Доктор почувствовал, как могучая чужая воля грозит покорить его собственную, проникает через это дверное отверстие. Ему смутно вспомнилось, что неизмеримое время назад он слышал звонок. Волевой ток, более сильный, чем его собственный, грозил покорить его.

Первый натиск должен был последовать в те минуты когда он всецело погрузился в мысли и комбинации по поводу приказа диктатора. В то время, как его мысли были сосредоточены на этом, он представлял удобное поле для чужого влияния, иначе он раньше почувствовал бы его и сразу мог бы принять оборонительные меры. Все это он понял, когда было уже почти поздно. Лишь ослабление его собственных мыслительных способностей заставило его почувствовать чужое влияние.

Доктор Глоссин отчаянно боролся. Всю свою оставшуюся волю он сосредоточил в одном приказе, направленном к самому себе.

— Не хочу… не хочу.

Без конца повторял он мысленно эту короткую фразу, и почти, как физический удар действовал на него контр-приказ чужой воли: «ты должен… ты сделаешь это»…

Минуты проходили. Тонкие фарфоровые часики на камине пробили четверть. Доктор Глоссин ясно услышал удар и напряг все свои силы. Если бы ему удалось встать… невозможно!

Доктор Глоссин пытался делать движения. Глядя на свое колено, он попробовал приказать своим ножным мускулам поднять тело. И в тот же миг он почувствовал, что чужой приказ «ты должен» с усиленной стремительностью обрушился на его «я», что все его существо становилось беззащитным, как только он хотел влиять на какой-нибудь свой член, принуждая его к движению.

Снова прошло полчаса в молчаливой борьбе. Часы пробили два раза. Доктор Глоссин слышал их словно издали, как воспринимают засыпая, последние звуки. С отчаянным напряжением сосредоточил он остаток своей волевой энергии на одном внушении, и на три четверти парализованное тело покорилось. Одним коротким движением доктор повернулся в кресле, так что его лицо очутилось напротив бисерного занавеса. Одно мгновение казалось, что мускульное движение сломит чужую волю. Но это было лишь мгновение. В то время, как доктор Глоссин приказывал своему телу повернуться, все его «я» находилось во власти чужой воли. Со вздохом опустил он голову на грудь, широко раскрыв глаза.

Сквозь бисерный занавес вошел в комнату Атма и вплотную подошел к спящему. Он тоже выглядел утомленным. Следовавший за ним по пятам Сильвестр Бурсфельд со страхом заметил это. Индус подошел к спящему и провел рукой по его глазам и лбу. Сильвестр заметил, как он старается победить свою усталость, и снова струить целые токи своей собственной гипнотической воли в тело спящего. Потом он отступил и упал в кресло. По его знаку Сильвестр Бурсфельд стал за портьеру вне поля зрения Глоссина.

Снова проходили минуты. Часы пробили трижды. Тогда спящая фигура ожила и зашевелилась. Доктор Глоссин поднялся, как человек, проснувшийся от глубокого сна. Он провел рукой по лбу, словно собираясь с мыслями. Потом стал разговаривать сам с собой.

— Что я хотел делать?

Сильвестр взялся за висевший на его боку аппарат. Если изменит искусство Атмы, он обладает средством разорвать этого человека на атомы, сжечь его, превратить в кучку золы или облачко пара. Но тогда он никогда не узнает, куда этот дьявол затащил бедную Яну.

Он снял руку с аппарата, поняв, что победа Атмы над Глоссиным необходима.

Борьба близилась к концу.

Индус встал и вплотную подступил к столу. Сильвестр видел, что он собирает последние остатки своей могучей гипнотической силы, чтобы внушить противнику свою волю. И, наконец, внушение подействовало.

Внезапно голос Атмы вырвал из мечтаний Глоссина.

— Где Яна Гарте? — впиваясь взглядом в взгляд Глоссина, спросил индус.

Короткая судорога пробежала по членам доктора. Казалось, что он снова хочет бороться. Но его сопротивление было сломлено. Выражение безмерной усталости проступило на его лице, когда он ответил:

— На Рейнольдс-фарм, в Элькингтоне, близ Фредерикстаун.

