— А ты что, не рада? — спросила Таня. Она почему-то не предвидела встречи с Мышкой в этой квартире, хотя то, что Мышка могла здесь бывать, само собой разумелось. — Я перед тобой не оправдываюсь, но мы познакомились совершенно случайно!

— Верю, — ответила Мышка. — Но ты что же, не знала, что он мой отец?

— Я паспорт у него не проверяла, — пожала плечами Таня, что было истинной правдой.

— Все говорят, мы очень похожи! — заметила Мышка.

— Может быть, — Таня держалась прекрасно, — но я этого не заметила. Извини.

Они помолчали. Мышка свернула какую-то простыню, убрала ее в шкаф. Вставила ноги в туфли.

— Отец сказал, ты теперь будешь здесь жить?

— Филипп Иванович дал мне ключи, — деликатно ответила Таня.

— Имей в виду! — Мышка с высоты своего маленького роста взглянула на высокую Таню с угрозой, что выглядело очень забавно. — Имей в виду! Здесь много разных бывало! — Таня высокомерно подняла бровь, а Мышка вздернула подбородок. — Эти бабушкины старые вещи — моя память, и я никому не позволяю их убирать! Поняла?

Таня ничего не ответила. «Посмотрим», — подумала она. Во всяком случае, ей стало ясно, что Мышку в союзники записать не удастся.

Мышка взяла свою сумку и, не попрощавшись, вышла из квартиры. Таня, совершенно опустошенная, опустилась в кресло. Мышка же не помнила, как добралась до своего роскошного дома.

— Отец не приезжал? — спросила она у охранника, открывавшего перед ней узорные ворота.

— Нет! — уверенно ответил охранник. Он давно уже знал в лицо всех жильцов.

«Так он и не приедет, наверное! Поедет сейчас к ней!» — догадалась Мышка, и сердце у нее болезненно защемило.

— Ну почему все так? — плакала она спустя полчаса на плече домработницы. — Была семья — мать, отец, бабушка, дочка. Все ходили на работу, дружно жили, ни о каких заграницах не думали! Максимум, о чем мечтали, — поехать на Золотой берег в Болгарию. Потом — бац тебе! Перестройка!

Все ударились в бизнес. Теперь папа — миллионер, мама — миллионер… Все, что хочешь, могут купить! Только бабушка умерла. И у дочки не осталось ни отца, ни матери…

— Замуж тебе пора, Машенька! Тогда все будет по-другому! — вздохнула в ответ домработница и на серебряном подносе подала Маше чай с лимоном, уложенным к ее приходу на золотое блюдечко, и ее любимое пирожное «картошка».

Таня же не знала, говорить или не говорить Филиппу, что сегодня она видела его дочь. Тогда пришлось бы сказать, что она была знакома с Машей и раньше. Таня решила пустить все на самотек.

Когда Филипп вошел в квартиру, большой и шумный, после какого-то, как он выразился, удачного делового разговора, Таня посетовала на то, что не успела ничего купить, и сразу попросила повести ее в ресторан. Филипп не стал спорить, всунул опять ноги в ставшие узковатыми за день туфли, и они снова спустились вниз. Водитель уже уехал, и они пошли пешком по ночной Москве. После ресторана они снова гуляли.

— Я люблю район «Кропоткинской», — сказал ей Филипп. — Остоженку, Пречистенский бульвар. Храм Спасителя, конечно, красив, но я помню, как шумной ватагой мы с ребятами ходили в бассейн «Москва». В институте давали абонементы. После плавания от хлорки ужасно чесались глаза, но почему-то, если мы потом пили пиво, все проходило само собой!

— У тебя же крест на груди, а ты в Бога не веришь! — не то вопросительно, не то утверждающе сказала Татьяна. У нее после выпитого в ресторане возникло странное ощущение, будто они с Мышкой две потерявшихся в раннем детстве сестры из какого-то телевизионного сериала и теперь из ревности борются за любовь общего отца. Своего же собственного отца Таня общим с Мышкой отнюдь не считала, и он у нее в сердце и в голове занимал отдельное место.

— Крест на груди по нынешним временам никому не помешает, но на Бога надейся, а сам не плошай! — объяснил ей свое отношение к религии Филипп Иванович. Таня в целом была с ним согласна.

— А я, оказывается, знаю Машу! Твою дочь! — совершенно вдруг неожиданно для себя сказала она. — Мы с ней когда-то работали вместе! Еще до моей поездки. А сегодня она мне дала понять, что не приветствует наши встречи. Она приезжала на квартиру. Приказала, чтобы я там ничего не трогала! Я не ожидала, что у нее будет такая странная реакция на мое появление.

