— Судя по всему, борьба у нас в колонне предстоит самая напряженная, — сказала Женя. — Нельзя, чтобы такие события забывались.
Она достала чистую, еще не начатую тетрадку и стала записывать прямо на ходу.
«Один посторонний юноша, — писала Женя, с трудом совладая с карандашом, который из-за тряски носило по бумаге туда-сюда, — вздумал нас обогнать. По почину гвардии капитана Амосовой началась бомбардировка подсолнухами, кукурузой, огрызками яблок. «Противник» временно отступил и долго шел в нашей пыли. Мы сразу отметили его благородную черту: он не растерялся и ответил нам орехами. Через некоторое время он нас все-таки обогнал, стукнул орехом в кабину и долго еще обдавал нас пылью».
К часу дня, пропыленные, мы добрались до командного пункта 9-й армии, куда вскоре приехал командующий фронтом И. Е. Петров, только что произведенный в генерал-полковники. Настроение у него было хорошее, он с нами шутил, а потом прислал нам сытный обед.
Воздух был совершенно прозрачный, на фронте в эти дни установилось затишье, и мы спокойно и долго наблюдали в стереотрубу за передним краем фашистов.
Следующий день снова ехали вдоль фронта, на остановках смеялись и пикировались с «братцами», на плитку шоколада выменяли у них арбуз, снова забрались в машины и запели песню:
Любо, братцы, любо,
Любо, братцы, жить,
С нашим генералом
Не приходится тужить!
Так, распевая, мы лихо пронеслись мимо «братцев» и успели очень ловко забросать их желудями. Они же растерялись и ответили всего одной луковицей.
На третий день свернули к Кабардинскому перевалу. Когда полуторка, наконец, одолела перевал, все в нетерпенье встали и увидели море, великолепное Черное море, о котором мечтали еще весной 41-го, надеясь на отпуск или каникулы. Теперь спустя два года к нему нас вывели дороги войны. На такую ли встречу мы рассчитывали тогда?
Когда повернули домой, состоялось примирение с «братцами». Некоторые из них даже перебрались к нам в машину и в качестве дани прихватили с собой полмешка яблок.
Перед самой Ивановской, где располагался наш полк, Женя вдруг заявила:
— А ведь нам никто не поверит, что мы были на передовой. Нужны доказательства.
Веселый настрой, владевший нами в поездке, немедленно дал о себе знать. Было решено показать, что мы «пострадали».
Мы разорвали индивидуальные пакеты, вытащили бинты и щедро замотали кому голову, кому руку, а Жене даже обе.
— Только охайте, девочки, получше, — говорила Женя, когда мы въезжали в Ивановскую.
Машина остановилась возле столовой. К нам уже бежали испуганные девушки, завидевшие издали белые бинты, а мы сидели в кузове и усердно охали. Но долго не выдержали — и одна за другой с хохотом спрыгнули на землю, — и война как будто прекратилась для нас, и то, что мы здоровые, целые и невредимые обмотались бинтами, казалось очень смешным.
И сколько бы мы ни горевали по поводу якобы уходящей молодости, как ни сетовали на свои двадцать два года, на деле юность была с нами, и когда в долгой череде военных забот образовался разрыв, тут же в него устремилась наша беззаботная веселость и радостное ощущение жизни.
После взятия Новороссийска началось быстрое изгнание фашистов с Таманского полуострова, «Голубая линия» распалась сразу в нескольких местах. 9 октября последние гитлеровские солдаты убрались с полуострова. Вылетев на бомбежку в эту ночь, мы не нашли ни одной цели. Мыс Чушка, где недавно было скопление немецких войск, словно вымер; дороги, ведущие к Керченскому проливу, опустели.
— Придется докладывать: противник бегает быстрее нас, бомбить некого, — шутили мы, возвращаясь на аэродром.
В признание заслуг полка к его имени прибавилось слово «Таманский».
Теперь на очереди был Крым.
