— Мама сказала принести! — солидно промолвил он.

У Ашота засвербило в носу, и ужасно захотелось моргать.

— Спасибо вам всем! — еле смог выговорить он и вдруг словно вспомнил что-то. — Ах я дурак! А у меня ведь вот что есть! — сказал Ашот, полез в карман и достал смятый комок. — Ведь мне на память это обезьянье дерево в Москве дали! А я его, наверное, загубил! — Он стал с сокрушенным видом развертывать салфетку.

— Ничего, отойдет! — ласково сказала ему женщина, взяла из его рук зеленый комок и, расправив листочки, поставила на подоконник в баночку из-под майонеза. — Меняйте воду один раз в три дня. Даст корешки, потом пересадим!

И от ее слов повеяло на Ашота такой чистотой, простотой и любовью, что он улыбнулся с блаженным видом им всем — и соседу с соседкой, и их сыну, и главному врачу, своему спасителю, и всему миру! «Какие люди у нас живут! — подумал он. — Какие люди!» — Новый год будем все вместе встречать в больнице! — сказал главный врач. — Начало в девять часов. Что-то на манер «Голубого огонька» или «Карнавальной ночи». Какой бы тебе костюм подобрать?

— А дядя Ашот на Пушкина похож, ему не надо костюм надевать, только шляпу трубой сделать, и все, — застенчиво сказала девочка лет семи в красном клетчатом платье, выглядывающем из-под кроличьей шубки. Она, оказывается, уже давно пришла вместе с братом и стояла все это время в коридоре, стесняясь войти.

— Таня! — позвала ее мать.

От такого привычного с детства и такого родного сравнения с Пушкиным сердце Ашота окатило горячей волной любви ко всем присутствующим в этой комнате, к этой маленькой девочке в кроличьей шубе, к этому миру, веселящемуся за окном, к Новому году, который обязательно наступит через несколько часов, что Ашот не выдержал. Он вышел в коридор, присел перед этой крохой на колени и прижал к своим губам обе ее маленькие ручки.

— Честное слово, он плакал! Только ты никому не говори! — делилась вечером наблюдениями маленькая Таня с братом-третьеклассником.

— Плакал — значит, слюнтяй! Вот наш папа никогда не ревет! — глубокомысленно заявил тот.

— Ну, может, кровообращение лягушки ты и выучил, а в остальном ты полное дерьмо! — сказал следователь, заканчивая последний в этом году допрос Саши Дорна. — Подпишись вот здесь!

— С наступающим вас! — угодливо сказал ему Саша, ставя на бумаге свою закорючку.

— Давай иди! — Следователь долго смотрел еще на дверь, что закрылась за парнем.

Дело разваливалось на корню, доказать, что девочке сделал укол этот парень, помешал адвокат. Экспертиза тоже мало что дала. Беременная медсестра куда-то исчезла.

— Эх, грехи наши тяжкие! — пробормотал следователь и подумал, что хорошо бы отвалить домой, но дел еще невпроворот.

А Владик Дорн, поджидавший брата в машине возле милиции, от души радовался происходящему, хотя дела его шли неблестяще.

Разродившаяся, как он узнал, в тот самый злосчастный вечер Райка все-таки зачем-то пошла к его жене, причем сделала это, как он подозревал, просто со зла, ибо никакой логики в ее действиях он не видел. Ребенка кто-то уже усыновил, правда, денег Райка не получила и, испугавшись следствия, куда-то сбежала. Сведений об усыновлении, конечно, никаких не давали, но Дорна это и не интересовало теперь. «Ну, будто один разок сдал сперму в банк данных, и все! — утешал он себя. — А уж кто там родился — не наше дело!»

Гораздо хуже оказалось то, что после разговора с Райкой Алла выставила его из дома. Причем без всякого скандала, просто собрала чемодан. Никакие уговоры не помогли, она не открывала дверь. Мышка тоже куда-то исчезла, а с ее исчезновением Дорн лишился работы. Поход к главному врачу ничего не дал, и теперь Владик находился в поиске.

«Но работу я найду! Только бы со следствием все обошлось, — думал он, — а уж потом мы с Сашкой не пропадем. Лично буду его учебу контролировать!»

Жили они теперь вдвоем, переменив квартиру. Когда квартирная хозяйка Саши Дорна увидела встроенный в стену кладовки аквариум, она, возмутившись, выругалась: «Чтоб у вас руки поотсыхали, козлы!»

