И, словно вняв Коньку, драка постепенно пошла на убыль, а затем и вовсе сошла на нет. Мужики еще некоторое время попереругивались, вяло попихивая друг дружку со словами: «А ты хто такой?», после чего, совсем уже утихомирившись, вновь гурьбой подошли к луже.

Вот тут-то мы и остановимся, поговорим о боях кулачных, забаве исстародавней народной. Уже Нестор в своей Повести упоминает об этой «забаве», называя ее «бесовской». И вправду, как не боролись с ней… Кстати, кто? Ну, во-первых, церковь – погибших в кулачном бою запрещалось отпевать и хоронить на кладбищах. Во-вторых, государство – см., например, Указ от 24 дня 1726 г….а все не в прок, говоря словами И.А. Крылова.

Да и что может быть хорошего в драке? «Как скоро противники станут друг против друга, то немедленно начинается кулачный бой. И в короткое время бойцы до того остервеняются, что поражают своих противников руками и ногами в лицо, живот, грудь и другие чувствительные места (называемые нашими предками причинными местами – вот и говори после этого о честном поединке, если разрешены удары ниже пояса!). Нередко бывает, что ногие бойцы лишаются жизни на месте боя, а победители приобретают от всех похвалу и одобрение». Так пишет в своих заметках о России барон Герберштейн, оказавшийся случаем в гостях у великого князя Василия Ивановича.

И что же? А вот что.

«Когда начинаются кулачные бои, на них сосредоточивается внимание всего населения. Бросается общественное дело, бросается всякая работа по хозяйству дома. Член Правления Губкредит союза А.И.Быков рассказывал мне, что как-то на мяслянице ему пришлось быть в Большой Верейке по служебной командировке. Собралось порядочно народа, но перед самым открытием заседания все вдруг поднялись и стали выходить.

– Куда же вы, товарищи? – обратился к ним, ничего не понимая, А.И.Быков.

– Как куда? А у нас же сегодня кулачный бой, разве не знаете? Сейчас начнется, – удивленно и обиженно заявили члены собрания, и все как один поспешно оставили зал заседания. Собрание, конечно, не состоялось».

Еще? Пожалуйста.

«…мы немедленно отправились в здание старой школы, где назначено было организационное собрание по открытию мелиоративного товарищества. Нас ожидали, но собралось всего человек двадцать.

– Почему же так мало? – спрашивает Пашкевич собравшихся.

– Да немножко не во время собрание то, – отвечают крестьяне. – Вот пройдут бои, тогда придут записываться. Интересуются товариществом многие, дайте только боям пройти.

Собрание прошло быстро, скомкано, в надежде, что все детально разберется потом, на свободе, после боев. Бывшие на собрании крестьяне чуть не каждую минуту смотрели в окна на двигавшиеся теперь уже довольно густые толпы кулачников, стягивавшихся все к тому же Подгоренскому мосту. По окончании собрания все присутствовавшие поспешно записались в члены мелиоративного товарищества… после чего все участники собрания чуть не бегом направились к месту боя…»

А дальше что? А вот что.

«Высокие, здоровые, уже немолодые бородачи, у которых руки были как оглобли, кулаки по доброму горшку, они били по чем попало, стараясь свалить противника с одного удара, чтобы он лягушкой распластался на снегу, и от их ударов уже несколько человек выбыло из строя и окровавленные, с разбитыми лицами, выползали кое-как на четвереньках из толпы на простор. Тут на свободе они отлеживались прямо на снегу, приходили в себя и некоторые поднимались и снова бросались в бой».

Чем же «сердце успокоится»? А вот чем.

«По окончании боя многие… разъезжаются по домам с поломанными ребрами, с выбитыми и подбитыми глазами, оглушенные на одно или на оба уха от разрыва барабанных перепонок, и чем больше таких искалеченных людей дает бой, тем больше он возбуждает разговоров… а если в результате боя бывает одно или два убийства, то эти случаи входят, так сказать, в летопись данного села…»

Это с одной стороны. А с другой…

«Сами бойцы о своих членовредительствах рассказывали с шутками, восторгаясь только что закончившимся боем, который в этом году, по их словам, особенно удался. Каждый теперь на свободе рассказывал кого он ударил, кто его ударил и как ударил. Рассказывал страстно, с увлечением, как охотник о том или ином инетерсном случае на охоте, как спортсмен».

