Они уже выехали на набережную и медленно двигались в потоке других машин вдоль Кремлевской стены, готовясь свернуть на Манежную площадь.

— Как красиво! — сказала Татьяна, но молчаливый и вежливый шофер сделал вид, что не расслышал. «И правда, какие у нас просторы, объемы, какая неповторимая архитектура, какая огромная земля! Ну почему же живем мы так странно, так глупо, так плохо?» — такие вопросы часто задавались на кухне ее отцом и тонули в реве старого холодильника.

«Ну почему же плохо? — усмехалась она в ответ. — Дорогих машин на улицах у нас не меньше, чем в Париже. Грязи, правда, побольше. Хамства побольше. Зато у нас, бывает, нахамят и тут же по доброте душевной примутся обнимать, лобызать, заливать грудь обиженного пьяными слезами, потом просить прощения и в заключение еще предложат выпить».

Впереди белым римским сараем светился Манеж. Пашков дом стоял неприкаянный и облупленный, и Таня подумала, что лучше бы уж он принадлежал мэрии или еще какому-нибудь подобному учреждению, только бы его привели в божеский вид. Она как раз об этом читала статью в самолете. «Если бы в нем устроили Дом приемов, я бы, пожалуй, выглядела неплохо на его фоне!» — подумала она, вспомнив съезд публики на прием в парижскую мэрию. Тут же в памяти у нее мелькнуло лицо Янушки, и Таня фыркнула, вспомнив Янушкины слова в виде присказки: «Ну, ты же не буддистка! Тебе трудно это понять!»

— Почему другим можно, а мне нельзя? — спросила у Янушкиного образа Таня.

— Почему нельзя? Можно, — улыбнулась ей Янушка. — Но это не дает душевного спокойствия.

— А что дает? — усмехнулась Таня, и образ Янушки скрылся из глаз, вытесненный видом Тверской улицы, на которую они только что свернули. Но Таню ничто с этой улицей не связывало, и она снова погрузилась в свои мысли.

«Ашот. Что же делать? Как поступить? Я должна его увидеть. В конце концов, нам есть что рассказать друг другу. Мышка сказала, что сейчас он уже чувствует себя лучше. Стал поправляться, начал ходить. Сегодня вот был у Тины».

. Таня звонила Маше теперь каждый день. Маша отвечала ей тем же. Правда, информацию об отце Маша не выдавала даже по крупицам.

«Экая скрытная девчонка! А с виду не скажешь! Простенькая, скромненькая, несмотря на то что костюм у нее с Елисейских полей».

Таня еще не была у Маши дома, но про костюм спросила в первый же вечер. Они тогда решили зайти в кондитерскую.

— Как тебе наши пирожные? — спросила Маша.

— Слишком большие по весу и жирные, — ответила Таня, не придавая значения вопросу. Она была занята другим.

— Тогда я не хочу жить в Париже, — ответила Мышка. — Я без наших пирожных существовать не могу!

— Тебе костюм, наверное, мама из-за границы привезла? — спросила Татьяна, расхваливая голубую норку на Мышкиных плечах.

— Нет, отец. Он понимает толк в одежде. Кстати, тоже из Парижа, — ответила мельком Маша и перевела разговор на отделенческие дела. Почему, мол, при Тине в отделение было интересно ходить на работу, а теперь ее, Мышку, это все тяготит?

— А мне и при Тине было неинтересно, — не стала зажиматься Татьяна и ответила так, как думала. — Но вот в этом исследовательском центре во Франции какой-то интерес появился, — сказала она. — Потому что я поняла, что вижу проблему не так, как другие. Но развернуться там мне как-то не удалось, и ничего особенного я там не сделала. Правда, начальница хотела заключить со мной контракт! — не без удовольствия сообщила Таня. Пусть Мышка поймет это, когда узнает, чего Таня лишилась, решившись следовать за ее отцом.

— Отчего же ты там не осталась? По дому соскучилась? — спросила Мышка.

— Встретила одного человека, — заговорщицки снизила Таня голос. — Большого человека. Масштабного. И полюбила его.

— Я тоже, мне кажется, полюбила… — мечтательно сообщила ей Маша.

