Но на поминках Олена была в доме за хозяйку. Делала все так просто, естественно, непринужденно, что будь это другой день, то, может, Евгений и не заметил бы отсутствия матери. Но после поминок Евгений еще долго горевал с маленькой Галей, которая не переставала оплакивать покойницу. Ее слезы, наконец, начали раздражать Евгения, и как-то в воскресенье он сказал Гале:
— Бабушка не любила плаксивых и сама редко плакала. Давай лучше проведаем ее.
Нигде так буйно не растут цветы, как на кладбищах. Над отцом целое семейство красных, высоких мальв, но он не мог уделить ни одной из них матери, которая почивала по соседству. Но что за диво? Кто-то уже раньше них принес цветы. Еще не завял полевой снопик, из которого горделиво выглядывала колючая ветка шиповника с нежными цветами. Чья же это добрая рука связала его? Положили рядом белые домашние розы, которые так любила мать, и долго стояли в задумчивости. Было тихо и торжественно. Даже пчелы не залетали сюда за медом. Все умолкло. А сколько всего скрыто за этим молчанием! Одни прожили жизнь славно, честно, другие выстрадали свое счастье, да не сумели его сберечь, а иные, может, и не видели, какое оно…
Собирался дождь, и Евгению не хотелось идти домой — грустно в дождливую пору сидеть одному в хате. Вместе с Галей отправились к Олене. Должен был приехать Муров, мог заглянуть Громский, который жил по соседству, и они вместе посидят, потолкуют за чаем. Олену застали в садике, у костра — она варила варенье из зеленых слив. Странно было видеть эту полевую обветренную женщину за таким необычным для нее занятием. В белой повязке, в сарафане, в тапочках она казалась совсем другой, чем за своим рабочим столом или на рессорках в поле. Женщина, имеющая подчиненных, может легко утратить свое обаяние, засушить себя, стать холодной руководящей особой. Начинается все с тех пустых словечек, которые ничего не будят в душе, кроме послушания, и кончается тем, что приобретенное на работе она несет домой, и тогда это уже настоящее несчастье. Лучше пусть и на работе она остается женщиной, от этого подчиненные станут понимать ее ничуть не хуже, а муж будет ей благодарен. Олена не растратила своей женственности, и, может, за это ее любил Муров; а на работе ее слушались и уважали люди полей, на вид грубые и грозные, на самом же деле очень нежные, покорные созданья, сердца которых легко завоевать женщине. Олена знала, что каждый из ее подчиненных чуть влюблен в нее, даже великан Карп Сила не может скрыть своей растерянности, когда Олена бывает в его бригаде. И только одно сердце не покоряется ей… Кто мил тебе, тому не мил ты. Болезненно улыбнулись орехово-черные губы, жаждущие, потрескавшиеся, покосились на гостя синие лукавые глаза. Сейчас придет Муров и бог весть что подумает, — Олена взглянула на хищную тучу, которая только что проглотила солнце, и ее шея поразила Евгения своей нежностью.
— Вы сегодня такая чудесная!
— Такая, как всегда, и совсем не чудесная.
О нет, сегодня вы особенная…
— Разве перед дождем? Или вы не ждете дождя?
— Жду… Рожь наливается…
Пламя покачнулось от ветра, в огне зашипела одна, другая капля, пошел дождь, и Олена пригласила гостей в дом. Угощала их сливовым вареньем, на редкость вкусным, и Галя так была удивлена превращением слив, что смотрела на Олену как на волшебницу. А Евгения удивило другое. На столе, в зеленой вазочке, наполненной водой, одиноко грустила ветка шиповника, колючая, неприступная, еще живая. Олена заметила его замешательство и с запальчивостью сказала:
— Не нравится? Что ж, кому-нибудь надо и шиповник любить…
Он вздохнул, так и не сказав, чем поразила его эта ветка. Ему не хотелось встречаться с Муровым. Выходя, споткнулся на пороге, а в воротах вслед ему насмешливо скрипнула калитка на цепочке. После дождя, казалось бы, не должна скрипеть… Кажется, сегодня совершилось то, чего он боялся, чего почти нечеловеческими усилиями так долго и старательно избегал. Неужели отныне ему не будет жизни без нее? Зелено поднималась трава, а в душе творилось что-то необычайное — еще никогда в жизни не чувствовал он себя таким безнадежно несчастным и вместе с тем счастливым до умопомрачения. Евгений испытывал потребность лететь куда-то и долго еще кружился по селу, и все вызывало в нем только восторг, а когда он опомнился, наконец, около своего дома, ему снова захотелось подняться на холм, за село, где живет Олена. Но там уже был Муров, и Евгений покорно вошел в свою пустую хату. На стенах красовались жар-птицы, нарисованные матерью, и все в доме напоминало ему о ней, — пока он обновлял хату снаружи, мать украшала ее изнутри, чтоб молодым было приятно и уютно здесь жить.
