Улыбаясь, Кизия медленно побрела в спальню. Как хорошо дома… Так приятно вновь ощутить уют своей квартиры, лечь в большую белую постель с покрывалом из черно-бурой лисы — это. правда, чересчур экстравагантно, но ей ужасно нравилось. Изящная легкая мебель, служившая еще матери. Над кроватью картина, которую год назад Кизия купила в Лиссабоне: похожее на дыню солнце над полями и работающий крестьянин. В ее спальне тепло и приветливо, как ни в одном другом месте. Ни на вилле Хилари в Марбелья, ни в прелестном доме в Кенсингтоне, где у Кизии была своя комната, — лондонский дом Хилари насчитывал столько комнат, что она могла наделять ими отсутствующих друзей и их семьи, словно кружевными носовыми платками. Но нигде Кизия не чувствовала себя так, как дома. В спальне камин, а несколько лет назад она раздобыла в Лондоне бронзовую кровать; рядом с камином — обитое коричневым бархатом кресло, а на полу белый меховой коврик, на котором так приятно танцевать босиком. По углам комнаты и вдоль окон вились растения, а свечи на камине по вечерам озаряли спальню мягким светом. Как хорошо дома!

Кизия засмеялась от удовольствия, поставила на стереопроигрыватель Малера и отправилась в ванную. А вечером… к Марку. Сначала — литературный агент, затем — ланч с Эдвардом. А потом наконец Марк. Самое приятное остается на потом… если ничего не изменится.

— Кизия, — обратилась она к своему обнаженному отражению в ванной, наслаждаясь разливающейся по всему дому музыкой. — Ты весьма подлая особа. — Она погрозила пальцем отражению и, откинув голову, рассмеялась. Длинные черные волосы струились по спине до талии. Застыв на мгновение, она наклонилась и заглянула в глаза отражению. — Да, я знаю. Предательница. Но что поделаешь? Надо же девушке чем-то жить. — Она опустилась в ванну, размышляя о своей жизни. Контрасты, противоположности, секреты… но не ложь. Она молчала. Но лгать — не лгала. Или почти не лгала. Трудно жить, когда лжешь. Проще иметь тайны.

Нежась в теплой воде, Кизия вспоминала Марка. Великолепный Маркус. Буйная шевелюра, потрясающая улыбка, запах чердака, на котором он жил, игра в шахматы, смех, музыка, его тело, его страсть… Марк Були… Закрыв глаза, Кизия представила, как проводит пальцем вдоль его спины и касается губ. В глубине живота словно шевельнулось что-то, и она медленно повернулась в ванне — по воде пробежала мягкая волна.

Через двадцать минут Кизия вышла из ванной, уложила волосы в гладкий узел и надела простое белое платье от Диора, а белье — то, что купила во Флоренции: кружевное, цвета шампанского.

— Думаешь, я чокнутая? — спросила она у зеркала, аккуратно надевая шляпу и чуть сдвигая ее на один глаз. Нет, как чокнутая она явно не выглядела. А выглядела как «та самая» Кизия Сен-Мартин, собиравшаяся на ланч в «Ля Гренвиль» в Нью-Йорке или к «Фуке» в Париже.

— Такси! — Вытянув руку, Кизия улыбнулась привратнику, пробегая мимо него к остановившейся в нескольких футах от подъезда машине. Итак, начался ее нью-йоркский сезон. Что он принесет? Книгу? Мужчину? Марка Були? Дюжину пикантных статей для популярных журналов? Множество сладостных мгновений? Уединение, тайна и великолепие… Все это ее ждет. Новый сезон лежал перед ней как на ладони.

Эдвард нетерпеливо расхаживал по офису, время от времени выглядывая в окно. Уже в одиннадцатый раз на протяжении последнего часа он взглянул на часы. Всего через несколько минут она войдет, посмотрит на него, засмеется, протянет руку и прикоснется к его лицу… «Ах, Эдвард, какое счастье видеть тебя!» Кизия Сен-Мартин обнимет его, улыбнется и сядет рядом, а Мартин Хэллам в это время будет фиксировать происходящее: кто с кем сидит… ну и так далее. А К.-С. Миллер будет размышлять о той книге, что собирается писать.