— Кого? — с интересом спросила Таня, но Маша, спохватившись, осеклась, и Таня решила, что любит она того, кого Таня знает. Или может узнать. «Неужели Барашкова? — удивилась она. — Он же старый!» Она как-то не сопоставляла возраст Аркадия и Филиппа Ивановича, который, между прочим, был даже старше Барашкова лет на десять.

У Белорусского вокзала машина проехала под мостом и свернула направо, в сторону Грузинского вала.

«Смотри-ка, престижные московские переулки!» — сказала Таня себе и, приподнявшись с заднего сиденья, взглянула на себя в зеркало заднего вида. Выглядела она хорошо. Немного даже поправилась на домашних харчах, посвежела. Это придало ей уверенности. Во дворе одного из домов машина остановилась, и шофер набрал незнакомый ранее Тане номер. Через минуту открылась дверь подъезда, и на пороге показался Филипп Иванович в широких джинсах, как у ковбоя, в вельветовой куртке, которых раньше на нем Таня не видела.

— Пойдем, покажу тебе апартаменты, в которых ты будешь жить! — Уверенно он взял Таню под руку и повел мимо консьержки на четвертый этаж старого московского дома.

— Ну, выпил сам, так налей другому! — сказала Василию Николаевичу Людмила Петровна и подставила под горлышко бутылки маленькую хрустальную рюмочку. — Хоть и гадость ужасная, а в серьезных случаях помогает! — констатировала она, но сумела сделать всего полглотка.

— Так ты закуси! — ответил муж и протянул ей на вилке кусок маринованного огурчика.

— С огурчиком легче! — согласилась Людмила Петровна и подсела ближе. Пора было переходить к ответственному разговору. — Кушай, Васечка, кушай, а я посмотрю твой альбом!

Как показалось Василию Николаевичу, который тоже прекрасно понимал, о чем будет разговор, она приступила как-то уж чересчур издалека. Василий Николаевич, профессор, доктор наук, очень уважал свою жену, тоже доктора наук, и практически всегда понимал ее. Но теперь он даже поморщился: «Куда это она клонит?»

Людмила Петровна, нисколько не обращая внимания на его замешательство, ибо тоже прекрасно знала своего мужа, стала перелистывать картонные страницы альбома.

— Какие у тебя в лаборатории работали девушки, Васечка! — вдруг ни с того ни с сего заметила она.

— Это ты к чему? — удивился Василий Николаевич.

— Вот посмотри… — Палец жены плавно скользил по старым фотографиям, переходя от совсем давнишнего времени к новому. — Вот Мариночка, прекрасный научный сотрудник, талантливейшая девочка. Вот Галочка, вот Нинель. Все девочки умницы, как на подбор. Все были не замужем, а если замужем, то быстро разводились. Вот Нонна, она уехала в Германию, роковая женщина! Она погибла там от передозировки, потому что ее оставил человек, с которым она уехала. Вот Инночка. Ангел! Теперь сидит на пенсию с больной матерью и парализованным мужем. А вот девочки нового поколения, — она перевернула страницу, — наши ровесницы и те, кто помоложе. Вот главная звезда — Наташа Нечаева.

Василий Николаевич, кажется, стал понимать, куда клонит жена. Та продолжала:

— Что с ней случилось? Толком не знает никто. Кстати, как я поняла, ты ведь в ее лабораторию хотел устроить нашу Танюшку? Так знай, там никакой науки сейчас не ведется.

— Зато в той лаборатории есть толковый парень! — ответил Василий Николаевич, у которого, оказывается, тоже были свои тайные мысли. — Интересный парень. Высокий такой, спортивного вида красавец. Его фамилия — Насенко. Кстати, он не женат. Я навел справки.

— Не Насенко, а Савенко! — поправила его Танина мать. — Вот о нем-то как раз и ходили совершенно идиотские слухи!

— В каком плане? — насторожился отец.

— Ну, в таком, что он был в связи с Наташей Нечаевой, его непосредственной начальницей, заведующей лабораторией! А она его старше минимум на пятнадцать лет!

— Ну, пятнадцать — это еще не так страшно! Есть у нас на слуху случаи и покруче! — философски заметил Василий Николаевич.

— Между прочим, и сама Наташа… — сделала выразительное лицо Людмила Петровна. — С первым мужем разошлась, потом с этим офтальмологом Серовым связалась. А он жуткий хапуга и бабник из бабников! Ни одной юбки никогда не пропустит!