– Погодь-ка, погодь… Силки… Силки… Так у меня ж там сети на излуке пораскинуты. Мало мне, что Черномор со своими богатырями по реке маневром ходит, так еще и этот… – И Иван сторожевой метнулся по берегу вдогонку улепетывавшему Змею, что-то крича.

С ближайших деревьев слетели последние листья.

– Вот ведь научил слову сокровенному на свою шею, – покачал головой царевич, – эдак он теперь весь лес изведет, мост да избушку по бревнышку раскатает. Давай-ка мы от дела такого подальше, по-аглицки… – И, осторожно глянув по сторонам, тронул коня, а где-то поодаль завязалась перепалка.

– А я говорю, нечего сети ставить, рыбнадзора на тебя нет, – в три горла надрывался Горыныч.

– Сейчас вот вытащу, так поймешь, где есть фарватер, а где нет, угорь трехголовый!.. – в свою очередь орал Иван, пока наши герои перебирались по мосту на противоположный берег и подавались себе дальше.

Отъехали они всего с версту, как Конек внезапно остановился.

– Послушай, Иванушка, что ты там про девку красну баил? Что выручать ее едешь? Так к терему-то медному зачем пожаловал?

– А у тебя уши длинные, а ум короткий. Батюшка ведь только на словах добро дал, а сам вдаль зрит. Да только зрение у него – очки носить пора. Как поведал мне старичок-лесовичок один, что ты тут с молодцем каким-то вперед подался, так я и подумал, уж не батюшка ли соглядатая за мной послал. Вот и пришлось скоморошничать. А принцессы те, ну, что из царств подземных, – обратился царевич к Владимиру, – хоть и царских кровей, да с востоку. Женишься на такой, и жди родственников. Приедут ордой, – все съедят-выпьют под чистую, да еще и с собой возьмут. В степях живут, кроме как лошадей да юрт каких-то, – не ведаю, что за зверь такой, – юрт, и нет ничего. Правда, биться мастаки – семеро одного не боятся. А коли что не так пошло – впереди всех драпают, пешего на скакуне арабском не догонишь. Ежели же еще и телегу с добром за оглобли прихватил – тю, ищи ветра в поле. Вот сам и рассуди, жениться на такой, али нет. А красота она что, с лица не воду пить.

– Зачем же им здесь терема построили? – удивился Владимир. – Если их все равно никто замуж не берет?

В разговор вмешался Горбунок.

– Ты, Ваня, все старым живешь, а земля слухами полнится. Восток – он разный бывает. Люди-то вот что сказывают.

Принцесса та, что в медном тереме живет, самой Хозяйки Медной Горы дочка. Вот и представь себе, что получит муж ее: окромя царства наибогатейшего – каменьев-самоцветов немеряно и руд медных хоть лопатой в сто рук греби. Да еще теща, красавица-чародейка. Но в том-то вся и загвоздка. Больно строга и своенравна. Чуть что не по ней – по самые подметки в глыбу малахита – и вся недолга. Кому ж охота?

Про серебряную девицу сам знать должон. Помнишь, как новгородцы да белозерцы чудь белоглазую гнали? Племя то и землями бескрайними владеет, и рудников серебряных не счесть. А эти лапотники что? Их хлебом не корми – дай мечом с помахать, по делу и без дела. Вот и домахались. Чудь та под землю ушла, вместе с богатством своим. Поговаривают, что и по сей день слышно, как они под землей живут, переговариваются, песни поют. С такими-то богатствами отчего ж не жить? А ушкуйникам этим, рыбоедам, одни бабы каменные на горах и остались.

А золотое царство – одна столица чего стоит. Недаром Магаданом Солнечным прозывается. Кто побывал – сказки плетет, что, мол, глаз не оторвать, до того красив. Золото вокруг. Вот помыкаются-помыкаются по Руси, да обратно туда – больно золоту силушка великая притягательная дадена. А просторы там какие, а богатства земельные? Чем хошь торгуй – хошь водою черною горючею, хошь воздухом смрадным горючим, а хошь лесом – вовек не перерубишь. Пушнина, рыба…

Вот и смекай, для чего тут терема поставлены. А что тебе страннички, калики перехожие на ушко нашепчут… Так они как подопьют, у них семь верст до небес, да все лесом. Здесь же агитация наглядная. Вот, мол, женишок дорогой-названый, какая жизнь тебя ждет-поджидает. Что сыр в масле кататься будешь, что кот на маслобойне. Принцесс-то видел? Одна другой краше, такую любой за себя возьмет, да не про всякого пойдет. А ты – орда, орда… По старинке живешь, право слово…

Скоро сказка сказывается, споро дело делается… Стучат-перестукивают копыта, где травушку-муравушку примнут, где пыль приподнимут с дороги понаезженной, телегами побитой. А с беседой доброй и путь короче. Настала пора солнышку красному за моря-леса в терем свой небесный возвращаться, месяцу-месяцовичу порядок земле держать. Вот и стали путники наши на ночлег пристраиваться у опушки лесной, дерев закраины, возле ручейка звонкого.

