Томми Бигхед, самый ловкий репортер Мичигана, понятия не имел, о чем спросить дядю Ганса Гардта.
— Мистер Гардт, — заикался он, — если бы вы это сказали кому-нибудь другому, тот наверное вызвал бы немедленно психиатра…
— Очень рад, что вы обо мне лучшего мнения. Если вас кое-что интересует, спрашивайте.
Томми охватила непривычная робость перед эти маленьким уравновешенным человеком. Он чувствовал очень плохо, когда умные глаза ученого устремлялись на него.
— Ганс Гардт, действительно, прилетел сегодня из Германии в полтора часа? — спросил Томми, все еще продолжая сомневаться.
— Да. Перелет от Фридрихсгафена на Боденском озере до Детройта продолжался 92 минуты.
— Каким образом смог он в такое невероятно короткое время совершить перелет через Атлантический океан, с востока на запад, перелет, который представляет такие огромные трудности для всех других летчиков? Неужели Ганс Гардт так всемогущ, что в состоянии остановить морские бури?
— Конечно, нет. Но он избрал путь, где нет никаких бурь и ветров.
— Никак не могу себе представить, где мог он найти такой путь!
Доктор Гардт задумался, а затем сказал:
— Разве вы не знаете, мистер Бигхед, что на высоте около 15 тысяч метров и выше нет никаких ветров?
— Вот как, — отозвался Томми, — значит, Ганс Гардт добился небывалого до сих пор рекорда высоты?
Ученый улыбнулся.
— Да, но и на высоте 15 километров нельзя покрыть 9000 километров в течение 90 минут. Ни одна машина в мире не могла бы преодолеть сопротивления воздуха, которое при такой быстроте неимоверно увеличивается. Нет, Ганс Гардт должен был забраться значительно выше, да, значительно выше. Я думаю, он временами летел на высоте 800 километров над земной поверхностью.
На лице репортера было написано беспредельное изумление.
— Но, мистер Гардт, — воскликнул он наконец, — вы фантазируете! Ведь на такой высоте нет воздуха, да и вообще…
— Совершенно верно, мистер Бигхед; путь лежал вне воздушной оболочки Земли, в пустом, не сопротивляющемся пространстве. В этом-то и заключается весь секрет неслыханной быстроты перелета.
В комнате воцарилась тишина. Томми задыхался, словно проглотил слишком большой кусок, застрявший у него в гортани.
— Должен признаться, сэр, — сказал он наконец, — что я начинаю сомневаться в своем здравом уме. Я прекрасно понимаю, что в безвоздушном пространстве можно развить большую скорость, чем в атмосфере, где всякое движение встречает противодействие. Но каким образом самолет может вообще держаться в пустом пространстве? Насколько мне известно, полеты возможны именно потому, что машины своими крыльями опираются о воздух. Я готов выпить всю воду из озера Эри, если самолет, очутившись в безвоздушном пространстве или обломав свои крылья, не рухнет тотчас же вниз.
Бигхед говорил с большим пылом. Доктор Гардт молча встал со своего места, взял туго набитую подушку, лежавшую на кушетке, и отошел с нею в дальний угол комнаты.
— Внимание, сэр. Ловите! Гоп-ля!.. — И размахнувшись, он бросил репортеру подушку.
Томми не оказался достаточно ловким, чтобы поймать подушку, и она угодила ему в голову.
— Позвольте, сэр, — закричал он. — Что за шутки?
— Я хотел показать вам, что предмет и без крыльев может летать, — ответил ученый, усаживаясь опять против Томми. — Неужели вы думаете, что эта подушка нуждается в воздухе для перелета от моей руки до вашей головы?
— Нет, — сказал пораженный Томми.
— Тогда возьмите обратно свое обещание осушить озеро…
— Гм, — пробормотал репортер, теребя воротник своей рубашки, словно ему стало в ней тесно: — Начинаю понимать… Ганс Гардт вовсе не летел через океан, он был каким-то образом переброшен по дуге из Германии к нам. Так, что ли?
При этом он внимательно следил за лицом своего собеседника, а когда тот кивнул в знак согласия, Томми вскочил:
— Но здесь ставьте точку, сэр, — воскликнул он с репортерской развязанностью. — Если я завтра напечатаю, что нашелся человек, который добровольно был выстрелен из большой пушки через Атлантический океан, [меня] немедленно подвергнут линчеванию, и к обеду я буду мертв.
