Танки шли полным ходом, проплывали огромные страшные кресты, выхлопной чад солярки относило ветром в их сторону. Прогрохотали тягачи с гаубицами, прошли грузовики, полные солдат, — их не заметили. Сидеть в придорожных кустах бессмысленно и небезопасно. У Глаши оказалась карта, по ней решено было двигаться на восток, пробиваться к своим. Первым встал высокий памовец и тут же пригнулся, сел на корточки.

— Ты чего? — спросил шофер.

— Немцы! — прошептал памовец.

Невдалеке, у съезда на проселочную дорогу, стояли два немецких регулировщика с автоматами.

— Заметили? — встревожилась Глаша.

— А шут их знает. Не должны вроде.

— Как же быть? А, товарищ инженер? — спросила Глаша.

— Подожди.

Прошла еще одна колонна машин и танков, наступило затишье. Регулировщики сели на мотоциклы и укатили. Только тогда по одному они перебежали дорогу и зашагали к ближайшей станице. В станице немцев пока еще не было. На улицах мирно бродили куры, женщины неторопливо несли на коромыслах полные ведра, победно кричал петух. Здесь их в одном доме накормили и устроили спать.

Укладывались на полу в сумерки. Мужчины и Глаша заснули в один миг. Соня не спала. В любой момент в станицу могли войти немцы. Найдут спящими, схватят — не успеешь проснуться. До рассвета она боролась со сном, и все же сон победил. К счастью, ночь прошла благополучно.

И день, и два, и три шли по проселкам, сверяясь с картой, расспрашивая встречных о своих и немцах. Самыми осведомленными оказались подростки. Они хорошо знали, где засели враги, где можно было безопасно переночевать, охотно провожали к себе в дом, настойчиво уговаривали мать, деда или бабушку, чтобы пустили, если те боялись и отговаривались теснотой. Питались чем придется и когда удастся. Кто даст кусок хлеба, кто сухарей, иная хозяйка вынесет один-два огурца, другая подсолнух. Рвали фрукты в колхозных садах, несколько раз добывали на бахчах еще не созревшие арбузы. «Голодали, конечно, но терпимо», — рассказывала потом Соня Озеркова.

На третий день пути, в сумерках, все четверо вошли в большую станицу. Попробовали устроиться на ночлег в одной, в другой хате — неудачно. Станичники легли спать, свет погасили, выглядывали из окон испуганные спросонья и пустить чужих людей отказывались.

— Ходить по домам бесполезно, — сказала Озеркова. — Да и не стоит, чтоб вся станица о нас знала.

— Точно. Вон наша крыша, — показал рукой на небо шофер.

— Мы ведь фронтовики, — согласилась Соня.

Устроились в огороде за домом, последним из тех, где им отказали. Заодно и поужинали огурцами, луком, морковью.

— Эх, а все-таки голодно, — вздохнул мастер из ПАМ. — Каши с мясом съел бы сейчас котелка два, нет, три, пожалуй. И маслом каким угодно заправляй, хоть тавотом — все одно съем.

— Выходит, нутро у тебя, как у танка, а вот скорость развиваешь мизерную, на малых тянешь, — съязвил шофер.

Памовец обиделся:

— Я человек, меня кормить нужно.

— Верно, Коля, требуй каши и про добавку не забудь. А то совсем разбаловались на кухне, и куда только начальство смотрит, — невинным тоном сказала Глаша, укладываясь спать на соломе, возле небольшого сарайчика.

Утром Озеркова проснулась первой оттого, что на нее кто-то смотрел. Над нею стояла пожилая женщина, глядела грустно.

— Да ты, милая, не бойся, свои мы. Это, значит, вы ночью стучались? А я смотрю — отряд стоит, и сробела. Уж теперь-то вижу: двое девчат да хлопцы. В хату заходите, поди, не емши шагаете.

Насколько неприветливой показалась им хозяйка вечером, в темноте, настолько радушно она повела себя при свете дня. Сварила им картошки, дала хлеба, молока и, самое главное, — предложила переодеться в штатское.

— Не дойдете, нипочем не дойдете, стал быть, так вам нельзя, — приговаривала хозяйка, доставая из сундука брюки, серые косоворотки, юбки. Вещи были ношеные, не раз стиранные, аккуратно залатанные.