Побежали-пожурчали огоньки по лапничку да по дровишкам, что Владимир с Коньком собрали пока царевич коня своего богатырского расседлывал, благо валежника валялось вдосталь. Веселее стало, как огонь принялся. Чего уж там, какие рожицы выписывает отблеск на лицах, да все переменчивые!

– Эх-ма, – протянул Горбунок, устраиваясь у костра, ну словно кошка легла – передние ноги под себя вобрал, задние набок, хвост вдоль тулова. – Кабы сейчас повечерять чем… Цельный день ведь росинки маковой во рту не было…

– А чего ж не повечерять-то? – удивился, присаживаясь, Иван. – Вот прямо сейчас и перекусим. Только вот скатерку-самобранку достану да расстелю. А эт-то мы мигом.

– Самобранку, говоришь? – недоверчиво протянул Конек. – И где же ты чудо такое заморское ухватил? Что-то я и не припомню, когда остатним разом видывал. Погодь-погодь, – даже приподнялся он, когда царевич, вытащив из-за пазухи кафтана тряпицу, свернутую в узелок, бережно разостлал на траве и огладил ладонями. – Ты что ж, басурман, шутки строишь?.. Где это видано, чтобы кусок дерюжный за скатерть выдавали? Али посмеяться решил? Ни тебе росписи красной, ни тебе шитья златом-серебром…

– А ты не спеши, скоро хорошо не родится. Вот послушай, что с батюшкой моим приключилось. Поглянулся ему как-то раз немчин заезжий. Правду сказать, и мне он глянулся. Рассказчик, каких поискать! Такие пули лил – мое почтение. И все-то у него гладко выходило. Наш мужик-сказочник он что? Сказал – что медведя заломал, соврал – в три версты объезд. А немчин соврет, вверх глянешь – шапка свалится, а слово к слову подогнано – иглы не проткнешь. То он на Луну летал, про жителей тамошних баил, то про плавания свои, как он острова сырные нашел, то клюквой его чуть не убило… Ну да не о том речь… Во-от…

Уж уезжать он собрался, в Неметчину свою, пир батюшка закатил горой, отпускать все не хотел, иди, говорит, ко мне в летописцы, историю царства моего писать. А я как представил: а нут-ка немчин согласится? Ведь понапишет же… Но тот ни в какую. Не поминайте, баит, лихом, а на прощанье я тебе, царь-государь, подарочек преподнесу. В странствиях, баит, заморских своих, довелось мне в славном городе Брюсселе побывать, там мне скатерку кружевную подарили, да не простую – самобранку. Вот тут она, в ларце. Только вот подарили с условием, что передаривать ее не с руки, а продать можно, хоть за грош ломаный. Ну, гроша ломаного мне не в надобность, не нумизмат, чай, а вот людишки твои дворовые поговаривали, ефимок у тебя золотой имеется, неразменный. Ну, такой, что хоть ты его хоть в корчме пропей, хоть за столом карточным оставь, он все одно к хозяину возвернется. Мне бы такой, нужон очень. Я ведь, грешным делом, страсть иногда люблю беса потешить. Случается – до исподнего. А так – и память о тебе, царь-батюшка, и польза кака-никака.

Поменялись они, а наутро, как уехал немчин, батюшка меня и позвал. Я ему, говорит, шельмецу, пятак медный неразменный вместо ефимка подсунул, все одно проиграет, с него станется. А мы в прибытке остались, смекаешь? Давай-ка мы с тобой отутренняем, капусткой да с огурчиками, а? Достал скатерку из ларца… Ох и лепота, правду сказать! Кружево витое, переплетено мудрено, тут тебе и корабль по волнам бежит, и берег морской, и город стенами из моря встает, и солнце, и месяц, и чего только нет… Расстелил ее батюшка, поахали мы на работу заморскую. Ну, да с лица не воду пить, махнул рукой батюшка, давай-ка нам, скатерка самобранная, для начала по огурчику солененькому, хрустящему, с ледничка, да капустки, чтоб с клюквою, тмином, пряностями индейскими, кваску по жбанчику…