Сильвестр жадно впивал ответ слово за словом. Фредерикстаун в Колорадо! Элькингтон он даже знал случайно. Ферму можно будет найти. Все трудности были преодолены. Еще немного времени, и он увидит Яну, в быстролетном аэроплане спасет ее от вражеской силы.

Атма стоял перед доктором, настойчиво внушая ему свой последний приказ.

— Ты проспишь до четырех часов. Проснувшись, ты забудешь обо всем — Логг Саре и Атме.

Голова доктора Глоссина опустилась на лежавшие на столе руки. Он спал глубоким сном.

— В четыре часа ты разбудишь своего господина, — мимоходом сказал Атма лакею, дремавшему в сенях на кресле. Бегло провел он руками по его лбу и глазам. Потом входная дверь захлопнулась за друзьями.

Огорченный и разочарованный, покинул Глоссин Рейнольдс-Фарм в тот день, когда Яна отклонила его предложение. Но и она сама была потрясена этим объяснением, выведена из состояния обманчивого покоя. Она нуждалась в ком-нибудь, кто бы мог ее поддержать; после смерти матери Глоссин стал для нее такой поддержкой. Она доверяла ему, как отечески расположенному другу, поскольку позволяло инстинктивное, ей самой непонятное доверие.

Сватовство Глоссина одним ударом разрушила отношения, снова вызвало в Яне тяжелую душевную борьбу. Чувство глубочайшего одиночества снова охватило ее. Что ей после всего этого еще оставалось на земле? Мать умерла… Сильвестр потерян… Дружба Глоссина была лишь маской…

Она больше не выходила из дому. Прогулки и катания прежних дней прекратились. В своих усталых мыслях искала она ответа на вопросы; что с ней будет?

Что предполагал Глоссин сделать с ней? Почему он привез ее именно сюда? Что ей предпринять дальше?.. Если бы она взяла какое-нибудь место… где-нибудь… только прочь отсюда!.. прочь!.. если бы она осталась в Трентоне! Ни письма, ни весточки оттуда…

Прочь!.. прочь!.. Почему она до сих пор не уехала? Почему не покинула фермы тотчас же после сватовства Глоссина?

Она могла уйти незаметно для Абигайль: уже вскоре после своего прибытия сюда, она открыла, что старая негритянка была привержена к бутылочке. Сейчас же после обеда она исчезала, и Яне не раз приходилось самой заботиться об ужине. Она знала, что Абигайль в бессознательном состоянии часами валялась где-нибудь в углу. В это время она могла беспрепятственно покинуть дом.

Внезапным движением поднялась она и направилась в спальню. Торопливо схватив несколько необходимейших предметов туалета, она стала складывать их в маленький ручной чемодан. При этом ей вспомнилось, как часто она бралась за это раньше, никогда не достигая цели. Сегодня все шло гораздо лучше.

Теперь запереть! Ключ находился в ее сумочке на столе. Она вынула его, снова повернулась к чемодану и почувствовала, как прежнее онемение снова охватывает ее. Ее ноги налились свинцом; лишь с трудом удалось ей пройти несколько шагов от стола к чемодану. Наконец она справилась с этим, но теперь отяжелели руки. Она попыталась вложить ключ в замок. Он со звоном упал на пол.

Одно мгновение она безнадежно смотрела на блестящий металлический предмет, лежащий перед ней на полу. Потом рыдание потрясло ее тело.

— Почему… я не могу?.. Почему?.. почему?..

Упав на чемодан, она неподвижно лежала так в течение некоторого времени. Власть, влияние, ей самой непонятные и необъяснимые мешали покинуть этот, никем не охранявшийся дом… Она прошла в другую комнату и бросилась на кровать.

— Какая мука!.. Почему… я должна переносить ее?.. Где ты, Сильвестр?.. Мама, если бы я умерла с тобой.

Умереть… ниже дома… Ручей образует маленькое озеро. Там я найду покой и освобождение от муки…

Она встала с кровати.

— Да!.. Да… Да…

На ее лице отражалась непоколебимость принятого решения. Быстро подошла она к двери. Пусть какая-то жуткая сила препятствует ей бежать из дома к людям, никто не запретил ей уйти в вечность.

Она взялась за ручку и распахнула дверь.

Ворчливый голос Абигайль достиг ее слуха. Видимо, старуха старалась заградить какому нибудь посетителю доступ в дом, может быть, гнала разносчика товаров.