А красивых рыбок и варана Кешу она снесла своему знакомому в зоомагазин.

Дэвид Ризкин деловито держал двумя лапками кусок сыра и быстро обгрызал его со всех сторон. Тина устанавливала в свою знаменитую вазу с петухами найденную во дворе еловую ветку — кто-то, наверное, обрезал елку, прежде чем установить в комнате, — и соображала, чем бы ее украсить. Выходить из дому за игрушками было неохота. Буран на улице усилился, да и оставлять в одиночестве мистера Ризкина не хотелось.

«Вдруг он подумает, что я его бросила? — размышляла Тина. — Хоть он и маленький, а ведь живое существо. Много чего на свете боится!»

Квартира ее сияла чистотой. Правда, для того, чтобы ее навести, Тине пришлось мыть полы, стоя на коленях, но…

чем больше физкультуры — тем лучше! — решила она. К еловой ветке она привязала пару сушек и три или четыре конфетки.

— Что ж, очень мило! — решила Тина и отошла подальше, чтобы полюбоваться своей работой.

Раздавшийся звонок в дверь прервал ее эстетическое удовольствие.

— Это Барашков! Больше некому! — сказала она и пошла открывать. В проеме двери красовались трое: Аркадий Барашков, как и предполагала Тина, его жена Людмила и здоровенный сенбернар с длинной волнистой шерстью, бежевый в коричневых пятнах. — Тина оторопела.

— С наступающим! — сказала Людмила, и Тина заметила, что в руках у нее тяжелая сумка. Барашков, держа собаку на поводке, встал на колени и картинно стал стучать лбом об пол на манер отца Федора.

— Ты чего? — испугалась Тина.

— Умоляю! — сдавленно захрипел Барашков.

— Да вставай же, вставай! — закричала Тина и стала тянуть его вверх за плечо.

— Не за себя умоляю! — причитал Барашков. — А только волею пославшей мя жены!

— Что случилось? — перевела на Людмилу непонимающие глаза Тина.

— Ну, хватит дурака валять! Вставай, собаку испугаешь! — прикрикнула на мужа Людмила, и тот тут же послушно встал. А сенбернар как сидел у входа, так и остался сидеть с грустно опущенной мордой.

— Тина, умоляю! Возьми собаку на постой! — серьезным и грустным голосом сказал Барашков.

— Вот эту? — Тина пальцем осторожно показала на сенбернара.

— Этого, — закивал Аркадий. — Умоляю!

— Ну, если ты просишь, я сделаю все, что угодно! — сказала Тина, но потом все-таки чуть тише добавила: — Но, может быть, Аркадий, у тебя есть кто-нибудь поменьше? Мне такого большого не прокормить!

— Поменьше у меня есть только Людмила, — серьезно сказал Барашков. — Но она ест еще больше сенбернара.

— Да хватит тебе! — шутливо пнула его жена и обратилась уже к Тине: — Тина, правда, собаку некуда девать. Хозяев ее в машине подорвали, когда они с какой-то вечеринки возвращались. Никто не знает за что. В дом никто не приезжал, все боялись. Собака три дня бегала по участку и страшно выла. Вот его, — она показала на Барашкова, — вызвали по телефону соседи. Он ведь этого друга, — тут она показала на сенбернара, — давно знает. Сидит с ним, как на дежурстве, уже скоро два года. — Сенбернар смущенно опустил голову. — Он его и привел домой! — Тут голову опустил Барашков. — А ведь знал, собака, что у меня аллергия! Да не ты, собака, не ты! — Людка погладила сенбернара по кудлатой голове и тут же побежала в ванную мыть руки. — Это вот тот дядька собака порядочная! — Она погрозила из ванной мужу кулаком. — Привел животное, а куда теперь его девать? Я уже две ночи кашляю и задыхаюсь!

— Тина! Мы тебе будем корм поставлять! — упрашивал Аркадий. — Но ты пойми, что я не мог его сдать в Службу спасения.

— Как его зовут? — спросила Тина.

— Лорд, — ответила Люда. Сенбернар сидел и упорно смотрел в пол, будто специально не хотел поднимать голову от стыда. Оттого, что он, благородное и умное животное, сидит сейчас здесь, будто простой дворовый пес, и ждет милостыни как благодеяния.

— Не похож ты на Лорда, дружок! — сказала Тина и пошла в кухню отрезать собаке сыру. По дороге она заметила, что Дэвид затих в своем углу. — У меня вон мышь теперь есть! — сказала она по дороге гостям и показала рукой.