* * *
Давно отцвел шиповник над дорогами, осыпались полевые маки, ослепли васильки и затерялись во ржи. Галя больше не оплакивала бабушку, а Евгений не ходил на кладбище — кого больше нет среди нас, те забываются, и только время от времени мы вспоминаем их добрым словом. Что ни день, то у людей новые заботы, за которыми некогда отдаваться печалям и горестям. Евгений с Оленой осматривали поля перед жатвой — раньше эти осмотры происходили чуточку в другом составе с непременным участием Карпа Силы. Где-то во рву, в калине, лукавила иволга, а в пшенице радовался перепел, дождавшись спелого зерна.
«Тише, — шепчет ему жена, — тут люди». Перепелиное семейство утихает, после одной беды надвигается другая — над полем лениво прокатывается отзвук далекого грома. «Кроме птиц, никого нет поблизости, — думает Олена. — Тут нас никто не услышит…»
Олена так долго ждала этого случая, так много хотела сказать Евгению и не могла подыскать ни одного подходящего слова — большие слова потерялись, а маленькие казались ненужными для такого разговора. Вдруг Евгений взглянул на нее из-под выгоревших бровей, как бы говоря: «Не надо. Я все знаю. Разве не ради тебя отрекся я от Зои? Разве не ты одна владела моей душой так долго и так незаметно? С первой встречи — помнишь шахматы? — я чувствую в тебе что-то необычайное, милое для меня, и с тех пор я ни разу не разлучался с тобою. Я ходил с тобою к Зое, я думал, что Зоя прогонит тебя, но ты оказалась сильнее, ты победила без единого слова, и за это я хочу обнять тебя крепко-крепко, в первый и, может быть, в последний раз, ведь я всегда знал, что ты не можешь быть моей. У тебя есть обязанности, которые стоят выше нашей любви. Ты помогала мне жить, и за это я обнимаю тебя чисто-чисто. Только молчи. Зачем слова, когда говорит сердце? Разве этого недостаточно?..» Олена вспыхнула в его объятиях и отшатнулась, только теперь поняв всю силу своего чувства, выношенного в жестоких муках. Неужели это правда и неужели никого нет поблизости, кроме птиц? Она хочет, чтоб никто никогда не узнал об их любви. Может, когда-нибудь люди сложат о ней легенду, но пусть не выдумывают того, чего не было, ведь люди любят прибавить…
Теплый крупный дождь застал птиц и людей среди поля. Легкое штапельное платье на Олене промокло насквозь, село, от него шел пар, косы-рыжики тоже причесал дождь, живые капли блестели на горячем лице. Птицы остались в поле, а люди, доверчиво взявшись за руки, побежали к лесу. На баштане, у леса, дождь прибил гуденье, омытые арбузы поблескивали, как выкупанные дети. Никого не было, ни Поликарповны, ни ее Антона Плана — арбузы еще зеленые, и их можно не стеречь. В курене чудесно пахло слежавшимся сеном, а дождь лил, как из ведра. Над баштаном стрельнула молния, острая, меткая, взволнованно отозвался гром. Но летние дожди недолги, а летние громы любят кочевать, как цыганская кузница. Вскоре, будто за лесом, а на самом деле далеко-далеко выступила радуга, огромная, на все небо, как сказочные ворота в неизвестную, но манящую жизнь. Людям почти всегда жаль, что эти ворота недолговечны — постоят, поманят и исчезнут…
Переждав дождь в курене, люди снова идут по полю, омытому, свежему, напоенному. Скоро ему придется отдавать свои богатства. Олена любит жатву. Как это чудесно! Стоишь на скирде, кладешь сноп к снопу, скирда все растет, и ты на ней становишься какой-то могучей, крылатой, чувствуешь все полевые запахи, упиваешься, пьянеешь, и ничего тебе уже не страшно, и видно далеко-далеко вокруг… Над тобой глубокое, задумчивое небо, а внизу тихо спускается вечер. Откуда-то набегают туманы, теплые, подвижные, словно живые. Перебегут дорогу, перекатятся из одной долины в другую и стоят, словно чего-то ждут. С Кормы-озера в такие вечера подымается семейство откормленных уток, охота на которых еще запрещена, и кружатся, не подозревая, что скоро они недосчитаются многих своих родичей… Олена вспомнила, что Муров тоже охотник и тоже выйдет на охоту. Каждую осень он приносит диких уток, и по этому поводу в доме устраивается маленький семейный праздник, непременным гостем на котором почти всегда является Степан Яковлевич Стойвода. Этой осенью, если только Мурову посчастливится, Степан Яковлевич придет на дикую утку не один, а со своей милой Парасей.