Кизия едва протолкнулась сквозь толпу, сновавшую между гардеробной и баром в «Ля Гренвиль». Народу к ланчу собралось полным-полно, бар был битком набит, и все столики заняты, официанты носились с невероятной быстротой — декорации ничуть не изменились. Красные кожаные сиденья, розовые скатерти, яркая живопись маслом на стенах и цветы на каждом столе. В зале полно алых анемонов и улыбающихся лиц; почти у всех серебряные ведерки — охлаждается сухое вино. То здесь, то там хлопают пробки шампанского.

Женщины красивы или по крайней мере им удается казаться таковыми. Ювелирных изделий в избытке. Журчит французская речь. Мужчины, в темных костюмах и белых рубашках, с сединой на висках, угощают друг друга роскошными сигарами «Романофф», без маркировки, — это Швейцария изготовляет из кубинского табака…

В «Ля Гренвиль» обретались только самые богатые и самые шикарные представители общества. Мало иметь деньги, чтобы заплатить по счету. Вы должны принадлежать к этому кругу, вы должны щедро источать его благоухание.

— Кизия? — Она почувствовала прикосновение руки к своему локтю и, обернувшись, увидела загорелое лицо Амори Стронгуэлла.

— Нет, дорогой. Это мой призрак. — Он заслужил шутку.

— Ты выглядишь восхитительно.

— А ты так бледен, бедняга Амори! — Усмехаясь, она разглядывала бронзовый загар, приобретенный им в Греции. Он осторожно сжал ее плечо и поцеловал в щеку.

— Где Уит?

— Возможно, в Сэттон Плейс, дружище. Полагаю, работает как сумасшедший. Ты будешь завтра на вечере у Маршей? — Вопрос был риторическим, и он с отсутствующим видом кивнул головой. — Я сейчас встречаюсь с Эдвардом.

— Счастливчик.

Она улыбнулась, ему в последний раз и скользнула сквозь толпу к метрдотелю, который должен был провести ее к Эдварду. Хотя она могла бы найти его и без посторонней помощи. Эдвард сидел за своим любимым столом, на котором охлаждалась бутылка шампанского. «Луи Родерер», как обычно.

Она ловила на себе взгляды, отвечала на сдержанные приветствия знакомых, мимо которых проходила, а официанты улыбались ей. За многие годы это стало привычным. Известность. В шестнадцать лет она мучилась из-за нее, в восемнадцать воспринимала как необходимое зло, в двадцать два пробовала противиться ей, а сейчас, в двадцать девять, наслаждалась. Все это было забавно, и про себя Кизия от души смеялась над происходящим. Мужчины пробормочут что-нибудь про Уита, женщины скажут: «Великолепное платье», — а еще подумают: будь у них столько же денег, они завели бы себе точно такую же шляпку. Официанты, подталкивая друг друга локтем, будут шептать по-французски: «Сен-Мартин». Когда Кизия уйдет, фотограф из «Дамских мод», возможно, сфотографирует ее на выходе. Забавно! Она прекрасно играла в эту игру.

— Эдвард, ты выглядишь просто отлично! — Быстро оглядев, она крепко обняла его и опустилась рядом на банкетку.

— Ты, детка, тоже выглядишь неплохо. Она нежно поцеловала его в щеку и с ласковой улыбкой погладила по щеке.

— Как прошла встреча с Симпсоном?

— Приятно и продуктивно. Мы обсудили кое-что по поводу книги. Он дал мне ценные советы, но давай не будем… здесь. — Хотя оба понимали, что здесь слишком шумно, чтобы кто-нибудь мог что-то понять из обрывков разговора, но так уж было заведено — не говорить о работе на людях, «Скромность — лучшая доблесть», как нередко говаривал Эдвард.

— Хорошо. Шампанского?

— Разве я когда-нибудь отказывалась? — Он сделал знак официанту, и ритуал под названием «Луи Родерер» начался. — Господи, как я его обожаю! — Она еще раз улыбнулась Эдварду и медленно огляделась вокруг.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Кизия. Ты невозможна. — Она явно изучала материал для очередной колонки. Он поднял бокал и улыбнулся. — За вас, мадемуазель! С приездом!

Они чокнулись и медленно отпили шампанского. Оно было именно такое, как они любили, — холодное как лед и должной выдержки.

— Между прочим, как Уит? Встречаешься с ним сегодня за ужином?

— Отлично. Нет, сегодня мы не увидимся. Я собираюсь отдохнуть после путешествия.

— Не то чтобы я верил в это, но будем считать, что так и есть.

— Какой ты умный, Эдвард. Наверное, поэтому я и люблю тебя.