В начале ноября слово «Эльтиген» было на устах у всех, кто находился на кавказской стороне Керченского пролива. Эльтиген — маленький рыбачий поселок на берегу Керченского полуострова, южнее Керчи. Здесь в ненастную ночь 1 ноября высадился десант 18-й армии, вернее, только часть десантников. Остальные суда из-за сильного шторма на море не смогли подойти к берегу и вернулись на Таманский полуостров. Но те подразделения, которые достигли крымского берега, стремительно атаковали неприятеля и в первую же ночь захватили плацдарм в шесть километров по фронту и в два километра в глубину.
Через несколько дней у десантников подошли к концу продукты и боеприпасы, нечем стало перевязывать раненых, прекратилась связь с Большой землей, осколками снаряда разнесло рацию, убило радиста. Свинцовые волны бурлили не переставая. Вновь и вновь рвались к Эльтигену наши катера с подкреплением, боеприпасами, продуктами и опять вынуждены были ни с чем возвращаться к своим причалам. А пока десант мог противопоставить противнику, кроме, упорства и мужества, лишь пулеметы, противотанковые ружья, винтовки, автоматы, гранаты. Орудия, которые везли на плотах, так на плотах и остались, а плоты разбросал шторм и унес в море. Не было укреплений, а те, немецкие, что заняли в первые часы после высадки, своими амбразурами были обращены в сторону пролива. Помочь отважным морякам и пехотинцам могла только авиация, в том числе наша — тихоходная, ночная. Генерал Петров, командующий фронтом, подписал приказ:
«46-му женскому гвардейскому авиаполку ночных бомбардировщиков пробиться к десантникам и доставить им продовольствие, боеприпасы, медикаменты».
Приказ пришлось выполнять в стопроцентно нелетную погоду — дождь при низкой облачности и штормовом ветре. К бомбодержателям крепили мешки с патронами, провиантом, бинтами и лекарствами и сбрасывали их на узкой полосе крымского берега. В этом случае годилась только наша малая скорость, никаким другим самолетам такую задачу доверить было нельзя. Чтобы сбрасывать мешки с грузом в цель, нужна была исключительная точность, просчет в один-два метра — и ценный груз мог попасть к врагу. Наши легкие бипланы сносило ветром, нас искали и ловили прожектора фашистов, а потом начинали бить зенитки. На бреющем проносились мы над головами врагов, сбрасывали свои мешки на еле заметные сигнальные огоньки десантников и возвращались к себе в Пересыпь на берегу Азовского моря, чтобы взять новые мешки и опять лететь через пролив к Эльтигену.
Бывало, с середины пролива уберешь газ и планируешь до самого крымского берега. Фашисты бьют из чего попало, даже из автоматов, пули пробивают плоскости… Но вот уже под крылом долгожданные огоньки, тогда что есть мочи кричишь:
— Принимай гостинцы, пехота! У нас картошка и медикаменты, патроны — следующий. Привет от 46-го женского, гвардейского!
Двадцать шесть ночей летали мы к десантникам. Каждый такой рейс нес им спасение, укреплял уверенность в победе.
Высокие плотные облака ушли далеко в сторону моря и там остановились. Луна подсвечивала их кружевные края, а по самой кромке горизонта искристо серебрилось море. Поэтому тьма, окутавшая аэродром, казалась еще гуще, ветер под тучами усилился, и стало заметно холоднее.
Женя стояла, прислонившись плечом к фюзеляжу, смотрела в сторону серебрящейся в море полосы и тихо, про себя напевала без слов: «На холме стоит домик-крошечка…»
Я сказала:
— Немцы, наверное, подтягивают силы для нового удара по Эльтигену.
Женя оттолкнулась плечом от фюзеляжа, поправила ремень на комбинезоне:
— Спасибо, Маринка, что вернула издалека…
— Тяжко придется морячкам, если мы не найдем танковую колонну.
— Найдем. На брюхе будем ползать над городом, а найдем.
— А далеко ты была?
— Дома, Марина, дома.
Подана команда на взлет. Первой ушла машина Амосовой.
Устраиваясь за моей спиной в штурманской кабине, Женя проговорила, посмеиваясь:
