– Между нами нет никакой телепатии близнецов.

– Ну конечно, есть, просто она незаметна, как… прозрачный лак для ногтей.

Я ухмыляюсь.

– Как… центральная система кондиционирования.

– Как… пузырьки белого вина.

– Как… австралийский акцент Мэла Гибсона в “Смертельном оружии”.

Клэр смеется и наклоняется ко мне, так что мы оказываемся лицом к лицу, она пристально смотрит мне в глаза, пока я не отворачиваюсь. Она единственная, кому я могу сейчас смотреть в глаза, но все равно за все двадцать девять лет мне ни разу не удалось ее пересмотреть.

– Ни хрена себе, ты и правда ее трахнул! – радостно кричит Клэр. – Неудивительно, что я не могла тебе дозвониться. Ты натягивал озабоченную домохозяйку!

– Хватит, а? – прошу я, оглядываясь по сторонам.

Но Клэр веселится вовсю:

– Дуги, ты бабник!

Я откидываюсь на спинку качелей и отрицательно мотаю головой.

– И на чем я прокололся?

– Элементарно, братишка, – поясняет она, садясь рядом со мной. – У тебя на ухе губная помада, футболка надета наизнанку, волосы всклокочены – классический случай!

– Да ладно, – говорю я с сомнением. – Я всегда так выгляжу.

– Ну хорошо. Тогда вспомни о телепатии близнецов.

Она берет несколько хлопьев “Кэп-н-Кранч” из моей коробки и засовывает в рот.

– Ты и красотка с мясным рулетом, – говорит Клэр и смеется. – Вот умора!

– Обхохочешься.

Ее смех затихает. Клэр кладет мне голову на плечо, а это значит, что ей нужно мне что-то сказать. Она всегда так поступает, когда у нее проблемы, и за эти годы ее голова продавила у меня на плече ямку – как вода, которая сотню лет капает на камень. Я каждый раз представляю, что вот так мы с ней, должно быть, лежали в утробе; в трудные моменты мы снова, как два эмбриона, сворачиваемся калачиком.

– Молодец, – мягко произносит Клэр, поглаживая мою ладонь большим и указательным пальцами. – Я думаю, это прогресс.

– Это адюльтер.

– Ты не женат.

– Но она замужем.

– У тебя что, своих проблем мало, что ты еще и о ней беспокоишься?

Клэр лизнула палец и вытерла что-то с моей щеки – должно быть, помаду Лейни.

– Это и моя проблема.

– А вот и нет. Твоя проблема в том, что после смерти Хейли ты перестал жить. Пробуждение полового влечения – первый добрый знак за долгое время. Это не проблема, а повод для праздника – вот что это такое. Мне не терпится рассказать об этом маме.

Я смеюсь, но потом быстро спрашиваю:

– Ты ведь шутишь, правда?

С Клэр если и можно быть в чем-то уверенным, то лишь в том, что с ней ни в чем нельзя быть уверенным.

– Посмотрим на твое поведение, – отвечает она, пожимая плечами. – И как это было?

– Не знаю. Кажется, я до сих пор в шоке.

– Дуги, Дуги, Дуги. Когда же ты научишься отключать верхнюю головку, чтобы она не мешала нижней? – она вздыхает. – Иногда мне жаль, что я не мальчик.

– Иногда мне кажется, что так оно и есть.

– Подходящая мысль, чтобы сменить тему.

– И о чем ты хочешь поговорить?

– Я беременна.

От этой новости мои глаза округляются.

– Здорово, Клэр. Поздравляю.

Она кивает, не убирая головы с моего плеча.

– Спасибо.

Она молчит, но я чувствую, что мускулы под ее кожей напрягаются, словно пружины, а дыхание становится частым и прерывистым. Мы сидим так несколько минут, глядя на двор. В тени изгороди серый кролик объедает траву. Так далеко я не докину.

– Есть еще кое-что, – предполагаю я.

– Угу.

На минуту я задумываюсь.

– Стивен.

Она поднимает на меня глаза и улыбается, хотя в уголке ее глаза набухает одинокая слезинка и стекает по переносице.

– А ты говорил, что мы не телепаты.

Она встает, тем самым прекращая разговор, и направляется к входной двери.

– У тебя есть что поесть? Я умираю от голода.

