Она почувствовала его движение, прикосновение его пальцев к своим глазам, прикосновение, полное любви и сострадания.

Она обвила руками шею мужа.

— Ты любишь меня, веришь мне?

Лорд Гораций схватил ее руки.

— Дай мне время… Ты воскресила призраки прошлого… Нужно время, чтобы снова вернуть их в небытие…

— Ты не спрашиваешь об его имени, Гораций?

— К чему имя? Пусть оно будет погребено, Диана.

— Я должна его тебе назвать, чтобы ты все понял… Это был… Эрик Трувор…

— Лорд Мейтланд желает говорить с вашей светлостью, — доложил лакей, и сейчас же после этого лорд Гораций вошел в кабинет английского премьер-министра. Положение было серьезно. Два часа назад в Лондоне получилось официальное сообщение о сражении в Сиднее. Английское правительство еще скрывало его, но слухи уже носились по улицам английской метрополии. Рассказывали о неслыханном унижении, которому подвергся английский флаг со стороны американских вооруженных сил.

Несмотря на устав почтового ведомства, в Лондоне были дюжины тайных приемников для радиотелеграмм всего мира. Они помещались на письменных столах и получали радио из Австралии и Южной Африки так же легко, как из Шотландии или Франции.

Лорд Мейтланд протянул министру газету, которую Глоссин прислал леди Диане.

— Весть хорошая, если она правдива. Мы этого еще не знаем. Уже тридцать шесть часов я жду сообщения полковника Троттера, которому военное министерство поручило это предприятие.

— Троттер?..

— Что вы хотите сказать?

— Ничего важного. Но по-моему сообщение должно было давно получиться. Это неслыханно, что мы узнаем о предпринятом нами деле через посредство шведской газеты.

Лицо премьера выражало озабоченность по поводу исхода экспедиции.

— Боюсь, как бы что нибудь в этом предприятии не оказалось не в порядке. И думать нечего принять решение, не узнав сообщения Троттера или, что еще лучше, не повидав его самого. Незадолго до вашего прихода я просил военного министра прибыть сюда. Я думаю, это он.

В комнату вошли сэр Джон Рэпингтон и полковник Троттер. Последний производил не особенно благоприятное впечатление. Кожа на его лице шелушилась, словно кора платана весной. Борода почти целиком стала жертвой ножниц.

Это впечатление усилилось, когда полковник Троттер сделал устный доклад. Восемь человек из его отряда убиты, некоторые из них сгорели. Пятеро более или менее тяжело ранены. Лишь семь человек вернулось с полковником в Англию.

В остальном его доклад подтверждал и дополнял сообщение шведской газеты. После отчаянной обороны осажденные прекратили огонь. В эту минуту раздался взрыв, о котором сообщают газеты. Осажденные безусловно погибли во время взрыва и пожара, если даже спаслись от стрельбы наступающих.

Английские министры почувствовали большое облегчение во время доклада Троттера.

— Пока все хорошо, — прервал его Рэпингтон, — но почему вы немедленно не отправили радио в министерство?

— Невозможно было, сэр! Телеграфист был ранен. Остальные не умели с радио обращаться.

Военный министр нахмурился.

— Очень жаль! Единственного радиотелеграфиста не следовало подвергать опасности, господин полковник. И затем… вы вернулись на одном из наших аэропланов? Почему вы не дали знать оттуда?

Полковник Троттер с отчаянием теребил скудные остатки своей бороды.

— Невозможно было, сэр! Совершенно невозможно! Телеграфист объявил, что его аппарат не действует по необъяснимым причинам. Ничего нельзя было поделать.

Покинув своих коллег, лорд Гашфорд официально сообщил в печати о Сиднейском сражении. В мгновение оно стало известно в тысяче мест Лондона. Экстренные выпуски выходили миллионами, их вырывали у продавцов и без конца читали. Беспокойство возрастало, и настроение лондонцев быстро приближалось к тому моменту, при котором можно опасаться всякого непредвиденного взрыва человеческих страстей.

