– Я слышу, как ты дышишь, – говорит Расс, не отрывая лица от подушки.

– Извини, – отвечаю я и вхожу в комнату. – Так из-за чего ты подрался?

– Ни из-за чего. Эти уроды просто начали залупаться.

– Они из твоей школы?

– Нет, парни были взрослые.

– Думаю, под кайфом драться трудновато.

– Ага.

Он переворачивается на спину, поднимает голову и ухмыляется.

– Ты что, всерьез полагаешь, что обязан прочитать мне лекцию о вреде наркотиков, капитан Джек[2]?

Я вздыхаю.

– Вот и я так не думаю, – произносит Расс, перекатывается обратно на подушку и ложится лицом на руки. – Послушай, у меня была чертовски долгая и трудная ночь, поэтому, если ты не против…

– Я тоже ее потерял, Расс, – говорю я.

До меня доносится странный звук – непонятно, то ли Расс насмешливо фыркнул, то ли глухо всхлипнул.

– Закрой дверь с той стороны, – шепчет он.

Ты не знаешь, когда тебе суждено умереть, но, быть может, какая-то часть тебя на клеточном уровне осознает, что пошел обратный отсчет, и строит планы, потому что в последнюю свою ночь Хейли облачилась в кроваво-красное обтягивающее платье с глубоким декольте, чем несказанно меня удивила. Она как будто знала, что должно случиться, понимала, что это наша с ней последняя ночь, и была полна решимости не превратиться в блеклое воспоминание.

Я не мог оторвать от нее глаз, взгляд дольше обычного задерживался на знакомых изгибах и очертаниях ее тела, все еще стройного и сильного, несмотря на рождение ребенка и почти сорок прожитых лет. Я разглядывал мягкие ямочки над обнаженными ключицами, ее шелковистую белую кожу и хотел Хейли так, как редко хочешь женщину, с которой спишь вот уже три года. Я поймал себя на том, что обдумываю, как нам лучше улизнуть из-за стола и по-быстрому перепихнуться в туалете. Представил себе, как мы с Хейли хихикаем над собственной смелостью в перерыве между жадными поцелуями в тесной кабинке. Я прижимаю Хейли к стене, задрав до талии подол ее красного платья; она обвивает меня стройными голыми ногами, и я вхожу в нее. Вот что бывает, когда долго живешь один и смотришь фильмы по лучшим кабельным каналам.

От этих фантазий я ощутил некоторое неудобство в скрытой под столом части тела, но, даже несмотря на это, знал, что ничего не получится. Во-первых, нам обоим никак не удалось бы незаметно улизнуть. Во-вторых, мне было двадцать восемь, Хейли – почти сорок, и хотя мне нравилось думать, что в нашей сексуальной жизни все хорошо – ну, почти наверняка, – перепих в общественных туалетах все-таки уже вышел из нашего репертуара. Впрочем, он никогда в него и не входил, потому как я боюсь подцепить какую-нибудь гадость и вряд ли смогу кончить, зная, что вокруг кишмя кишат бактерии.

По дороге домой моя рука скользила по гладкой кремовой коже обнаженного бедра Хейли, забираясь все выше и выше, и когда мы заехали в гараж, Хейли уже вовсю орудовала у меня в трусах. В темноте я задрал ей платье, наклонил ее на капот, еще горячий и слегка вибрирующий, и вскоре мы тоже распалились и задрожали. Мы снова выглядели подростками – разве что теперь все умели, да и машина была наша.

Должно быть, мы светились, словно за нами тянулся шлейф волшебной пыльцы: когда мы спустя некоторое время вошли в дом, Расс остановил видеоигру, насмешливо посмотрел на нас, покачал головой и посоветовал снять комнату.

– Незачем, – ответила Хейли, схватила меня за руку и потащила по ступенькам наверх. – Комната у нас есть.

– Какая пошлость! – скривился Расс. Объявив нам свой приговор, он вернулся к игре и продолжил равнодушно истреблять недобитков на экране. А мы с Хейли пошли наверх, чтобы нарушить заповеди Господни и законы штата Нью-Йорк, и с новыми силами принялись за дело. В страстном исступлении мы целовали, лизали, пили и пожирали друг друга. Словно это был наш последний день на земле.

