Вряд ли Пушкина волновала реакция дипломатического корпуса. Ему нужен был скандал, а не суд над Геккернами, который он уже итак проиграл в общественном мнении.
На балу у графини Разумовской Пушкин виделся с Вяземским, Тургеневым и Софьей Карамзиной. Спустя годы В.Ф.Вяземская рассказывала Бартеневу:
Накануне дуэли был раут у графини Разумовской. Кто-то говорит Вяземскому: «Подите посмотрите, Пушкин о чем-то объясняется с Даршиаком; тут что-нибудь недоброе». Вяземский направился в ту сторону, где были Пушкин и Даршиак; но у них разговор прекратился[577].
Однако, несмотря на это, князь на страницах посмертного издания «Современника» легко представился несведущим человеком:
в последний разговор мой с Пушкиным 26 января (на бале у графини Разумовской) просил он меня написать к кн. Козловскому и напомнить ему об обещанной статье для «Современника». Принимая сие поручение, мог ли я предвидеть, что роковой жребий, постигнувший его на другой день, был уже непреложно отмечен в урне судьбы и что несколько часов после увижу Пушкина на одре смерти и услышу последнее его дружеское прощание[578].
Сплетено красиво, но ни слова об Аршиаке и его разговоре с поэтом! Приблизительно в той же манере высказалась и Софья Карамзина:
во вторник .…вечером на балу у графини Разумовской я видела Пушкина в последний раз; он был спокоен, смеялся, разговаривал, шутил, он несколько судорожно сжал мне руку, но я не обратила внимания на это[579].
Представив Меджениса Аршиаку для дальнейших переговоров, Пушкин вернулся домой в первом часу ночи. Но уже через час от английского дипломата принесли письмо. На первой странице его вверху было помечено: «Среда. Утро. 1 ч. 30 мин.». Медженис писал:
Сию минуту я вернулся от графини Разумовской, где я вас повсюду искал, чтобы сказать о том, что только что беседовал с г-ном д'Аршиаком. - Не найдя вас, я полагаю, что вы уехали, и так как мое посещение в такой час могло бы вызвать подозрения у вашей супруги, я предпочитаю послать вам эти строки.
Я сказал г-ну д'Аршиаку, что вы только что говорили со мной о своем деле с господином де Геккерном, приглашая меня быть вашим секундантом, и что, не давая окончательного согласия взять на себя эту роль, я обещал вам переговорить с ним.- Он отказался объясняться со мною, если только я не объявлю себя вашим секундантом, чего я не сделал. - На этом дело остановилось, и я обещал ему сообщить вам о том, что произошло между нами.
Однако кажется мне, я увидел, что дело не может окончиться примирением, надежда на которое побудила бы меня, быть может, вмешаться; - ввиду этого прошу вас, милостивый государь, не настаивать на том, чтобы я взял на себя ту роль, которую вы желали мне поручить. Я должен чувствовать себя польщенным тем доверием, которым вы хотели почтить меня, и вновь вас за это благодарю. Я не думаю также, чтобы мой отказ мог причинить вам затруднения.
Благоволите, милостивый государь, принять выражение моих отличных чувств, Артур К. Меджнис[580].
Дипломатическая фраза «я увидел, что дело не может окончиться примирением» означало только одно: умный англичанин разобрался, что его участие в дуэли на стороне поэта не составит ему чести. Но кто помог ему разобраться в этом? И так быстро – буквально за час?! Не Фикельмон ли, чьим покровительством он пользовался?! Поэт надеялся на дружеские чувства Меджниса, но осторожность и профессиональное чутье одержали победу в душе иностранца.
Дуэль
27 января, в среду, как следует из конспективных заметок Жуковского, составленных по опросам домашних, Пушкин:
Встал весело в 8 часов. — После чаю много писал - часу до 11-го. С 11 обед. - Ходил по комнате необыкнов<енно> весело, пел песни. Потом увидел в окно Данзаса, в дверях вст<ретил радостно>[581].
Однако, что-то не так в этих записях - совсем не так: «встал весело», обедал «необыкновенно весело, пел песни», «встретил радостно». Праздник жизни, да и только! И это при том, что через несколько часов должен был состояться смертельный поединок, а секундант еще не найден. И вдруг чудесным образом после 11 часов в окне пушкинского дома появляется Данзас.
Он мне брат, он невинен, я схватил его на улице»[582].
Так поэт позже просил передать царю, и был отчасти прав, поскольку встретил друга на пороге - почти на улице. Но до этого, думается, произошли события, которые могли бы многое объяснить в происшедшей трагедии, но остались как бы незамеченными.
Около 9 часов утра Пушкин получил письмо от д'Аршиака:
Милостивый государь, я настаиваю и сегодня утром на просьбе, с которой имел честь обратиться к вам вчера вечером. Необходимо, чтобы я переговорил с секундантом, выбранным вами, и притом в кратчайший срок. До полудня я останусь у себя на квартире; надеюсь ранее этого часа принять лицо, которое вам угодно будет прислать ко мне. Примите, милостивый государь, уверение в моем глубочайшем уважении. Виконт д'Аршиак С.-Петербург среда 9 ч. Утра 27 января /8 февраля 1837 г.[583].
Справедливо ли думать, что, получив такое послание, поэт продолжил свое «героическое» веселье? Сам тон его ответного письма и несколько попыток более точно сформулировать свое отношение к происходящему, говорит об обратном - о невероятном раздражении, в котором находился поэт:
т.к. это мой зять вызывает меня и считает себя оскорбленным, пусть он и идет и находит его (секунданта. — А.Л.) мне», «...т.к. эта компания вызывает меня и считает себя оскорбленной, пусть она мне находит его».
В окончательном варианте это раздражение было несколько смягчено, но все равно отражало отнюдь не светлое настроение поэта:
Виконт, Я не имею ни малейшего желания посвящать петербургских зевак в мои семейные дела; поэтому я не согласен ни на какие переговоры между секундантами. Я привезу своего лишь на место встречи. Так как вызывает меня и является оскорбленным г-н Геккерн, то он может, если ему угодно, выбрать мне секунданта; я заранее его принимаю, будь то хотя бы его выездной лакей. Что же касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским обычаям этого достаточно. Прошу вас поверить, виконт, что это мое последнее слово и что более мне нечего ответить относительно этого дела; и что я тронусь из дома лишь для того, чтобы ехать на место. Благоволите принять уверение в моем совершенном уважении. 27 января. А. Пушкин[584].
Естественно, секундант Геккерна ответил немедленно на это грубое, идущее вразрез с дуэльным кодексом, послание, и к 10 часам утра - французское посольство находилось в пяти минутах ходьбы от дома Пушкина - поэт получил от Аршиака письмо, уже более жесткое по тону:
Милостивый государь. Оскорбив честь барона Жоржа де Геккерна, вы обязаны дать ему удовлетворение. Вам и следует найти себе секунданта. Не может быть и речи о подыскании вам такового. Готовый со своей стороны отправиться на место встречи, барон Жорж де Геккерн настаивает на том, чтобы вы подчинились правилам. Всякое промедление будет сочтено им за отказ в должном ему удовлетворении и за намерение оглаской этого дела помешать его окончанию. Свидание между секундантами, необходимое перед поединком, станет, если вы снова откажетесь, одним из условий барона Жоржа де Геккерна; а вы сказали мне вчера и написали сегодня, что принимаете все его условия. Примите, милостивый государь, уверение в моем совершенном уважении. Виконт д 'Аршиак[585].