Колокольный звон раздавался со старой церкви в Линнее.

Полусвет проникал в церковь сквозь пестрые стекла окон. Церковь была почти пуста. Человек двадцать расположились на трехсотлетних дубовых скамьях и на стульях хоров.

Орган заиграл. Звуки хора понеслись по церкви. Это был день свадьбы Сильвестра.

Музыка смолкла. Старый священник благословил союз. Яна в белом платье, с миртовым венком на белокурых волосах, была воздушно нежна. Сильвестр был весел и счастлив, несмотря на повязку на руке.

Возле них находились оба свидетеля, Эрик Трувор и Сома Атма.

Церемония кончилась. Солнечный луч пробрался к алтарю и соткал светящуюся золотую корону над головой невесты. Орган снова заиграл.

Автомобили привезли всех к труворовскому дому, где был устроен обед. Тут были гости из местечка: линнейский фогт[16] с женой, судья, помещики из окрестностей Линнея.

Это была свадьба по старым шведским обычаям. Уже давно не видела высокая зала такого многочисленного общества — с тех пор, как умерла мать Эрика Трувора, — отец жил только наукою.

В шесть часов еще сидели за столом. Было произнесено много тостов, выпито много стаканов. Лица разгорелись, и настроение поднялось. Шум голосов наполнял комнату. Иные говорили ради самого процесса речи, не заботясь о том, слушает ли их кто-нибудь.

Пользуясь всеобщим оживлением, Эрик Трувор покинул свое место и сел за спиной Атмы. Индус был по обыкновению спокоен и молчалив. Во время речи судьи о будущих свадьбах, его взгляд покоился на коричневых балках потолка. Ему казалось, что он видит пожирающий их огонь.

— Твой смуглый товарищ молчалив, Эрик. Мы покажем ему, что такое шведская свадьба. Шафер не должен оставаться трезвым, если он хочет оказать честь невесте, — со смехом выкрикнул толстый фогт и подошел с полным бокалом к индусу. Тот взял его в руку. Эрик Трувор наклонился к нему.

— Через полчаса Сильвестр должен собраться, чтобы успеть захватить аэроплан.

— Пусть едет, — бесстрастно сказал Атма.

— Ты не знаешь моих земляков. Они ждут свадебной пляски, хотят выпить из башмака невесты. Я жалею теперь, что приглашал старых друзей и соседей. Если молодые встанут, поднимется страшный шум.

Атма оглядел стол. Каждый занимался своим делом: судья рассказывал соседу о каком-то необычайно интересном случае на последнем заседании. Фогт любезничал с женой начальника. Сам начальник начал бранить правительство.

— Я должен переговорить с Сильвестром. Мы дали ему неделю на свадебное путешествие. Но я передумал: он может проездить две недели.

Атма поглядел на него:

— Почему? Ты сначала согласился подарить ему три дня. Он отвоевал неделю. Почему теперь две недели?

— Потому что… у меня есть причины, о которых я скажу тебе позже. Теперь мне нужно вывести их из зала.

Атма снова оглядел стол. Поднявшись, он подошел к стене, словно желая что-то показать или объяснить.

Некоторые уже подняли головы и с напряжением смотрели на темную панель стены. Жена начальника прервала фогта.

— Смотрите… Какая великолепная картина!.. Индусский дворец, по-видимому. Как чудесно! Пестрые купола в голубом небе… Наш Эрик очаровательный хозяин. Это, вероятно, снимки из его экзотических поездок…

Толстый фогт с любопытством поднял голову и последовал глазами за рукой своей соседки. Только что ему казалось, что туман застилает стену. Теперь он увидел лучезарную красоту королевского дворца в Аграбаде и обратил на это внимание соседа. Тот передал другому. В один миг обежала эта весть стол. Сидевшие спиной к стене, обернулись к ней. Там, где Сильвестр и Яна видели лишь темную стену, другим сияло изумительное произведение старо-индусского искусства. Картина внезапно оживилась. Дворец приблизился. Пыльные, освещенные солнцем улицы, протянулись в самый зал. Судья позабыл о процессе, чиновник о своем гневе на правительство… Как заколдованные, глядели гости на разыгрывающийся на стене спектакль. Появились королевские слоны с золочеными клыками и пурпурными чепраками.

