Что же вы такое, речка Смородина да Калинов мост?.. Сколько исследователей, столько мнений. Вот, например, что говорит известный филолог, профессор русского языка и словесности Киевского, а затем Санкт-Петербургского университета А.И.Соболевский. Что речка Смородина (точнее – Смородинка), протекает в северной части Орловской губернии близ древнего города Карачева и в Смородинской волости Фатежского уезда Курской губернии. Академик РАН, авторитетный российский археолог и историк Б.А.Рыбаков (автор прекраснейших работ по истории Руси и славян)полагает, что «…былинная река Смородина и город Углич соответствуют летописной реке Снепороду (современная Самара) и городу Углу». Еще один исследователь, Ю.Александров (найдите его статью в журнале «Знание – сила» № 6 за 1969 год), взяв за основу былину об Илье Муромце и Соловье-разбойнике в записи Гильфердинга (был такой русской историк, к сожалению, не переиздававшийся), указывает реку Свапу в Дмитровском районе Курской области. Многие производят название реки от «смород» – смрад, неприятный, удушливый запах, а название моста от «калина» – сильно нагретый. Отделяет река эта мир живых от мира мертвых, только чудища могут переправляться по мосту… В песнях народных, в былинах, в заговорах, «говорит человеческим голосом, за слова ласковые и поклоны низкие пропускает молодцев, других же обиды топит»… А кто хочет, пусть представит себе (есть и такие исследователи) тихую речку-реченьку, с берегами, поросшими смородиной, да с витым-перевитым калиною деревянным ажурным мосточком… А куда нас тем временем дорожка привела?

И впрямь, до Калинова моста оказалось рукой подать. Зато картина, открывшаяся их глазам, была настолько необычна, что Владимир от удивления даже рот раскрыл.

Сам мост не представлял из себя ничего особенного – обычный бревенчатый мост с грубо сколоченными перилами. Вход на него преграждал шлагбаум – здоровенная лесина, Владимир прикинул – сантиметров под сорок диаметром – по всему виду ель. С одной стороны к бревну был примотан здоровенный булыжник, с другой к нему был привязан крепкий канат, петлей накинутый на скобу, вбитую в массивный столб в человеческий рост. К этому же столбу был прибит скворечник, снизу которого висел холщовый мешок с большой, в ладонь, сургучной печатью. На столбе сидел огромный ворон и, склонив голову набок, внимательно рассматривал пришельцев.

Перед мостом сидели за шахматной доской, размером приблизительно сажень на сажень, мужичок в атласной рубахе и Змей, игравшие в тавлеи (для тех, кто случаем не знает – в русские шашки. И еще скажем, не вдаваясь в подробности, что игра эта упоминается, например, в Ипатьевской летописи XV века и Домострое).

Владимиру показалось, что он видит перед собой ожившего динозавра. Туловище размером с комнату в однокомнатной квартире, крупная рыбья чешуя цвета свежего мха, головы – нечто среднее между коровьей и бегемота, но не всамделишных, а таких, какими их обычно рисуют в мультфильмах. Чудище сидело, растопырив задние лапы и обвив себя хвостом, словно кошка. Передние лапы были скрещены на груди, и Змей быстро крутил большими пальцами. Одна голова сосредоточенно уставилась на доску, а две других о чем-то перешептывались позади нее, поглядывая то на доску, то на думающую, при этом время от времени деликатно хихикая. И такой он был весь домашний какой-то, плюшевый… Прелесть, одним словом, а не чудище.

Сделав ход, Змей довольно поерзал.

– Вишь, тезка мой, – сказал Иван-царевич, – меньшой Иван. Поди ж ты, должно быть снова прогневил царя-батюшку, вот его опять и послали… куда-нибудь.

– Лягай! – вдруг крикнул Горбунок и распластался на земле, прежде чем Владимир успел понять, что, собственно, от него требуется.

Над ними со свистом пролетел какой-то снаряд и так ударил в стену примостившейся неподалеку приземистой избушки, что у нее вылетели стекла. Из избушки вылетели еще два мужичка. Постарше игравшего, покряжистей, закатывая на ходу рукава.

– Умом тронулся? – заорали они. – Что за беда приключилась? Семь раз стекла вставляли!

– Да вот, заперли меня, – прокричал в ответ Иван-меньшой. – Обидно стало!

