Как и в Берне, эта конституционная модель при всей открытости «вниз» соответствовала интересам ограниченного политического класса. Даже если в кризисных ситуациях принятие особенно важных решений — для достижения возможно большего консенсуса внутри городских стен — передавалось Большому совету, в обычных условиях направление политики определял относительно четко очерченный правящий слой. Так как, подобно Берну, членство в цехе не было связано с работой по какой-либо профессии, то со временем и в Цюрихе признаками принадлежности к правящей элите стали получение земельной ренты и исполнение определенной должности. Чем более какой-либо город вслед за Берном расширял свою сельскую сферу подданства, тем острее и для него становилась проблема урегулирования конфликтов с округом. В конце-то концов городскому населению, насчитывавшему примерно 5000 человек, противостояло сельское население, превосходившее его в 11 раз — соотношение, которое с учетом скромной полицейской силы делало необходимой процедуру нахождения компромиссов. Поэтому, как бы ни подчеркивали цюрихские советы законность своей полноты власти, в периоды внутренней напряженности и внешней угрозы, прежде всего между 1490 и 1555 гг., и они стремились вникнуть в настроение сельской округи и добиться ее согласия. Подобные задачи решали в более спокойное время и ландфогты, которые в остальном осуществляли, по меньшей мере теоретически, свои обязанности в качестве представителей полной и неурезанной городской власти. Как правило, однако, посланцы метрополии не вторгались слишком глубоко в сельскую повседневность. Если важнейшие интересы города — верховная власть в судебной, налоговой и военной сферах — оставались обеспеченными, то заведенный административный порядок исполнялся во взаимодействии со слоем сельских уважаемых людей, на который ландфогты опирались и при избрании своих помощников. К тому же городские и сельские элиты находили общий язык из-за объединявшего их страха перед неимущими сельскими низами.

Сцена клятвы, изображенная Шиллером в «Вильгельме Телле», соответствует опыту жизни сельской общины в Центральной Швейцарии. Собрание селян, обозначаемое понятием сельской общины, появившимся только в XVI столетии, не в последнюю очередь мифологизировано потому, что оно со своими вариациями простирается и в политическую практику XXI столетия — в виде акта свободного формирования воли под свободным небом, а значит, пред Оком Господа, с благосклонностью небесных сил. В «идеологию сельской общины» входит, далее, ее характеристика как самой настоящей первоначальной формы мудрой демократии, направляемой рассудительными должностными лицами на пользу общему благу. Таким способом эта демократия оказалась в состоянии избегать эксцессов, сопряженных с ее афинским происхождением — демагогии, войн и внутренних волнений. Предпринятые в этом смысле попытки доказать наличие преемственности, не пресекавшейся с самых ранних времен, а также вывести собрание селян из германского «тинга» («Thing»[14]) остались безуспешными. Согласно современному уровню знаний, сельская община Центральной Швейцарии сформировалась в связи со сменой элит в XIV столетии. Поэтому она как проявление необычного расширения привилегий участия в политической жизни относится не столько к формам, предшествующим современной демократии, сколько вписывается, скорее, в контекст сословных собраний, которые примерно в то же время возникли на княжеских территориях в качестве органов участия в управлении, особенно в установлении налогов.

Несмотря на такие ограничения, сельская община как представительство всего мужского населения, наделенного полными гражданскими правами, представляла собой конституционный уникум. Правда, это единственное в своем роде особое положение на протяжении XVII и XVIII вв. размывалось по мере того, как передача прав новым принимаемым территориям ограничивалась. Но и при наличии этой типичной для своего времени тенденции к сужению числа участников, принципиальный суверенитет собрания оставался неприкосновенным — оно было ответственным за избрание главы кантонального правительства, а в принципе и за всякого рода законы и политические решения. Тем не менее, и в кантонах, где существовали сельские общины, шел процесс формирования элит, даже олигархии — правда, по собственным правилам. Так, только немногие семьи обладали собственностью и социальным престижем, позволявшими занять руководящие должности, большинство было от этого отстранено. На основе своих социально-экономических возможностей таким семьям удалось установить клиентельные связи согласно принципу взаимной поддержки.