Соня и Глаша переоделись (военную форму хозяйка куда-то спешно унесла) и превратились в загорелых станичных девушек. Новая одежда одной Озерковой оказалась совсем впору. Высокому парню-памовцу и брюки, и рубаха были малы. Глядя на него, Глаша прыснула, вспомнила, какими появились девушки в Энгельсе.

— Ты, Николай, уж лучше дальше один иди, — сказал шофер, — а то сам попадешься, и мы через тебя пропадем.

— Да мало ли по станицам таких долговязых недотеп! Придурись маленько — за блаженного сойдешь, — рассудительно сказала хозяйка.

Все расхохотались.

— Ему и придуриваться не надо, — пробормотала под нос Глаша.

— Ну, а как же?! Военная хитрость, — оправдываясь, сказала хозяйка. — Ну идите с богом. А если кто из фрицев спросит: «Кто такие?», — говорите: «С окопов идем». Тут у нас много люда проходило, что окопы рыли. Вот и вы вроде из тех. Ничего, мол, не знаем, идем с окопов.

Теперь идти было спокойнее. Переоделись они вовремя. В тот же день, часа через три, им на дороге повстречались немцы на мотоциклах, посмотрели подозрительно, но задерживать не стали.

— Прямо сердце остановилось, — призналась Глаша. — Забыла совсем, что не в форме. Здорово все-таки я к ней привыкла..

— Рыжий оглянулся даже, — сказал памовец, нервно хихикнув.

— Спасибо, что женщины, — проворчал шофер. — А то в сапогах мы все в одинаковых, армейских, на мысли наводит. Как бы не вернулись, а, товарищ лейтенант? От греха, может, сойдем с большака?

Они свернули в пшеничное поле и долго шли по тропе, часто поглядывая в сторону дороги.

Миновало еще несколько дней. Раз им пришлось ночевать в селе, занятом фашистами. Получилось так потому, что расспросить по дороге никого не удалось, никто не встретился.

В хате, куда они попросились переночевать, старик сказал, что в станице немцы: небольшой отряд на машинах въехал незадолго до их прихода и расположился в центре станицы.

— Надо уходить, — поднялся первым шофер.

— Подожди, сядь, — приказала Озеркова. — Куда мы пойдем?

— Товарищ лейтенант, лучше уж подальше от них, — попросила Глаша.

Услышав Глашино обращение, старик внимательно посмотрел на Озеркову, видимо, сообразил, в чем дело, но расспрашивать не стал.

— А была — не была! — легкомысленно махнул ручищей памовец.

— Да не в этом дело, — сказала Соня. — Выйдем и в темноте напоремся на их посты. Тогда уж наверняка возьмут. Лучше с рассветом двинемся дальше. Властей немецких у вас тут еще нет, дедушка?

— Откуда им быть? Я ж говорю: до вас часа за два прикатили. По станице прошли, в овчарни, в хаты заглянули, взяли, что надо, и успокоились, — теперь в школе сидят. Пьют-гуляют аль дрыхнут — уж не знаю.

— Может быть, завтра уедут, — предположила Соня.

Хоть и очень устали, но Глаша и Соня спали плохо — ворочались, просыпались, было душно, мешал храп шофера. Среди ночи Озеркова вышла на крыльцо.

Над станицей висела полная луна, звенели неутомимые цикады, изредка вскрикивала какая-то ночная птица. В той стороне, где остановились фашисты, было тихо.

«Прилетели бы сейчас девочки да стукнули по их машинам так, чтобы все здесь остались! — подумала Соня. — Хоть бы десяток уничтожили, все нашим было б легче. Гонят нас немцы, просто гонят и гонят. Когда только мы остановимся?»

Утром, как и предполагала Озеркова, гитлеровцы снялись с места и уехали. Путники простились с дедом, он вышел за ограду их проводить.

— От обувки от вашей бензином попахивает, — сказал он напоследок. — Ну, да, бог даст, вороги не учуют. Это у меня нос больше к скотине приспособлен, а они сами на машинах да на танках. Авось обойдется. Ступайте с миром.

Снова шли по жаре, в пыли. Плохо было с водой — мучила жажда. У шофера настроение вконец испортилось, он ворчал, бранил немцев, бранил и наших за то, что быстро отступают — не догонишь.

«И то верно, — думала Соня Озеркова, — больше сотни километров отмахали, идем уже десятый день, а наших нет и нет. Видно, отходят без боя. В этой степи и закрепиться негде, а немцы наступают на пятки, наседают на плечи. Неужели до самого Кавказа придется идти?»