— Сколько? — спросил Луис. — За сколько ты продал ее?

Джи-Мэк сглотнул.

— Они обещали еще... если она сдаст им Серету.

Я отступил подальше от них. Если Луис хотел убить его, то пусть сделает это сейчас.

— Она моя сестра, — сказал Луис.

— Я не знал. Да не знал я! Думал, у нее никого нет. Не думал, что кому-то до этого всего вообще есть дело.

Луис схватил Джи-Мэка за горло, уперев дуло пистолета в грудь. Лицо Луиса исказилось, и откуда-то из глубины его тела с силой вырвался вопль, из той глубины, где хранилась его любовь, преданность, окруженные стеной всего того зла, которое он свершил.

— Не надо, — взмолился сутенер, теперь уже плача. — Прошу вас, не надо. Я знаю больше. Могу сказать.

— Говори. — Луис приблизился к нему так близко, что кровь изо рта Джи-Мэка брызгала на его лицо.

— Я пошел за этим типом, после того как тот принес деньги. Хотел знать, где смогу найти его, если придется.

— То есть в том случае, если нагрянут полицейские и тебе придется сдать его, чтобы спасти свою шкуру.

— Вовсе нет, поверьте, без всякой мысли!

— И?

— Отпустите меня, — попросил Джи-Мэк. — Я скажу вам, только отпустите меня.

— Ты еще и издеваешься надо мной!

— Послушайте, прошу вас, я поступил плохо, но сам я не трогал ее. Вам надо поговорить с ними, у них узнать, где она, что с ней. Я скажу вам, где найти их, но отпустите меня, и я уйду. Я уйду из города, и вы никогда не увидите меня снова, клянусь.

— И ты хочешь добиться сделки с тем, кто воткнул ствол в твою грудь?

Тут вмешался Эйнджел.

— Мы не знаем, что она мертва. Может, еще есть шанс найти ее живой.

Луис перевел взгляд на меня. Если Эйнджел играл хорошего полицейского, а Луис плохого, то мне отводилась роль где-то посередине. Но, если Луис убьет Джи-Мэка, меня не ждет ничего хорошего. Я не питал иллюзий: Мэкки с Дании пойдут по моему следу, а у меня нет никакого алиби. Сначала начнут задавать щекотливые вопросы, потом полезут в старые раны, а лучше бы оставить все как есть и не копаться в этом больше.

— Я скажу так: выслушай его. Поищем этого парня. Если он лжет, поступишь с ним, как сочтешь нужным.

Луис задумался. Все это время жизнь Джи-Мэка висела на волоске, и он знал это. Наконец Луис отступил на шаг и опустил пистолет.

— Где тот тип?

— Я проследил за ним. Это за Бедфордом.

— Похоже, купил ты себе еще несколько часов жизни. — Луис согласно кивнул.

Гарсия наблюдал за этой четверкой из своего укрытия. Он поверил всему сказанному Брайтуэллом и обещанной награде. Теперь на его запястье появилась метка, по которой он мог быть узнан другими подобными ему, но в отличие от Брайтуэл-ла он был простым пехотинцем, обычным призывником в большой войне возмездия. Брайтуэлл также носил метку на запястье, и хотя ее нанесли гораздо раньше, казалось, она никогда так и не заживет. Когда Гарсия подходил близко к Брайтуэллу, он иногда чувствовал запах паленой плоти, если зловоние, исходившее от этого жирного человека, не заглушало его.

Гарсия не знал, действительно ли толстяка звали Брайтуэлл. Надо сказать, он даже не задумывался над этим вопросом. Он доверял Брайтуэллу и был благодарен за то, что тот нашел его, привез в этот огромный город и дал место, где можно было работать и воплощать свои навязчивые идеи. Он только засомневался, разумно ли было не вмешиваться, когда эти трое приблизились к сутенеру Джи-Мэку, но он не пошевелился бы, пока Брайтуэлл не двинулся первым.

Они только немного опоздали. Минутой бы раньше — и эти незнакомцы нашли бы сутенера мертвым. Гарсия наблюдал, как двое из них подхватили Джи-Мэка под руки и двинулись прочь от его «доджа». Третий мужчина сначала вроде бы последовал за ними, затем остановился. Он внимательно оглядел переулок, его пристальный взгляд на мгновение задержался на тени, укрывавшей Гарсия, затем он запрокинул голову и начал сантиметр за сантиметром осматривать здания с их грязными окнами, выходящими на переулок, и разбитыми пожарными лестницами. Еще через минуту он уже догнал своих спутников, но двигался, пятясь назад, все время оставаясь спиной к ним, не спуская глаз с грязных окон, как если бы знал о присутствии противника.