Казалось, пред ними была пестрая фильма необыкновенной красоты. Она не осталась на стене: отдельные фигуры сбежали в зал.

Лоббе Лобсен отодвинул свой стул, потому что запыленный путник пробежал прямо по его ногам, Атма, только что бывший в европейском костюме, внезапно появился в экзотическом наряде, среди этих фигур здоровался с одним, кивал другому…

Между тем Эрик Трувор стоял перед домом, у дверцы автомобиля, и обменивался последним рукопожатием с молодыми.

— Счастливого пути! Проведите последние три дня у Термэленов. 19-го я встречу тебя, Сильвестр, на вокзале.

Мотор заработал, шофер должен был спешить, чтобы еще захватить аэроплан, направлявшийся в Германию.

Эрик Трувор медленно вернулся в зал. Он нашел Атму, спокойно сидящим в кресле у стены. Все общество широко раскрытыми глазами уставилось на эту стену, словно видя там необыкновенное зрелище. Эрик Трувор не мог удержаться от улыбки.

Атма встал и вернулся к своему месту у стола. В то же время стала тускнеть приковывавшая зрителей картина. Она затуманилась, обесцветилась, и на ее месте снова выступила темная стена. Гости медленно приходили в себя. Потом раздались громкие одобрения.

— Великолепно… замечательно! Какая пластика! Фигуры выступают в пространство.

Почти все бывали в Стокгольме и видели кино. Какая естественная окраска! Но никогда они не видели, чтобы отдельные фигуры пробегали среди зрителей. Они не скупились на похвалы хозяину.

Никто не заметил отсутствия молодых. От времени до времени кто-нибудь пил за их здоровье, словно Яна и Сильвестр еще находились на своих местах. Пир затянулся далеко за полночь, и лишь утром стали думать о возвращении домой.

Эрик Трувор был доволен, когда последние гости покинули дом.

В сопровождении Атмы вошел он в лабораторию. Там стоял новый лучеиспускатель, соединенный с перископом.

— Где они теперь могут быть?

Индус ответил не сразу. Его широко раскрытые глаза глядели вдаль. Он медленно произнес:

— Далеко на юге… Над покрытыми снегом горами.

— Ты хочешь сказать, на германо-итальянском аэроплане? Посмотрим, — сказал Эрик Трувор с гордостью.

Он включил аппарат. На пластинке показалось изображение: облака, покрытые снегом горные вершины… Альпийская цепь… Готтардский массив. Над ним светящаяся точка.

Он взялся за микрометрические винты, точка превратилась в аэроплан. Можно было различить каждый винт, каждую мелочь. Нужно было долго регулировать, чтобы не потерять из виду быстро летящего аэроплана в этом увеличенном масштабе.

Ритм регулирования совпал с ритмом движения аэроплана. Он неподвижно застыл посреди пластинки. За стеклом каюты стояли Сильвестр и Яна. Держась за руки, со счастливой улыбкой, глядели они вниз, на плодородную итальянскую равнину.

— Все эти слухи о войне — применяя выражения наших журналистов — преждевременны. Мир принадлежит Англо-Саксам. Они были бы глупцами, если бы стали уничтожать друг друга. Глубокой причины для войны нет и поэтому ее не будет несмотря на поднятый печатью шум и на всеобщее возбуждение. Такого мое личное мнение… И не только мое.

Доктор Глоссин проговорил это убедительно, почти гипнотизирующе.

Лорд Гораций Мейтланд сидел напротив него в библиотеке Мейтланд Кастль.

— Верю вам, господин доктор! Но почему же Америка хочет скупить европейскую выработку стали?

Лорд Гораций остановил свои пронзительные серые глаза на докторе. Глоссин владел собой. Можно было предвидеть, что старания американских агентов не пройдут незамеченными для англичан.

— Это тщательно продуманное мероприятие президента-диктатора, чтобы сохранить мир.

— Должен сознаться, что мне не вполне ясна целесообразность этого пути.

— Ваша светлость, может быть, не знает, что я по происхождению шотландец и лишь натурализовался в Америке. Я считаю своим важнейшим долгом охранять хорошие отношения между обеими странами. Вы скажете, что для этого существуют дипломаты. Это, конечно, так, но дипломат всегда официальное лицо. Он говорит всегда от имени своей страны. Он не смеет сказать многого, что часто хорошо было бы сказать.