Мы были женаты менее двух лет. Я переехал из Нью-Йорка к Хейли и Рассу. В этом особнячке, выстроенном в колониальном стиле, Хейли жила со своим первым мужем, Джимом, пока не обнаружила, что он ей изменяет, и не вышвырнула его. Я никак не мог привыкнуть к перемене – к тому, что я теперь не развеселый городской холостяк, но чей-то муж, обыватель из пригорода, отчим угрюмого подростка, самого младшего члена софтбольной команды “Храм Израилев”, привыкнуть к званым обедам, барбекю во дворе и школьным спектаклям. Я так и не успел освоиться, когда Хейли полетела в Калифорнию на встречу с клиентом и где-то над Колорадо пилот ухитрился промазать мимо неба. Иногда та наша новая жизнь, которая только-только начиналась, кажется призрачной мечтой, и мне снова и снова приходится убеждать себя, что все это было на самом деле. “У меня была жена, – повторяю я себе. – Ее звали Хейли. Ее больше нет. Как и меня”.

Но не будем об этом, потому что если я заговорю, то начну об этом думать, а за последний год я передумал все множество раз. Какой-то частью мозга я продолжаю размышлять о случившемся и о ней – целый научно-исследовательский отдел, который только и занимается поиском новых методов скорби, печали и жалости к себе. И уж поверьте, эти ребята не даром хлеб едят. Ну и пусть.

Практически каждый день на нашей лужайке резвятся кролики. Бурые зверьки с серыми пятнышками на спине и похожими на клочки ваты пучками белой шерсти на заднице. Или, точнее, почти каждое утро у меня на лужайке резвятся кролики. Потому что теперь нет нас, вот уже год как нет. Иногда я забываю об этом, что странно – ведь обычно я ни о чем другом не могу думать. Это мой дом. Моя лужайка. Мои, черт подери, кролики.

Наверное, кролики на лужайке – это прекрасно. Отличная реклама и неопровержимое доказательство того, что вы выбрались из городского смога на разреженный деревенский воздух захолустного Вестчестера. Неважно, что одних наших минивэнов и внедорожников хватит, чтобы растопить полярные льды. Что с того, что мы оборудуем свои величественные особняки, построенные восемьдесят лет назад, километрами оптоволоконного кабеля, которого хватило бы, чтобы задушить целую планету. Наплевать, что “Хоум Депо”, “Уол-Марты”, “Стоп & Шопы” и многочисленные торговые центры растут как грибы на каждом лугу. Но у нас на лужайках, черт подери, резвятся кролики, как в диснеевском мультфильме, поэтому дело закрыто. Мы живем в гармонии с природой.

Нью-Рэдфорд в точности таков, каким и должен быть пригород, где обитает верхушка среднего класса. Здесь все так же, как описано во множестве романов и показано во множестве фильмов. Исторические кирпичные особняки 1930-х годов, построенные в колониальном и позднеготическом стиле, – пристанища быстро растущих семейств и распадающихся браков; немецкие автомобили класса “люкс”, припаркованные на дорожках у дома, словно на рекламном объявлении в журнале; на стоянках со скучающим выражением на лицах кучкуются дети в одежде тусклых цветов от “Аберкромби & Фитч”; по утрам пассажиры набиваются, словно скот, в вагоны пригородных поездов “Метро-Норт” до Манхэттена; пейзаж испещрен минивэнами; в глазах рябит от кризиса среднего возраста. По утрам в каждом квартале появляются толпы иммигрантов на скрипучих пикапах с деревянными стенками, которые скрывают от посторонних взглядов лежбища владельцев. Иммигранты стригут лужайки, выращивают цветы, ухаживают за высокими живыми изгородями.

Несомненно, именно эти роскошные газоны повинны в том, что популяция кроликов растет. Время от времени я замечаю, как очередной зверек появляется из-за изгороди и стремглав проносится по лужайке. Обычно же кролики сидят посреди двора, неподвижные, словно статуи; их маленькие ноздри едва заметно подрагивают, как будто зверьки подключены к проходящей под лужайкой сети слабого тока. Самое время запустить в них чем-нибудь.

Багз, Тампер, Роджер, Питер, Вельветовый Кролик. Я назвал их в честь кроликов мультиков и сказок и изо всех сил пытаюсь размозжить им головы: они напоминают мне о том, что я нахожусь на необитаемом острове жизни, вести которую никогда не планировал. Я злюсь на Хейли, потом огорчаюсь, что разозлился на нее, потом злюсь на свою грусть, и в конце концов моя жалость к себе, не в силах упустить такой случай, включается, словно газотурбинный двигатель, и так до бесконечности – безнадежный цикл стирки, в котором полощется мое грязное белье, не становясь чище. Так что я бросаю в кроликов чем ни попадя. В основном камешками – на крыльце у меня хранится целый запас, похожий на надгробие на могиле ковбоя в пустыне, – хотя в крайнем случае я швыряю в них тем, что найдется под рукой, будь то банка пива или какой-нибудь садовый инструмент. Как-то я запустил в них бутылкой из-под “Бушмилса”: она воткнулась горлышком в траву и простояла так несколько дней, словно саженец дерева виски.