Я поднимаюсь и иду за ней. И тут краем глаза я замечаю, что серый кролик подобрался к крыльцу на расстояние броска. “Привет, Багс”, – шепчу я и протягиваю руку к кучке камней, одним глазом следя за кроликом. Камень летит слишком высоко, пролетает примерно в полуметре над головой Багса и, подскочив, беззвучно падает на лужайку перед кроликом. Тот поднимает глаза, и его тупой, спокойный взгляд приводит меня в ярость. Я делаю вид, что с топотом спускаюсь по ступенькам. Это заставляет его сдвинуться с места, он улепетывает на край лужайки, останавливается у изгороди и глядит на меня с состраданием. У меня кончились камни, поэтому я бегу к нему, размахивая руками и издавая леденящие душу вопли. Кролик убегает в кусты. Когда я возвращаюсь, Клэр стоит в дверях и странно на меня смотрит.

– Мне нравится держать их в напряжении, – поясняю я смущенно, поднимаясь по ступенькам.

– Братишка, – заявляет Клэр, обнимая меня за плечи, когда мы заходим в дом. – Тебе и правда надо чаще выбираться из дому.

– Так что произошло?

– Долгая история.

– Ты говорила, что не торопишься.

– Я не могу рассказывать на пустой желудок.

Я иду за ней на кухню.

– Ты ему наставила рога?

– Мило. Прелюбодеи предпочитают общество себе подобных, так, что ли?

– Значит, он тебе изменил?

– Если бы.

– Так что случилось?

– Почему магниты валяются на полу? – спрашивает Клэр, подходя к холодильнику. – О, черт. Я не хочу этого знать.

– Клэр, ради бога! Просто расскажи мне, что случилось.

Она открывает холодильник и нагибается, с шумом переставляет банки, поднимает крышки пластиковых судков и нюхает их содержимое.

– Боже мой, – говорит Клэр, и ее голос эхом отражается от стенок почти пустого холодильника. – Ты вообще хоть что-нибудь ешь?

– Я заказываю еду на дом.

Она захлопывает дверь холодильника.

– Я не могу ждать. Поехали куда-нибудь, поедим.

– Сначала расскажи мне, что произошло.

Она смотрит на меня и, как будто внезапно ослабев, слегка прислоняется к холодильнику.

– Ничего не произошло. Никогда ничего не происходит. И не произойдет. И это, – договаривает Клэр, сползая на пол и обхватывая руками голову, – все, что произошло.

Я сажусь на пол около нее.

– Ты не думала о том, чтобы обратиться за консультацией к специалисту?

Она смерила меня взглядом.

– Я не хочу, чтобы какой-нибудь стерилизованный фрейдист-извращенец в галстуке-бабочке рассказывал мне, что не стоило выходить за Стива. Ты и так все эти годы твердишь об этом. Помнится, ты довольно красноречиво изложил свои доводы еще на свадьбе.

– Я был пьян.

– Ты ревновал.

– Ну, разве что чуть-чуть.

– Но ты был прав. И я это понимала. Даже когда шла к алтарю. Помню, как я размышляла: что же будет с видеозаписью, со свадебными фотографиями, когда все кончится? Нормально, да? Удивительно не то, что я от него ухожу, а то, сколько я с ним прожила. Я всегда собиралась от него уйти, просто все не могла собраться.

– Почему?

Она хмурится и, сдаваясь, поднимает руки.

– Когда живешь богато, с комфортом, начинаешь придумывать все эти формулы и строить графики, пытаясь доказать самой себе, что ты даже не догадываешься, насколько счастливо тебе живется, – она пожимает плечами. – Я заснула на посту.

– Так почему же именно теперь?

– Ну, после смерти Хейли я взглянула на все другими глазами. Я про то, что ты был в жутком состоянии – как и сейчас, кстати, – а я думала, как ты сидишь тут один, убитый горем, и не хочешь ни с кем общаться, это ведь все просто ужасно, но я, вместо того чтобы жалеть тебя, завидовала тебе. Ты был несчастен и одинок, а я, черт подери, тебе завидовала. Ведь в скорби есть своя прелесть, правда? Ты скорбишь, но спустя некоторое время из траурного кокона появляется прекрасная бабочка. И мне пришлось спросить себя: если я завидую своему несчастному овдовевшему брату, то что это значит?

– Что у тебя серьезные проблемы?

– Что я еще несчастнее, чем он, просто сама этого не понимаю.

– А теперь понимаешь?

– Теперь понимаю.