Вот и пойми ее, загадочную русскую душу… Кстати, не забыть, материал взят из «Известий Воронежского краеведческого общества», 1925 г., № 3,5,6; статья Г.Н.Фомина «Кулачные бои в Воронежской губернии».

– Вот что, мужики скажу, – начал Пахом, – потому как старший. – Нос у него распух и цветом стал – ну что твоя слива. – Делу время, потехе час. Ежели, скажем, дождь пойдет, не к ночи буде помянуто, совсем пропадет царевич-от. Давайте-ка, Роман с Демьяном, в село дуйте, где кум Романов живет, ведите-ка сюда Ивана меньшого, разумом большого. Может, он чего путного присоветует. Не пойдет – под микитки ведите. А остальные – геть до лесу, тащите ваги, да потолще. И живо мне, одна нога тут, другая там.

Глянулись меж собой мужики, плечами пожали, мол, дело Пахом говорит, обмишурились, да и подались, куда сказано было. А старшой, – чего понапрасну ноги бить? – прилег на травку рядом с Коньком.

– И давно вы так-то вот? – спросил Конек.

– Да за сегодня пятый раз ужо, – Пахом осторожно потрогал нос. – Вот ведь окаянные, кажинный раз по сопатке норовят.

– Чего ж не поделили? Отчего пря-то?

– Видишь, кум Романов позвал баньку ему срубить. То есть сруб он уже сам поставил, тот осел, пора перекладывать. А одному несподручно. Потому – без головы мужик, меры не знает. Баня размером получилась, что хоромы княжеские. Под стать котлу… Но о котле потом. Так вот. Мы и подрядились, как не помочь всем обчеством? Тем паче – в деревне живем по соседству. Меду наварил. Знатного. С него и началось. То есть как? А так. Колышками место обозначили, где класть – отметили, пометили бревна, ну, в каком порядке класть, – отметили. Вместо пары дней неделю ставили. Вот раз вечеряли, кум Романов возьми и расскажи про сельчанина ихнего, Козьму Скоробогатого. Как поимел, мол, Лихо, так житья ему совсем не стало, даром что мужик тороватый. Ну да после про Козьму.

Вопрос, казалось бы, нехитрый вовсе: кому на Руси жить хорошо. Ан нет, у кажного свое мнение особенное объявилось. Сам посуди.

Пахом сорвал травину и принялся ее жевать с задумчивым видом. Царевич тем временем навострил уши.

– Роман, тот сразу за посадника горой стал. За городничего, то бишь. Чем жизнью обижен? Князем поставлен, перед князем и ответ держит, никому иному в ножки не кланяется. Как в народе говорят? Посадское брюшко отрастил. Посадское дело поясом крепко, ну, понимай, чтоб брюхо не лопнуло. А я так скажу: неровен час ошепчет кто? Пошлет князь ревизора, тот всю поразнюхает-повысмотрит, не представившись, по-аглицки, да и доложит, как самому надобно, коли в цене с градоначальником не сойдутся. Вот сам и решай, кто главней, ревизор али городничий. Потому жизня у посадника, скажу, что на бочке пороху.

Демьян же за тиуна огнищного вступился. Тот, говорит, всем житным людям голова. Судит-рядит по чести – по совести. Все законы ему ведомы, как хошь растолкует. Ну да каждый крючок свой кусок ловит. Шапку перед ним ломают, на все праздники в красный угол зовут. Рожа – на лошади не объедешь. Одно плохо, на всех не угодишь. Вот, случай рассказывали. Нашли как-то два мужика кошель с деньгами. Разодрались, как водится, поделить не могут. К огнищному отправились. За ними народ – глянуть, как судья дело решать будет. Тиун и спрашивает, мира промеж себя, мол, хотите? Те в один голос, хотим, как не хотеть. Коль разделю по совести да примирю обоих, перед всем народом спрашиваю, обиды таить не будете? Переглянулись люди, зашептались. Что это с тиуном, да кто ж на суд такой обиду затаит? Так вот, говорит, решение мое: деьги мне сейчас нужнее вашего, и ступайте себе по домам. А калиту в карман положил. Мужики оторопели, затем глянулись и порешили в оборот его взять… Не тут-то было. Я, говорит, по совести решил? По совести. Примирил? Примирил – оба согласно в кулачную лезете. Чего ж вам еще надобно?.. Народ за бока похватался. Суд, кричат, по форме – судей и кормит. Ты скажешь – чем не жизнь? На глазах у всех из сапог в лапти переобул… Так ведь сказал слово поперек посадника, едва головы не лишился. Имение описали, в ополчение забрили.