Брайтуэлл решил убить их. Он отправится за этой четверкой, потом они с Гарсия разрежут их и займутся ими. Он не боялся их, даже над чернокожим мужчиной при всей молниеносности его движений витал дух неотвратимой смерти. Если сделать все быстро и чисто, то последствий можно не опасаться.

Брайтуэлл стоял в грязном коридоре, рядом с выходом на пожарную лестницу, откуда единственное окно выходило на переулок. Он предпринял меры предосторожности и удалил предохранитель из флуоресцентной лампы позади себя, чтобы его нельзя было заметить, если бы по какой-нибудь невероятной причине в доме включился свет. Наблюдатель собирался уже отвернуться от окна, как вдруг белый мужчина в темной куртке, стоявший к нему спиной все то время, пока эти трое возились с Джи-Мэком, обернулся и стал изучать окна. Когда пристальный взгляд этого человека задержался на окне, за которым стоял Брайтуэлл, тот почувствовал, что у него сжалось горло. Он сделал шаг к окну, его правая рука инстинктивно вытянулась и прикоснулась к стеклу, кончики пальцев замерли напротив фигуры мужчины там, внизу. Воспоминания пронеслись в его памяти: о падении, пожаре, отчаянии, гневе.

Воспоминания о предательстве.

Теперь мужчина внизу, в переулке, двигался спиной вперед, как если бы он тоже ощущал какое-то враждебное присутствие, которое было одновременно неизвестным и все же знакомым ему. Его глаза продолжали шарить по окнам над собой в поисках любого признака движения, любого проявления того странного ощущения, которое заполняло все его существо. Наконец он исчез из поля зрения Брайтуэлла, но толстяк не двигался. Он почему-то закрыл глаза и, весь затрепетав, прерывисто выдохнул, все мысли об убийстве разом покинули его. То, что так долго и упорно ускользало от него, теперь неожиданно раскрылось ему, переполнив восторгом.

«Вот мы и нашли тебя наконец, — думал он. — Ты обнаружен и раскрыт».

Отступая дальше по переулку, я пытался найти слово, подходящее по смыслу для обозначения того чувства, которое испытал, когда прощупывал взглядом окна. Ощущение, что за нами следят, было сильно с самого начала, но мне так и не удалось обнаружить хоть какие-нибудь признаки, свидетельствующие о ведущемся наблюдении.

Когда Эйнджел и Луис повели Джи-Мэка, а я еще раз напоследок внимательно просмотрел все окна, то испытал некоторое ощутимое покалывание у основания шеи. Я чувствовал какое-то волнение и тревогу в ночи, как если бы неслышный взрыв произошел где-нибудь на расстоянии и ударная волна теперь приближалась к месту, где мы стояли. Колоссальная сила, казалось, мчалась ко мне, и я уже почти настроился увидеть вспышку в воздухе, расширяющийся круг воздушной воронки, взбалтывающий мусор и раскидывающий по периметру старые газеты. Мое внимание сосредоточилось только на одном конкретном окне на четвертом этаже старого дома, облицованного коричневым камнем, рядом с выходом на ржавеющую пожарную лестницу. Окно не светилось, но мне показалось на миг, будто я видел движение за стеклом чего-то черного, затем тут же на время уступившего место серому. Погребенные воспоминания, неведомые и все же знакомые, пытались выплыть ко мне из подсознания.

Во мне ожили страх и сожаление, невыносимое чувство потери переполнило меня. Что-то невыразимо ценное отнимали у меня навсегда, на веки вечные.

И мы горели. Потом это наполовину всплывшее воспоминание, наполовину созданное моей фантазией прошлое, этот фантом моего воображения оказался связанным с реальной потерей, ибо боль возвратила смерть моей жены и моей дочери, пустоту, которую их уход оставил внутри. И все же мука, которую я вынес той ночью, когда потерял свою семью, и жуткая, истощающая боль, нагрянувшая потом, по какой-то странной причине показались мне не такими сильными, как то чувство, которое охватило меня теперь в переулке, когда вдали медленно таяли звуки шагов моих друзей и бормотания обреченного Джи-Мэка, зажатого между ними. Был только вой, и пустота, и фигура, притаившаяся за пожелтевшим стеклом. Какой-то холод коснулся моей щеки, так неприятна бывает неожиданная ласка бывшего возлюбленного, когда-то желанного и любимого, а теперь отвергнутого. Я отпрянул, и мне показалось, что такая моя реакция каким-то образом вызвала ответное чувство у того, кто укрывался за окном. Я ощутил, как его удивление при виде меня перешло в очевидную враждебность, и подумал, что никогда прежде не находился вблизи такой ярости. Мой порыв подняться к нему немедленно исчез. Мне захотелось бежать, умчаться в несусветную даль, затаиться и заново стать собой где-нибудь далеко, запрятать себя в какую-нибудь иную личину и притаиться, залечь на дно, чтобы они уже не выследили меня.