— Вы и не должны рассказывать таких басен вашим читателям, мистер Бигхед.
Томми похолодел.
— Значит вы смеялись надо мной, сэр? Имейте в виду, что я хороший боксер.
— В чем дело? Ведь эта гигантская пушка, сознайтесь, собственная ваша выдумка. Разве я говорил о пушке?
— Нет, но, быть может, вы хотели меня одурачить?
Доктор Гардт задумался на минуту, а потом сказал тоном, совершенно отличным от того, с которым он до сих пор вел беседу:
— Одно из двух: или бросьте ваши глупые шутки, или же вам придется отказаться от моего общества…
Томми тихо сказал:
— Простите, мистер Гардт, но я должен сознаться, что слова ваши выше моего понимания.
— Вам надо только немного вдуматься. Если бы мой племянник согласился, чтобы им выстрелили из гигантской пушки, он упал бы замертво, и вы не имели бы удовольствия пить сегодня мюнхенское пиво, которым он угостил вас.
— Вы знаете об этом?
— Племянник рассказал мне о своей встрече с вами. Вы, вероятно, никак не могли понять, на что понадобилась ему ваша квитанция с точным обозначением времени. Теперь вы поймете, что ему необходимо было письменное удостоверение постороннего человека о своем прибытии в Америку, чтобы указать в Германии продолжительность перелета. Простая случайность, что именно вы оказались этим лицом.
Томми опять рассмеялся.
— Надеюсь, он не очень обиделся за то, что я его принял за беглеца из сумасшедшего дома!
— Неужели в Америке принято все то, что непонятно, связывать непременно с сумасшедшим домом и психиатрами?
— Дело не столько в нас, сколько в грандиозности вашего предприятия, сэр, — заметил Томми. — Но будьте добры, продолжайте рассказ. Какая сверхъестественная сила перебросила Ганса Гардта на 9000 километров за такой срок, не превратив его в кисель?
— Эта сверхъестественная сила называется спиртом. Да, сэр, — прибавил он быстро, заметив недоверчивое выражение на лице Томми. — К сожалению, я сейчас ничего больше не могу прибавить; для первого раза хватит. Не сомневаюсь, что тираж вашей газеты удвоится, как только появится в ней статья о полете Ганса Гардта.
— Жаль, что вы не можете мне сказать, какую роль при этом играл спирт; это было бы особенно интересно в Америке. Боюсь, что мне никто не поверит, и доброе имя Томми Бигхеда пострадает напрасно.
— Вам должны будут поверить, сэр. У вас в руках вещественное доказательство. Разве вы не обратили внимания на газету, в которой была завернута бутылка мюнхенского пива?
— Совершенно верно, сегодняшний номер мюнхенской газеты все подтверждает. Вы правы, сэр. Никто не посмеет усомниться в этом факте.
— Очень рад, что вы обратили внимание на газету. Племянник не мог указать вам на это обстоятельство, иначе вы бросились бы за ним, а этого он хотел избежать во что бы то ни стало. Никто, кроме некоторых посвященных, не должен был видеть машину.
Томми промолчал о том, что он хотя мельком, но все же заметил машину.
— Каким образом такое предприятие могло быть подготовлено и осуществлено в строжайшем секрете от всего мира?
— Очень просто: те, кто знали, не болтали о нем, — сказал доктор улыбаясь.
— В Америке это было бы совершенно невозможно, — чистосердечно признался Томми. — Но почему же я удостоился чести получить от нас так много сведений о предприятии? Ведь вы даже не взяли от меня никаких обещаний молчать…
— Можете говорить и писать, сколько вашей душе угодно. Первый опыт моего племянника блестяще удался; он оставил теперь Америку, и нет оснований продолжать секретничать. Наоборот! Мы теперь заинтересованы в том, чтобы успех моего племянника стал известен всему миру. Нам необходимо собрать крупные средства для достройки новой, более совершенной машины. Предприятие, которым племянник мой намеревается теперь заняться, потребует сотен тысяч марок, а те средства, которые находились до сих пор в нашем распоряжении, почти исчерпаны.
