом вдруг и предложил: «Не хотите ли перейти на службу по моему ведомству? Предлагаю вам пост вице-губернатора в Курске. Выкажете усердие – не задержу с повышением». Павлу Григорьевичу оставалось лишь нижайше поблагодарить покровителя.
На посту вице-губернатора он выказал усердие. Но фон Плеве выполнить обещание не успел: бомба террориста Егора Сазонова разнесла министра в клочья. Однако его преемник Булыгин приметил старательного администратора и в разгар смутного, пятого года назначил губернатором в Минск. Вот там Курлов развернулся! Это его агенты заманили толпу демонстрантов к вокзалу, под перекрестные залпы и казачьи шашки. Бойня получилась такая, что поднялся шум на всю Россию. Государь же на донесении губернатора начертал: «Это щекотно!» – и дела Курлова быстро пошли в гору. Он был вызван в столицу, назначен вице-директором департамента полиции. А тут подоспел скандал с Трусевичем – и вот уже он директор! Ненадолго: случилась история с Максимовским. Получив сообщение, что начальник главного тюремного управления смертельно ранен в своем кабинете, Курлов тотчас же прибыл на место происшествия и застал такую картину: кабинет полон народу, городовые держат за руки растрепанную молодую женщину, Максимовского же, потерявшего сознание, увозят на операцию. Павлу Григорьевичу доложили: сия девица пришла к генералу на прием, оставшись же наедине с ним, несколько раз выстрелила, затем бросилась к окну. Задержал злоумышленницу ожидавший представления шефу начальник одной из губернских тюрем, вбежавший в кабинет на выстрелы.