Филипп Иванович напряженно замолчал и молчал долго. Где-то глубоко в сознании Тани мелькнула мысль: «Ну, как всегда. Как сболтнешь что-нибудь не подумавши, так каюк! Все сразу замолкают и куда-то линяют. И ты, как последняя дура, сейчас опять останешься одна!»

— Давай зайдем куда-нибудь, выпьем кофе! — сказал наконец Филипп Иванович и повел ее в ночное пустое кафе.

Из-за стойки к ним с ненатуральной улыбкой услужливо кинулась красноротая девица в форменной кружевной блузке. Таня высокомерно оглядывалась по сторонам, пока им не принесли кофе. Филипп, прищурившись, поглядывал то на нее, то на почувствовавшую его взгляды официантку. Кроме них, охранника и девицы, в зале никого не было. Но неподалеку в помещении кухни еще горел свет.

— Я родом из-под Рязани, — начал он, когда на дне его чашки осталась лишь темно-коричневая муть, — и всего в жизни добился сам.

Он пальцами сделал знак девице и, когда она подлетела, предвкушая хорошие чаевые, сказал:

— Принеси коньяку, хорошего!

Девица умчалась за стойку, Таня приготовилась к нотации, а он продолжал говорить медленно и размеренно, будто рубил дрова:

— Я уважаю трудовой народ. Моя дочь — трудовой народ. Эта девка, — он показал пальцем на официантку, она улыбнулась в ответ, — тоже трудовой народ. Я их уважаю.

— А я, по-вашему, проститутка. Уважения не заслуживаю, — сказала Таня и встала.

Девица чуть не пролила от удивления коньяк. Филипп говорил громко, и она все слышала. «Катись, катись! Уж я найду, как к нему подладиться!» Таня будто слышала эти слова, вылетающие из-за стойки.

— Сядь! — сказал Филипп Иванович и потянул ее вниз за руку. — Я еще не решил, как с тобой поступить. Но бабушкины вещи не трогай! Маша очень переживает, если старые вещи исчезают и на их месте появляется что-то новое. За кожаную мебель она меня пилила два месяца.

— А кожаную мебель, по-видимому, купила моя предшественница?

— Ты очень красивая! — сказал Филипп Иванович. — Но сейчас глупишь! Не умеешь себя вести!

Таня снова встала. «Это что же, мне теперь вечно слушать, что я неисправимая дура?» — подумала она.

— Но все-таки что-то эдакое в тебе есть! Может быть, — Филипп задумался, — какая-то сила, какая была у моей рязанской бабки. И глаза, кстати, у тебя как у нее — такие же синие!

«Он меня сравнивает со своей рязанской бабкой! — подумала Таня. — Его придурочная дочка цепляется за какое-то глупое, никому не нужное вековое старье, а я должна с ними бороться? Отстаивать свое „я“? А у меня, между прочим, собственные отец и мать, доктора наук, и собственная бабушка-сибирячка! Эту их рязанскую старуху могла бы, наверное, запросто за пояс заткнуть! Она у меня из ружья белке в глаз попадала!»

— Я хочу домой! — сказала она. — Не в вашу квартиру, а к себе домой на Коломенскую. Отвезите меня.

— Сядь! — еще раз повторил Филипп Иванович. — У тебя есть права? Водительские права?

— Нет, — растерялась Таня.

— Ну вот запишись завтра на курсы и учись. Сдашь на права — куплю тебе машину. Пока подержанную, а как научишься ездить — выберешь сама.

— А какая машина у Маши? — вдруг, прищурив глаза, спросила Таня. Она прекрасно знала, что Маша не умеет водить.

— Н-н-никакой! — допив порядочную порцию коньяка, ответил Филипп.

— Почему?

— Я не хочу, чтобы она водила! Сейчас в Москве на улицах столько придурков!

— А за меня, значит, вы не боитесь! Все в порядке! Я и ждала от вас именно этого! — сказала Таня и, хлопнув дверью так, что тяжело загудела металлическая рама, вышла на улицу.

«Л-л-ловко она меня поддела!» — ухмыльнулся Филипп Иванович, хлопнул в ладоши и отстегнул официантке крупную купюру. Она все-таки, видимо, рассчитывала на что-то еще, но он, не удостоив больше ее ни одним взглядом, тоже вышел на улицу. Тани уже не было.