Правда, число должностей, имевшихся в распоряжении для обеспечения клиентел, было невелико, что затрудняло создание серьезных сетевых структур. К тому же семьям, облеченным властью, приходилось в своем самовыражении вовне представлять себя и вышедшими из народа, и одновременно знатными. Это сильно ограничивало стратегии аристократического приращения престижа посредством затрат на роскошь. Кроме того, упомянутым семьям в необходимой мере приходилось обращать внимание на настроения широких кругов. Ведь именно социальный дискомфорт и недовольство могли разрядиться на манер извержения вулкана — прежде всего при отсутствии единства в самом верхнем слое, который возбуждал амбиции новых подпиравших семейств. Следствием этого были изгнания и даже смертные приговоры. Сельская община, хотя и управляемая в обычной ситуации, никогда все же не была полностью предсказуемой. Однако, как правило, эта «древняя демократическо-олигархическая» система функционировала бесперебойно. Ежегодное собрание мало что могло сделать, кроме приведения к присяге своих высших должностных лиц и избрания нового главы. Этому способствовало то обстоятельство, что, несмотря на ведущее положение древних родов, в полной мере смогла установиться система социальной мобильности, причем в форме, которую контролировали сложившиеся элиты.

Неоднородный состав Конфедерации создавал существенные проблемы для прочности союзной структуры. Ведь Конфедерация складывалась из городов-республик, которые стремились к правовой унификации на высшем уровне и тем самым к обеспечению административной базисной власти на территории своего подданства и сельских кантонов. Правящие слои городов рассматривали эти земли как оплоты узаконенной анархии. Так, недовольные крестьяне, жившие поблизости от городов, могли постоянно рассчитывать на открытую или скрытую поддержку кантонов, где существовали сельские общины. Это вызывало раздражение городской знати, со своей стороны возбуждавшей недовольство ее сельских союзников, если в повестках дня тагзатцунгов она размещала новые, более жесткие положения о союзе. В результате надо было объединять и унифицировать союзы, заключенные в условиях запутанного многообразия отношений между отдельными кантонами, а также с приписанными землями. Речь шла об усилении полномочий и укреплении инстанций, в чем сельские кантоны ни в коей мере не были заинтересованы.

В период после 1450 г. отношения Конфедерации с окружающим миром отмечены новыми конфликтами с Габсбургами и их союзниками, прежде всего находившимися вокруг Боденского озера. Этот климат насилия и правовой неопределенности не позволил существенно улучшить обновленный мирный договор с Австрией, заключенный в 1461 г. сроком на 15 лет. Ведь именно тогда конфедеративные кантоны, осуществляя целенаправленную экспансию, вторглись в нишевые зоны с рыхлыми властными отношениями, являвшиеся объектами для приращения территорий. Успешной эта тактика оказалась прежде всего в области Тургау, земельное фогтство которой с 1461 г. досталось семи кантонам, участвовавшим в его завоевании (без Берна). Возобновленные союзы с аббатством (1451), городом Санкт-Галлен, а также с Шафхаузеном (оба в 1454 г.) прежде всего крепче привязали присоединенных к протекторам — членам Конфедерации. В результате заключенного в 1466 г. альянса с Берном и Золотурном подобную позицию постепенно обретал имперский город Мюльхаузен. Благодаря своим военным успехам «Швейцария», — как теперь остальная Европа все чаще называла страну по аналогии с ее престижным «местом основания», кантоном Швиц, — чем дальше, тем больше оказывалась в поле зрения великих держав в качестве резервуара наемников, понимавших толк в обращении с оружием. Самые соблазнительные предложения поступали из Франции, где король Людовик XI с 1461 г. стремился снова поставить под прямой контроль монархии крупные лены, ставшие с течением времени независимыми от короны, и тем самым не допустить к ним мощных конкурентов. Так как кантоны у Сен-Готарда возобновили к тому же свою экспансию в направлении территорий герцогства Миланского, включенность Швейцарии в европейскую политику стала неизбежной.