– То не лихо, – махнули рукой мужички и скрылись в избушке. Затем один из них выглянул. – Обидно ему… Завтра же отправляйся за стеклом, да найди себе хорошего учителя, а то так скоро всю избу по бревнам раскатаешь. Или во что другое играй… в домино там, в лото… А то еще за грибами сходи, трав пособирай… Но чтоб тихо, без всяких-разных… и чтоб рукавицы не метать…

– А я читал, что они сражаться должны; мой меч – твоя голова с плеч, ну и так далее… – склонился Владимир к уху Конька.

– Сражаться… – Горбунок тряхнул гривой. – Кабы дело каждый раз до смертоубийства доходило, где ж Горынычей напасешься? А Ваня-то, поди, чуть ли не каждый год куда-то ездит.

– Вот они и порешили, – добавил Иван-царевич, – в игру эту сражаться, дабы обоим целыми быть. На щелбаны поначалу. Потом, правда, передумали. Силушки-то у обоих немеряно…

Горыныч неожиданно проиграл, вскочил и с шумом и плеском исчез под мостом. По воде часто-часто пошли пузыри, видимо, все три головы обвиняли друг друга в постыдном поражении.

– Что ж Горыныча обидел? Поддаться не мог? – насупился Иван-царевич. – Ему ж раз выиграть – на неделю разговоров.

– А так вот с ним и надо, окаянным, – произнес Иван. – Мало того, что о три головы думает, так ведь еще и подсказывать норовит. Глаз да глаз за ним нужен. Да и поддаваться как-то не с руки… Только начну, как сразу мысли нехорошие в голову лезут, злиться начинаю… Братьев беспокою… А ты, свет Иван-царевич, небось опять за яблоками молодильными? Каждый год ездишь…

– Оказия, вишь, вышла, – отмахнулся царевич и спешился. Владимир последовал его примеру. – Опять. С другой стороны – царь, он и есть царь, на него не угодишь. То ему сорт не тот, то червивые, то вообще земляные. А в этот раз, кричит, груши привез… За это я тебя, кричит, злодея, враз оженю. Будешь знать, как над старостью издеваться. Вот прям сейчас на Марье Моревне и оженю, а сам рушник мне тычет, где она сама себя вышила. Глянул я на изображение и понял – счастье мое в яблоках молодильных… Да что ж мы все обо мне да обо мне… Ты-то как?

– А как я? Да никак. Надоело на службе царской – спасу нет. Чуть слово поперек и пожалуйста – езжай за тридевять земель, диво дивное во дворец доставить. Вот здесь и пристроился избушкой – чего понапрасну-то ноги бить? Отдохну, порыбачу сколько надобно, – и к царю. Извините-подвиньтесь мол, ваше величество, да только опоздал я, кончилось диво дивное, вами заказанное. Через год обещали… Ну и мост, опять же, доглядать помогаю.

– Так пошто ж его сторожить-то? Чай, не украдут.

– Украдут – не украдут… А ты послушай, коли временем богат, – Иван широко махнул рукой и присел на бревно, служившее, видимо, лавочкой. Царевич и Владимир сели на другое, напротив. Конек встал рядом с Владимиром. – Прибыл к нашему царю-батюшке волхв заморский. У тебя, говорит, товар, у нас – купец. Сватаю, говорит, дочь твою среднюю, Доброславу, за сына короля нашего, Мил… Милдреда… Миледи… Тьфу, пакость! Пропади они пропадом, имена их иноземные. Ну, пусть Ваней будет.

– …Говорил ведь, три тавлеи бить надобно, а он – одну, одну… – донеслось из-под моста.

– Ась? – обернулся Иван, затем, видя, что обращаются не к нему, продолжал: – Так вот. Портрет показал, каким-то Рафаэлло писанный. На зернышке маковом. Думали поначалу – издевается. Ан нет – достал он стекло дивное, через которое посмотришь, и все большим кажется. Вот, скажем, муравей. И не видно его, а как в стекло то глянешь – ровно таракан. Через стекло то и рассмотрели. Да только диво это вовсе и не дивом оказалось. Пришел тут к царю-батюшке кузнец один, Левшой прозывается, на работу устраиваться. Кузнец, я тебе скажу, всем кузнецам кузнец. Что хочешь – враз сделает, только опиши поподробнее. Одно плохо – к напиткам слаб. Он почему в бега подался? Народишко больно озлился. Он, понимаешь, как лишку хватит, так кует, что ни попадя. Всех блох в деревне подковал, – да что там подковал – шпоры делать начал. Вот и посуди: одно дело, когда тебя просто кусают, а другое – когда еще и лягают, и пришпоривают…