Парламент был естественным клапаном для разряжения чувств. Он собрался в полном составе, сознавая свой долг по отношению к стране; министры заняли свои места на правительственных скамьях.

Порядок дня не был сложен. Сведения о Сиднее.

Английский парламент поручил правительству объявить Северо-Американским Соединенным Штатам войну и вести ее со всей возможной энергией.

Оставалась еще одна формальность — официально заявить американскому послу в Лондоне, мистеру Геддес, о состоянии войны. Выражаясь устарелым дипломатическим языком, нужно было вручить ему паспорт в то же самое время, когда английский посол в Вашингтоне узнает про объявление войны.

Лорд Гашфорд вопросительно огляделся вокруг.

— Лорд Мейтланд, вы лично знакомы с мистером Геддесом. Не посетите ли вы его, чтобы сообщить ему об этом.

Лорд Гораций утвердительно кивнул. Он был давним другом мистера Геддеса и согласился взять на себя поручение, чтобы, по крайней мере, придать неизбежному возможно мирную форму.

— Подчеркните в особенности, что война направлена не против связанного с нами кровными узами народа, а только против тирана, что мы охотно заключим мир, как только либеральное правительство Вашингтона предоставит нам эту возможность.

Автомобиль остановился перед американским посольством. Лорд Гораций прошел вестибюль и комнаты, столь знакомые ему по визитам и празднествам. Растерянные лакеи бегали вокруг. В сенях стояли запакованные сундуки. Мистер Геддес присутствовал на парламентском заседании в дипломатической ложе. Зная, что война неизбежна, он принял все меры к быстрому отъезду.

Лорд Гораций не отступил перед сдержанным приемом. Он подошел к мистеру Геддесу и обеими руками взял его правую руку.

— Милый старый друг, вы знаете, что я приношу вам скверные вести. Мне это тяжело, но ведь кто-нибудь должен был вам принести их. Я взял это на себя.

Мистер Геддес медленно положил свою вторую руку на руки лорда Горация. Он был слишком тронут, чтобы говорить.

Так они стояли с минуту. Потом лорд Мейтланд освободился мягким движением и, поклонившись, покинул дом.

В ночь с 19-го на 20-е июня большая американская радиостанция в Сейвилле работала полным ходом. В третьем часу утра все машины вырабатывали ток большой частоты, передавая его через передаточный аппарат в шестнадцать антенн станции.

Главный механик сидел в стеклянной будке, наблюдая за всей станцией. Перед ним на столе лежала толстая книга, куда он вносил последния телеграммы.

И вдруг… мистер Браун встал и прислушался… какой-то посторонний звук вырвался из машинного отделения. Он знал свою станцию, и от его опытного уха не ускользала никакая неправильность. Он выбежал из стеклянной будки и, пробегая мимо, увидел, что в передаточной беспорядок. Все автоматы были неподвижны.

Он поспешил в следующую комнату. Та же картина представилась его глазам. Все аппараты, только что работавшие с молниеносной быстротой и рассылавшие телеграммы по всему свету, были словно парализованы.

Передаточные аппараты стояли неподвижно. Это было удивительно, немыслимо. Немыслимое, невозможное происходило в соседней комнате, где находились контактные аппараты. Они работали, пропускали машинный ток, выводя знаки Морзе.

Главный механик бросился туда. Ему навстречу вышел Мак Омбер, старый, обычно небрежный, машинист. Безмолвно указал он на машины, шевелившиеся словно от прикосновения невидимых волшебных рук.

Это было адское наваждение, но наваждение, разыгравшееся по определенному плану. Все эти манипуляции были вполне систематичны. В щелканье аппаратов он мог уловить слова.

— Сейвилль. Всем, всем! Сейвилль. Всем, всем! Поднявший меч, от меча погибнет. «Власть» предостерегает всех от войны.

Мистер Браун бросился к ближайшему аппарату, пытаясь силой остановить его. Напрасно!

Трижды, раз за разом, получилась эта телеграмма. Затем автоматы и передаточные аппараты снова начали работать. Вся история продолжалась едва десять минут.